Читать книгу Учитель Краб - Владимир Фёдорович Власов - Страница 9

Эксперимент Краба породил странную тенденцию к переселению девушек в нашу комнату. Через несколько дней после начала вечеров ужаса две девушки, ссылаясь на боязнь оставаться на ночь среди своих подруг, перебрались в нашу спальню. Места на полатях хватало, Краб не возражал, и вскоре все полати заполнились, и случилось так, что постель Оли оказалась рядом с постелью Краба.

При ее переселении я испытал противоречивые чувства. С одной стороны, меня радовало ее присутствие, ночью мне казалось, что я слышу ее ровное дыхание. Одна мысль, что Оля спит в нескольких метрах от меня, делала меня уже счастливым. Но, с другой стороны, меня огорчало, что она лежит ближе к Крабу, чем ко мне. Впрочем, откровенно говоря, я уже тогда раскусил ее хитрость. Оля перебралась в нашу комнату из-за Краба, а не потому, что ей было страшно спать в соседней комнате. В один из следующих дней ее бесстрашие и храбрость вызвали восхищение не только у нас, но и у жителей всего села.

Говоря о ее поступке, Краб привел высказывание Гвиччардини: «Настоящий пробный камень для испытания людей – это неожиданно нагрянувшая опасность: кто устоит перед ней – может действительно называться твердым и неустрашимым. Храбр тот, кто осознает опасность, но не боится ее больше, чем следует». Мне кажется, что в тот день Краб поднял женский авторитет Оли до уровня своего уважения, так как ее поступок он приравнял к поступку мужчины.

Девушки, возвращающиеся с поля на обед в столовую, услышали со стороны реки крики, взывающие о помощи. Прибежав к реке первой, Оля увидела, что трое детей возбужденно бегали по берегу, кричали и показывали на середину реки. Там то появлялась, то исчезала голова еще одного мальчика. Он упал в одежде с перевернувшейся лодки и от страха успел наглотаться воды. Оля бросилась в воду, схватила мальчугана и выплыла с ним на берег. Так Оля стала для нас героиней, а для бедной матери, вдовы Марии, – спасительницей единственного ребенка.

Краб встретил Олю словами Сенеки:

– Похвальна доблесть, когда она уместна.

Краб мог бы сказать ей что-нибудь более теплое, но он был не способен на глубокие сантименты, во всяком случае, их проявление я ни разу не наблюдал.

Оля подружилась с Марией, и каждый вечер проводила у нее. Она сердилась, когда кто-нибудь в ее присутствии начинал говорить об этом поступке, так как считала, что любой, оказавшийся на ее месте, сделал бы то же самое.

Как-то, порвав брюки, я отправился в общежитие, чтобы их починить, и застал там Олю. Она встретила меня приветливо и даже предложила свою помощь. На этот раз она сама заговорила со мной о Крабе. Она спросила, почему Краб старается нагнать на девушек страх. Я не мог не объяснить ей причину. Она улыбнулась и сказала:

– А разве даже ради общего блага стоит прибегать к нечестным путям в достижении цели?

– Вероятно, стоит, – ответил я.

– Даже идя на хитрость, инсценируя подобные вечера ужасов? А он не подумал, что может нанести девушкам душевную травму?

– Все это ерунда, – заявил я.– Подумаешь, две недели они проживут без ухажеров, ну, потрясутся немного от страха для своей же пользы.

– А, вообще, как он относится к хитрости и лжи?

– Кто?

– Ну, он.

Оля избегала называть Краба по имени или прозвищу, и, когда она произносила «он», я всегда знал, кого она имеет в виду. Я ей ответил:

– Думаю, что его мнение не расходится с суждениями великих мыслителей.

– И ты можешь хотя бы одного из них привести для примера?

– А как же, – сказал я важно, надевая брюки в соседней комнате. – Сколько хочешь.

И подумал, что во всем этом есть что-то странное. Ученик цитирует своего учителя. Тот, в свою очередь, цитирует слова другого мыслителя. Как будто у нас нет собственного мнения о лжи и справедливости. М-да, я явно попал под влияние Краба. Но с другой стороны, равняясь на эталоны вечности, не впадешь в ошибку. Это тоже правильный путь. Если составить схему передачи всех знаний человечества, то нужно начертить цепочку связи от столетия к столетию, а память в этой цепочке играет роль Бога-отца.

– Что же ты молчишь? – вывела меня из задумчивости Оля. – Не можешь вспомнить?

– Почему же, – и я привел высказывание Леонардо да Винчи. – «В числе глупцов есть такая секта, называемая лицемерами, которые беспрерывно учатся обманывать себя и других, но больше других, чем себя, а в действительности обманывают больше себя, чем других».

– Все это ты слышал от него? – Оля рассмеялась. – Странно, что он, цитируя подобные изречения, сам прибегает к хитрости. Почему бы открыто не запретить девушкам выходить из дома по вечерам?

Я пожал плечами:

– Ты же знаешь, что с одной можно как-то договориться, но, когда вас много, извини за выражение, вы превращаетесь в неуправляемое стадо.

Оля, кажется, обиделась, но я остался доволен, впервые она говорила со мной о Крабе спокойно. Странное дело, но в тот же день Краб спросил меня, что я думаю об Оле. О, если бы я мог открыть ему тогда душу, поведать о своей пламенной любви, которая сводила меня с ума, может быть, ничего и не произошло. Но вместо этого я допустил ужасную оплошность, сказал Крабу совсем не то, что думал. Из моих слов он заключил, что я к Оле отношусь равнодушно. Почему я так сделал? Да, вероятно, потому, что в ту минуту мне вспомнился стих Овидия: «Опасно бывает хвалить любимую другу. Он и поверит тебе, он и подменит тебя».

Лучше бы я тогда не хитрил с Крабом, а выложил ему все начистоту. Я сам себя лишил своего же счастья. Но тогда мне и в голову не пришло, что все пойдет прахом. Я очень верил в Краба, почти обожествлял его, я даже не подозревал, что у него могут быть человеческие слабости. Он сам говорил мне о предостережении Джордано Бруно: «Кто не хочет быть очарованным, должен быть весьма осмотрительным и ставить сильный караул в глазах, которые, особенно в любви, являются окнами души».

И грянул гром среди ночного неба. Я проснулся, словно кто-то меня толкнул в бок. Некоторое время лежал с открытыми глазами, всматриваясь во тьму. Вдруг мое ухо уловило среди ровного дыхания спящих шорох, я приподнялся на локте и посмотрел в ту сторону. Мои глаза, привыкшие к темноте, различили голову Краба. Краб наклонился к Оле и поцеловал ее в губы. Мне хотелось крикнуть: «Не делай этого!», – но я не мог произнести ни слова. Оля не сопротивлялась, более того, она обняла Краба за шею и притянула к себе.

Утром, когда все еще спали, я тихонько выбрался из дома и вышел на дорогу. Вскоре меня подобрал грузовик и довез до города. За самовольный отъезд из колхоза меня могли исключить из университета, но Краб все уладил, меня даже не сняли со стипендии.

Я возненавидел Краба по-настоящему после его разрыва отношений с Олей. Оля вдруг перестала ходить на занятия, исчезла из города. У меня с Крабом произошло бурное объяснение. Многое я высказал ему тогда. Но даже, когда с моего языка слетали жестокие слова, в моем сердце шевелилась какая-то жалость к нему. Он совсем не оправдывался, напротив, выглядел до такой степени подавленным и беспомощным, а вскоре произошла эта трагическая развязка, после которой я получил его рукопись и записку.

Перечитывая эту рукопись, я сознаю, что замеченные мной тогда странности, происходившие с Крабом, являлись не чем иным, как отголосками таинственных событий, описанных в его рукописи и так повлиявших на его жизнь. Я теряюсь в догадках. Кто он? Пророк или сумасшедший? Если пророк, то ничего не понимаю ни в его мировоззрении, ни в его жизни. Как будто я соприкасаюсь с холодной, чуждой, хрустальной гранью некой далекой поверхности, на которой я не смог бы зацепиться, ни тем более существовать. Как-то, размышляя, я назвал свое видение его мира «окном в область планеты из четвертого измерения». Впрочем, я допускаю, что если существуют такие люди, как Краб, то существуют и подобные планеты. Если же он сумасшедший, то я испытываю еще большее чувство вины, что вовремя не смог остановить его.

Я решил опубликовать записки Краба, так как после его смерти имею право распоряжаться ими как своей собственностью. Последнее время многие бросились в поиски четвертого измерения, и я хочу предостеречь всех на этом пути, пожелать, чтобы они извлекли урок из жизни учителя и ясно увидели, чем это может кончиться. Пусть они сами сделают свои выводы и вынесут собственные суждения. Возможно, эти выводы будут противоположны моим, но каждый человек волен оставаться под судом только своей совести.