Читать книгу Учитель Краб - Владимир Фёдорович Власов - Страница 4

На следующий день меня еще больше озадачила ее перемена ко мне. На мои шутки она отвечала сухо, и во всем ее облике сквозило желание быстрее отделаться от меня. И это после целого года нашей нежной дружбы, моего ухаживания, тайных надежд.

Хорошо помню, как меня огорчила первая встреча Оли с Крабом. Это произошло на третий день после его первой лекции. До этого в моем сердце гнездилось только предположение об истинных причинах перемены Оли в отношении ко мне, но не было уверенности. Я еще надеялся, что ее раздражительность вызвана усталостью, в последнее время она много занималась, и ее плохим настроением, иногда и это с ней случалось.

Я увидел их в коридоре, увлеченно беседующих о чем-то. Возможно, в этот момент в моей душе шевельнулась ревность, подозрение и еще Бог знает, что, словом, вся сложная гамма чувств, труднообъяснимая мне самому, о существовании которой я и не подозревал. И я убежал, чтобы предаться отчаянию. Однако, принимая во внимание исключительную импульсивность характера Оли, способную толкнуть ее к безрассудному поступку, я также учитывал предположительную добропорядочность Краба и его явное желание избежать неприятностей от связей преподавателя со студенткой. В этом отношении Краб был моим союзником. Я страстно желал, чтобы мои опасения оказались напрасными. Но порой мне казалось, что между Олей и Крабом возникают взаимные симпатии, и мысль об этом мучила меня, возвращаясь каждый раз, как бумеранг, усиливала мои сомнения и мешала сосредоточиться на каком-либо деле.

Через два дня я узнал, что Краб поселился в нашем общежитии. Будучи заинтересованным лицом, я стал шпионить за ним не только из-за простого любопытства.

Ректорат выделил ему отдельную комнату в самом конце коридора, и она с первого же дня стала объектом моего внимания. После занятий Краб возвращался в свое общежитие и уже никуда не выбирался. Что там делал этот отшельник, никому не было известно. Однажды студенты пригласили его на чей-то день рождения, он отказался.

Как-то раз я случайно увидел Краба в городе. Не скрою, мне было интересно наблюдать за ним. Долгое время я шел в некотором отдалении следом, стараясь не попадаться ему на глаза. Меня занимало, как он, словно помешанный, бродил по узким улочкам города, останавливался возле деревянных домиков и подолгу рассматривал их, как невиданные диковинки. При этом так увлекался, что забывал обо всем на свете и своим довольно комичным видом обращал на себя внимание прохожих. Я терялся в догадках, что он мог думать, глядя на эти вросшие в землю по самые наличники домики, какая тайная работа мысли занимала его настолько, что он застывал, как вкопанный столб, посреди улицы.

Я уже не опасался, что он увидит меня, потому что в это время вряд ли кто-либо из прохожих мог привлечь его внимание. Его лицо отражало тонкую работу духа. Он походил на поэта, подбирающего редкую рифму, или на художника, стремящегося поймать неуловимое очарование древней эпохи. В этот момент он как бы поднимался над своей отчужденностью и духовно сливался с объектом своего созерцания. В ту минуту мне казалось, что у него в душе открывалась еще одна потайная дверь за завалами сухой эрудированности. И за этой дверью, вероятно, таилось его настоящее духовное начало, открывающее вход в его поэтический мир.

Он мне казался совсем беззащитным. Почему-то в тот момент я устыдился моего тайного наблюдения за ним, как будто совершил святотатство, и поспешил уйти.

Мне вспоминается, как однажды студенты решили организовать философский клуб и делегировали меня к Крабу с предложением возглавить его. Идея мне показалась чрезвычайно оригинальной. С появлением Краба в университете у студентов повысился интерес к философии. Практически я сам вызвался выполнить это поручение. Я и еще один сокурсник отправились с этой миссией к Крабу.

Это знаменательное событие начала моих отношений с Крабом сохранилось в моей памяти благодаря особому яркому впечатлению, произведенному на меня простотой и отменным порядком комнаты Краба. В ней не было ничего лишнего: голые стены, застеленная по-солдатски кровать, стол, два стула и аккуратно сложенные у стены высокой стопкой книги. На столе лежала открытая толстая тетрадь. Вероятно, когда мы постучали в дверь, Краб писал.

Он пригласил нас в комнату и предложил сесть на стулья, а сам сел на кровать. Когда мы изложили свою просьбу, он стал всячески отнекиваться. Нам так и не удалось уговорить его стать президентом философского клуба. Однако он согласился сделать на ближайшем заседании клуба доклад.

Мы были несколько обескуражены и не скрывали своего разочарования. Мы ожидали увидеть нашего кумира, идущим к нам навстречу с распростертыми объятиями, всей своей душой готовым оказать помощь в любом нашем начинании, но вместо этого он просто дал нам понять, что вся эта «суетная затея» не стоит ломаного гроша. Видя разочарование, так явственно написанное на наших лицах, он улыбнулся, всем своим кротким видом, пронизанным мягкой иронией, извиняясь за свой отказ.

Затем печально, но с той же иронией сказал:

– Я не смогу повести за собой современную молодежь, потому что не способен дать вам глубоких знаний.

После такого заявления мы рты открыли от удивления. Краб продолжал:

– Я очень сомневаюсь в пользе философии и считаю ее даже вредной для ваших молодых умов. Думаю, что ее общие положения вполне достаточны для вас, чтобы иметь поверхностную духовность. Чем дальше вы будете проникать в ее дебри, тем глубже вы будете погружаться в марево сомнений. В этой стихии нет границ. Вы будете счастливы, если ваш взгляд охватит только настоящее время, но если он проникнет дальше, и перед вами откроются все изъяны нашего времени, то вы, не дай Бог, еще развяжете революцию, которая вас уничтожит. Но хуже будет, если вы засомневаетесь в разумности существования всего человечества. От этого ваши сердца наполнятся душевной болью, которая сделает вас несчастными, потому что подобные сомнения порождают неуверенность в смысле и разумности человеческой жизни вообще.

Я смотрел на этого диковинного мудреца и не мог понять: то ли он все это говорит всерьез, то ли шутит. После нашего ухода я не раз возвращался к этим высказываниям Краба. Мне казалось, что его неуверенность в себе исходила из неспособности вовремя поставить точку, остановиться и оглянуться на пройденный путь своей жизненной философии, почувствовать себя в гармонии с миром и ощутить свою значимость и завершенность, что дает чувство полноты. Он весь как бы истощался в своем движении вперед. Его несчастием было стремление пробежать в очень короткое время непосильное для него расстояние. Убегая вперед, он отрывался от действительности, как бы растворяясь в собственной философии. Страдая от невозможности достичь внутренней гармонии, Краб испытывал бессилие, несмотря на свое духовное богатство и таланты, проникнуть в видимые только им запредельные сферы, постигнуть какую-то придуманную им самим Совершенную Истину.

В то время я так и не смог понять до конца причин его пессимизма.