Читать книгу Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага - Владимир Горохов - Страница 5

Книга о мудрейшем из мудрецов и величайшем законодателе
ГЛАВА I. CАЛАМИН
~4~

Оглавление

При выходе с Пникса Солона поджидал Гермий. Когда новоиспечённый стратег поравнялся с ним, толстяк бросил ему в лицо упрек:

– Ты, Солон, безумие с умом соединив, победил… сегодня, наивных афинян. А вот осилишь ли ты вскоре воинственную рать мегарян?

– Знаешь, – ответил разгорячённо поэт, – для меня победа над афинянами – означает одоление нашей собственной косности, страха, силы привычки, рабских чувств. Это победа здравого смысла над бессмыслием, чести над трусостью, достоинства над ничтожностью, разумной законности над законным беззаконием. Такой успех важнее и значимее любого другого, ибо он одержан над собою. Если мы преодолели себя, то мегарян, с помощью богов, как-нибудь одолеем.

– У мегарян тоже есть боги, не говоря уже о силе и храбрости, – подтрунивая, ухмыльнулся Гермий.

– Но не забывай, ведь нам покровительствует Афина – Богиня мудрости и справедливой войны, с нами Посейдон – Бог морей. Впрочем, оставим богов в покое. Будем рассчитывать на наши возможности, уповать только на себя, собственную силу и хитрость.

– Уповай, военачальник, уповай. Да смотри, как бы твой расчёт не оказался последним.

Самодовольный Гермий снисходительно поднял указательный палец вверх, а потом, шевеля, опустил его вниз, словно бы ковырял им землю. Но Солон, не удостоив его ответом удалился. Он решительно двинулся строить расчёты. Небывало сложные расчёты.

Даже не заходя домой, в тяжёлом состоянии духа, он направился прямо к Лисию, испросить разумного совета. Престарелый эвпатрид как раз собирался к обеду. Рядом с ним находилась его дочь Елена – девушка редкостного обаяния и божественной красоты.

– Отобедай с нами, Солон, – гостеприимно обратился к нему Лисий.

Тот хотел было отказаться, сославшись на недостаток времени, но взглянув на Елену, изменил решение и не заставил себя упрашивать. Между тем, девушка вышла, понимая, что состоится деловой мужской разговор.

– Ну как, Солон, доволен решениями Экклесии? Судя по твоему виду, ты скорее огорчён, чем обрадован, – промолвил престарелый аристократ.

– Досточтимый Лисий, тобою сразу поднято столько важных вопросов, на которые не ответить и до утра. Но ты прав. Во мне сейчас всё вместе – и радость, и горечь, и боязнь. Однако позволь, прежде всего, поблагодарить тебя за поддержку. Полагаю, именно твоё веское слово уважаемого воина и ариста сыграло решающую роль в отмене «Закона Аристодора».

– Не преувеличивай, Солон. В данном случае моё слово не столь уж и много значило. Да и никто другой не смог бы тебе толком помочь. Ты, и только ты сам, помог себе и честным афинянам избавиться от нелепого закона. Не мне тебя поучать, но позволь напомнить – коль сам себе не поможешь, то всякая чужая помощь мало чего стоит.

– Возможно, Лисий, возможно ты отчасти и прав. Но, всё же, во мне сейчас борются два чувства: успеха и неудачи. И трудно сказать, победил ли я, или одолели меня. Мне кажется, этот безрукий Главкон, взял надо мною верх, хотя, вроде бы, я одолел афинян.

– Ты не прав, Солон. Он всего лишь поставил под сомнение твою хитрость и мудрость. Но ведь всё теперь находится в твоих руках, не впадай в беспокойство. Ты можешь, нет – ты обязан рассеять все сомнения! Здесь Главкон прав. Издревле велось, что всякая инициатива наказуема. И это ведь тоже справедливо. Если нечто советуешь людям – попробуй подобное сделать сам. А как же иначе! Будь сам учёным, если поучаешь других, будь сам мудрым, если требуешь от других мудрости. Наконец, будь сам воином, коль принуждаешь к войне афинян!

– Так-то оно так, на словах, – молвил задумчиво Солон. – А на деле?

– И на деле, дорогой стратег, всё в тебе самом. Я полагаю, коль тобою изобретено средство переубеждения афинян, а это, поверь, нелёгкое занятие, то уверен – найдёшь ты и достойный способ вернуть нам Саламин. Я всегда верил в твоего отца, и в тебя, друг мой, верю не меньше.

– Одной веры здесь недостаточно, уважаемый Лисий. Необходимо глубокое знание всех обстоятельств. Я, собственно, по этому поводу и навестил тебя. Ты ведь опытнейший воин, много воевал с мегарянами, хорошо их знаешь. Что можешь сказать о них? В чем их сила, в чем слабость?

Услышав прозвучавшие вопросы, Лисий несколько призадумался, сосредоточился, потом, глядя куда-то в сторону, старчески крякнул и поведал следующее:

– Да что собственно мегаряне? Люди как люди. Во многом схожие с афинянами, а во многом и отличающиеся. Как и все дорийцы, они неприхотливы, молчаливы, хотя кричать, ох, как могут. В совершенстве владеют оружием, любят воевать, очень сильны в единоборстве, дисциплинированны. Поздно ложатся спать, поздно встают, подобно варварам спят, где попало. Любят вино, обожают женщин – особенно чужих. Изнеженностью и большим умом не отличаются. Они горделивы, спесивы, жестоки, излишне мнят о себе. Да зачем я, собственно, тебе это излагаю? Ты ведь и так, не хуже меня всё знаешь – в Мегарах, да и на Саламине, тебе доводилось бывать неоднократно. Верно?

– Истинно, Лисий, не счесть того, сколько раз я побывал в Мегарах и на Саламине. Но одно находиться там по делам торговли и поэзии и совсем другое – воевать с ними. Я ведь ни разу не сражался с мегарянами на поле брани.

– Твоя правда, Солон. Торговля, поэзия и война, разные явления. Хотя, как знать, есть между ними и много общего. И для торговли, и для поэзии, и для ведения войны нужны ум и талант. Для сражений к тому же нужна сила и храбрость. Впрочем, не обойтись без этого купцу и поэту. Много, очень много общего в них.

– Ты хочешь, Лисий, сказать, что от поэта до купца всего один шаг, как впрочем, от купца до поэта, от купца и поэта до стратега, от стратега до купца и поэта тоже всего лишь шаг?

– Да, Солон. Грани между всем этим малозаметны, порой трудноразличимы. И всё же, между названным выше, есть и важное различие.

– Какое же различие? – поинтересовался гость.

– А такое, – рассудительно ответил хозяин, понизив тон голоса. – В поэзии и торговле в значительной степени удача зависит от умения говорить, а в военном деле – от искусства молчать. Поверь, многие сильные, но болтливые были повержены из-за неспособности хранить важную тайну. Хочу, чтобы ты знал, – добавил он таинственными полушёпотом после некоторой паузы. – В Афинах есть немало осведомителей, да и просто болтливых людей. Ведь слово – наша сила и наша слабость. Всё, что ты собираешься предпринять, сразу же может стать известно мегарянам. Учти это, любезный военачальник. Будь осмотрительнее, лучше посостязайся со всеми сомнительными людьми в молчании.

Солон с удовлетворением слушал размышления престарелого храбреца, ко всему ещё и весьма мудрого, и в знак согласия кивал головой.

– Так вот, Солон, склоняюсь к тому, что не одолеть тебе мегарян.

Тут он сделал длительную паузу и хитро посмотрел на гостя. Последнему и от произнесённых слов, и от взгляда Лисия стало не по себе.

– Да, не одолеть тебе мегарян, – повторил старый воин, – в открытой схватке. Здесь, нужно что-то другое, особое, необыкновенное. Афинянин может одолеть мегарянина только умом и хитростью. Надо придумать нечто из ряда вон выходящее, такое, чего они и ожидать не смеют. Ты, я полагаю, своим умом превосходишь их и способен поразить чем-то непостижимым. Да-да, я уверен в этом.

– Легко сказать, – уныло буркнул стратег себе под нос.

Но всё же он остался доволен услышанным в доме эвпатрида. Поблагодарив Лисия за добрые советы и за обед, Солон стал собираться домой. В комнату вошла Елена. Поэт снова обратил внимание на её необычайную красоту, обаяние и приветливость.

Поистине в этой деве многое от Елены – жены Менелая, а возможно, и сама Афродита живёт в ней, – подумал он. – Только теперь мне становится доподлинно понятным из-за чего, вернее из-за кого, ахейцы и троянцы воевали десять лет. Было из-за кого сражаться.

– Ты всё хорошеешь, Елена, – не удержался от хвалы гость. Она божественно улыбнулась и почти не задумываясь, ответила:

– А ты. Солон, всё богатеешь и становишься знаменитее.

– Много ли проку в такой знаменитости, если она налагает на тебя дополнительное бремя.

– Знаю, знаю, – зарумянившись от солонового взгляда, молвила юная прелесть. – О многих твоих заботах я наслышана, хотя это и не женское дело. Я бы всем своим естеством рада помочь тебе, но, к сожалению, рождена женщиной.

И она с таинственной грустью в глазах посмотрела на Солона, который, вздохнув, загадочно сказал:

– Как знать, как знать, прекрасная Елена! В моём деле может понадобиться и женская помощь.

С этими словами и мыслями гость отправился домой. По пути он надумал заглянуть к Главкону, собственно по чьей недоброй воле, и стал нежданно-негаданно главнокомандующим.

Увидев его, однорукий немного стушевался, но затем иронично бросил:

– Ты, Солон, очевидно, пришёл поблагодарить меня за честь, которую я оказал тебе. Ведь согласись, если бы не моё предложение, не быть тебе стратегом!

– Честь, которую ты оказал мне, столь велика, сколь и сомнительна, но зла на тебя не таю, Главкон. На твоём месте, возможно, и я поступил бы так же, особенно учитывая твою любовь к мегарянам, – съязвил Солон, намекая на военные неудачи собеседника.

При сих словах тот побагровел, хотя был человеком, безусловно, сильной воли. Видя его смущение, Солон тут же перевёл разговор в деловое русло:

– Не за тем я пришёл, чтобы мы язвили друг другу. Что случилось, то случилось, и происшедшего уже не изменить. Я, собственно, навестил тебя как стратег нынешний – стратега бывшего. Хочу посоветоваться. Твой боевой опыт весьма ценен и, поверь, он очень нужен мне, нужен всем нам. Расскажи лучше о Саламине и о мегарянах всё, что знаешь и считаешь полезным для нашего дела.

Главкон нехотя (оно и понятно), но всё же поведал нежданному гостю многое из того, о чём ранее ему уже рассказал Лисий. В особенности обратил внимание на сильный характер, отчаянность, прямолинейность и доверчивость мегарян, их излишнюю простоватость. На основе своего личного боевого опыта бывший стратег посоветовал стратегу нынешнему искать неожиданные пути овладения Саламином. На том и разошлись. Когда Солон уже вышел на улицу, Главкон предупреждающе крикнул ему вослед:

– Мегаряне очень сильны, их много и у них на редкость крепкие мечи.

– Побеждают не те, кого много и у кого добротные мечи, – отозвался новоявленный стратег. – Победа всегда за теми, кто не только силён, но хорошо обучен, храбр и умён. Одними мечами войны не выиграть!

В последующие день-другой Солон беседовал со многими ветеранами саламинских битв. Почти все были едины в том, что Саламин обычным приступом не возьмёшь. Однако, как овладеть утраченным островом никто толком так и не посоветовал. Но Солона радовал сам факт совпадения мнений большинства. Если многие сходятся в одном, то подобное надлежит учитывать. Несколько раз он обсуждал этот вопрос и с Дропидом, и с друзьями, но те ничем существенным помочь не смогли.

Главнокомандующий часто уединялся, размышлял о самых невероятных вариантах ведения войны с мегарянами. Тем не менее, ничего существенного на ум не приходило. Поиски были бесплодными и затруднительными. Не раз в глубине души он начинал сомневаться в целесообразности своей авантюрной затеи, неимоверно страдал и все-таки в конечном итоге приходил к выводу, что в главном поступил правильно. В собственных глазах размышлявший обнаруживал правоту и смысл задуманного. Теперь, во что бы то ни стало, следовало искать средства и пути решения этого главного. Не находя желаемого результата, Солон настолько был погружён в раздумья, что даже во сне продолжал размышлять, переживать и искать пути к победе.

И вот, снилось ему однажды, будто бы мегаряне в жестокой схватке разбили афинян, потопили их корабли, а сам раненый Солон попал в плен. Закованного в цепи его привезли в Мегары, и он предстал перед тираном Мегаклом. Мегарский властитель, издевательски глядя на Солона, принуждал петь ему элегии. Но голос у пленника почему-то пропал, и он, словно рыба, молчаливо открывал рот.

– Так ты молчишь, сумасшедший афинянин, соплеменникам пел, а мне не хочешь, смеёшься надо мной! – орал на него властный Мегакл.

– Я прикажу немедленно отрубить тебе голову, а ещё лучше утопить. Ты хотел отвоевать наш остров – теперь сам станешь островом… до тех пор, пока не съедят тебя морские твари. Плывите на Саламин и утопите его там. Пусть он навсегда останется на острове, о котором мечтал! – надменно приказал тиран своим воинам.

Истерзанный Солон пробудился от подобного ужасающего кошмара и прошептал:

– О, мудрая Афина и ты божественный Гипнос, избавьте меня от тяжких сновидений, подскажите лучше разумное решение, вы ведь можете.

Немногим спустя он вновь уснул. Но кошмарный сон не покидал его. Афина не вняла просьбам, Гипнос – тем более; работа у него такая. У богов ведь свои виды на всё. А впрочем, кто знает, возможно, такой сон и был скрытой формой подсказки.

И снилось ему далее, якобы четверо здоровенных мегарян поволокли его к морю, выполняя волю тирана. Они усадили закованного стратега в лодку и собрались плыть в сторону Саламина. Но с берега неожиданно раздался женский окрик:

– Солон, я спасу тебя!

Кричала невесть откуда появившаяся девушка. Она стояла у самой воды, совсем обнажённая, красивая и совершенная, что казалось, сама Афродита явилась сюда помочь пленнику. Но нет! Это не Афродита, а Елена – прелестная дочь Лисия. Так почудилось Солону.

– Зачем ты здесь? Уходи! Не то эти дикари схватят тебя! – вдруг прорезавшимся голосом вскричал он.

– Пусть только попробуют притронуться ко мне. Руки у них коротки, да ноги слабы, – вызывающе хохотала Елена.

– Ах, коротки! Ах, слабы…?! – взревели мегаряне, остановив лодку. Ну, держись, дерзкая афинянка!

И двое из них, сбросив с себя все свои одежды, кинулись плыть к берегу, чтобы подобно акулам растерзать прекрасную жертву.

– Беги! – отчаянно закричал Солон, – они схватят тебя! Обесчестят!

– Это я их схвачу, – отвечала дерзко Елена, – и обесславлю!

В то время как двое преследователей выскочили на берег, двое других с лодки, подобно шакалам оскалив зубы, наблюдали за происходящим на берегу потрясающим зрелищем.

Первым подбежал к Елене тот, который был постарше и повыше.

Его невыносимо омерзительное рыло источало такое вожделение, от которого стушевалась бы и сама Пасифая. Совершено голый, волосатый, кривоногий в высшей степени отвратительный и безобразнейший, в невиданной похотливой ярости набросился на беззащитную деву. Но тут вдруг, о боги, произошло непостижимое. В правой руке Елены блеснуло лезвие кинжала и как молния вонзилось в сердце насильника. Удар был столь точен и силён, что жертва произнесла, вернее, простонала, всего лишь один звук:

– А…а…а…

Тем временем второй охотник за женскими прелестями, молодой и очень красивый (хотя насильники красивыми не бывают), не видя случившегося с первым, схватил Елену сзади и ослеплённый страстью, подобно дикому быку, пытался нагло овладеть ею. Однако девушка, со всей силы пяткой ударила его в самое уязвимое мужское место и, ловко увернувшись, отпрыгнула в сторону, держа в правой руке окровавленный кинжал. Насильники оказались в объятиях друг друга – живой и мёртвый, точнее умирающий. Из сердца умирающего, подобно вулканической раскалённой лаве, хлынула кровь на живого.

Живой пытался освободиться от объятий умирающего, но тот, находясь в агонии, смертельной хваткой прижал его голову к своей груди, будто желал напоить соплеменника своею безумной кровью и забрать его в мир Аида. Живой вырывался, а умирающий его не отпускал. Живой просил, умолял, но, умирающий безмолвствовал.

Прекрасная Елена стояла в нескольких метрах от жертв и, подняв кинжал обагрённым острием вверх, пророчески вещала:

– Так будет со всеми насильниками! Так будет со всеми мегарянами! Так будет!

Воодушевленный событиями на берегу Солон решил попытать счастья в лодке. Намотав цепь на запястья, он соединил оба кулака в один и непостижимым образом со страшной силой ударил по голове одного из мегарян. Тот, подобно камню, рухнул в воду и пошёл ко дну. Другой, обнажив меч, рванул к афинянину, но тот сильно качнул лодку, и оба оказались в воде. Меч ускользнул из рук мегарянина, и он попытался голыми руками расправиться с противником. Но не тут-то было. Пленник и в цепях не лишился силы. В воде афинянин чувствовал себя также уверенно, как и на суше. А в единоборстве без оружия ему, пожалуй, не было равных. Улучив момент, Солон набросил уже размотанную им цепь на шею противнику и сплёл узел. Тот стал захлёбываться и тонуть. Погружаясь в воду, мегарянин цепко тащил за собой и своего врага. Афинянин пытался развязать узел, но ничего не получалось. Тогда он сделал нечеловеческое усилие, чтобы разорвать крепкую цепь, но цепь не поддавалась. Солон пробовал всплыть на поверхность вместе с жертвой, но это не вышло. Какая-то неопределённая злобная сила тащила их ко дну. Когда он измождённый, совершенно обессилевший уже потерял всякую надежду на спасение и вверил своё тело богам глубин внезапно собственно, собственно, чья-то незримая длань с невероятной лёгкостью, схватив за волосы, вознесла его, а с ним и мегарянина наверх – к воздуху, к солнцу.

Спасённый ощутил у себя на голове маленькую, нежную, но сильную ручку, которая спасала его – могучего атлета, поэта, купца, стратега. Рядом прозвучал нежный женский голос:

– Я же говорила, дорогой стратег, что спасу тебя.

Изнурённый Солон жадно вдохнул глоток воздуха, открыл глаза и оказался липом к лицу со спасительницей, при этом тихо прерывисто молвил:

– Ах, Елена! Ты меня и впрямь спасла…

– Это ты мне говоришь? – спросила Элия, жена Солона, которая склонилась над ним и уже давно наблюдала происходящее с мужем.

И только теперь Солон по-настоящему проснулся от столь ужасных страстей.

– Тебе снилась женщина? – спросила супруга, нежно погладив его по вьющимся волосам, на которых ещё, казалось, не остыло тепло Елениной руки.

– Да, – тихо ответил Солон, – женщина, богиня, Афродита. Но лучше бы она мне не снилась. Впрочем, как знать, как знать… – последние слова он прошептал про себя.

И снова весь день Солон был в раздумьях, и вновь никакого решения не находил. О чём бы он ни думал, чтобы не предполагал, но умные идеи сторонились его. В таком сложном тупике ему не довелось бывать ещё ни разу за всю свою прошедшую жизнь. Снова и снова надлежало обсуждать этот вопрос с опытными людьми.

Но опять-таки звучали либо поверхностные, либо непреемлимые предложения. Всё было зря. Кто-то в сердцах посоветовал ему отправиться на Саламин и спросить совета у самих мегарян, каким образом можно отобрать у них остров.

Правда, одно замечание Солон принял к сведению. Известный кулачный боец, участник многих состязаний Поликсен утверждал, что мегаряне боятся кулачного боя. Бороться в схватке они умеют прекрасно, но если наносить им сильные удары в грудь, а то и в голову, то они весьма побаиваются, не любят.

«А кто же любит, если его бьют по голове?» – размышлял главнокомандующий. Но всё-таки счёл совет полезным.

Он и сам хорошо знал о такой слабости мегарян. Но одно дело, когда ты полагаешься только на своё мнение, и совсем иное, когда об этом говорят многие. К тому же вспомнился и Гомер, предпочитавший кулачный бой другим видам состязаний.

По ночам вновь снились чудовищные кошмары, от которых Солон стонал, просыпался, беспомощно сидел в терзаниях и муках, пребывал в задумчивости, забытьи и мучительных тяготах. Казалось, Гипнос и его сын Морфей намеренно одолевали спящего стратега роем тяжелых мрачных видений. Любящая его жена Элия с нежностью и сочувствием наблюдала за происходящим, но помочь ничем не могла. Ласково обнимая мужа, она нежно утешала его:

– Нельзя так, милый. Успокойся, не то мегаряне сведут тебя в могилу ещё до начала войны.

– Пусть только попробуют, – пытался отшучиваться Солон.

Но было не до шуток. Ближе к утру ему вновь снился берег, где сотни обнажённых афинских дев водили хороводы и пели гимны в честь Богини земледелия – Деметры. Рядом с ними почему-то расхаживали юноши, хотя быть их там не должно.

– Нет, это невозможно! Да что же такое происходит, что за бесстыдные, легкомысленные нравы у современной молодёжи?! – возмущался поэт. – Ведь девичьи празднества – тайны и священны. Подобное непристойно, недопустимо и кощунственно, – стонал он во сне. И сердце его сжималось от боли, а разум отказывался понимать происходящее на берегу.

Затем снова во сне ему явилась Елена. Ещё более прекрасная собственно, и более совершенная, нежели тогда – в первый раз. Идя навстречу, она тихонько, но отчётливо своими алыми устами шептала:

– Всё можно Солон. Не беспокойся, никакого кощунства здесь нет. Я спасу тебя и Афины.

Подойдя совсем близко, она так глубоко заглянула ему в глаза, а он погрузился в её распахнутые и безграничные карие очи, в результате чего появилось ощущение необъятного пространства и вечности. Он погружался, а его душа трепетала и восторгалась, наполнялась жаром, счастьем и блаженством. Трудно предположить, сколько он находился в этой чудесной, блаженной, беспредельной бездне, как вдруг, ему почудилось, да нет же, просто его осенила невероятная, неслыханно потрясающая мысль! В её благоговейных глазах, в милых утонченных чертах лица, в возвышенных нимфоподобных персях, тончайшей талии, округлённых бёдрах, статных ногах, во всём её теле, во всём этом потрясающем блеске, великолепии, этом божественнейшем создании, во всей ней – он нашёл ответ, который уже несколько дней искал.

– Нашёл! Нашёл! – буквально воспылал, возликовал Солон.

В ней, в этой юной, прелестной, нежной, совершенной, потрясающей, изумительной, обаятельной, дивной, богоподобной девушке, он нашёл искомое. Наконец-то, нашёл решение важного вопроса. Ему так захотелось её отблагодарить, обнять, прижаться, раствориться в ней, предаться неописуемому восторгу и блаженству, ощутить её тепло и жизненные силы, стать её частицей, сделать её собственной частицей, что он в неистовом восторге схватил её на руки и благодарственно закричал:

– Нашёл, нашёл, наконец-то нашёл! – Ты спасаешь меня во второй раз. Ты спасёшь Афины! Та, спартанская Елена, была губительницей, а ты – афинская Елена, будешь спасительницей. Женская красота – может не только губить, но и спасать! О, как я благодарен тебе!

И с этими словами проснулся в объятиях умилённой жены.

– Как давно не ласкал ты меня с такой страстью и нежностью, – сказала Элия. – У меня такое ощущение, как в ту памятную ночь – двадцать лет назад. Ты совсем, такой как тогда, молодой, страстный, обуреваемый, любящий. Я чувствую, Экклесия пошла нам на пользу. Она вызвала в тебе благодатные силы и возвышенные чувства.

– Ох, уж эта Экклесия, – тихонько проворчал Солон. – Знал бы о таких поворотах и тяготах, ничего б не затевал.

Но недовольство было мимолётным, скорее даже радостным. Афинский стратег начинал новый день в приподнятом настроении. После завтрака он уединился и стал мысленно по крупицам, по кирпичикам собирать здание будущего похода. Итак, Лисий рассказал о любви мегарян к чужим женщинам. Во сне, да и наяву, Елена дала Солону понять, что она, а, следовательно, и другие афинские девы, готовы помочь своему государству. Празднества Деметры через три месяца… Священные купания… юноши, … мегаряне. Всё это не связуемое и хаотичное можно свести воедино и подчинить общей цели. Великой цели! Времени маловато, но можно успеть. Не только можно – надо успеть! Я обязан успеть! – настойчиво твердил себе Солон. – Какое счастье, что у человека есть сны. Какое счастье, что есть красивые девы. Вдвойне счастлив тот, кому они приходят во сне. И втройне – тот, кому они принадлежат наяву. Как всё в жизни связано, как переплетено. Явное и мнимое, действительное и желаемое, государственное и личное, мужское и женское. Казалось, к Солону пришло божественное окрыляющее вдохновение, и после некоторых раздумий, он вновь решил навестить Лисия, а точнее его дочь Елену. Чудесные виденья во сне дали ему живительную силу и большую надежду.

Тем временем многие афиняне ожидали от стратега быстрых действий, направленных на взятие Саламина. Но главнокомандующий, судя по всему, не помышлял о подобном. Всё, о чём было известно большинству граждан, так это одни лишь беседы Солона со многими ветеранами саламинских битв.

– И зачем, непонятно, он пустословит, зря тратит время, вместо того, чтобы поскорее заняться настоящим мужским делом? Что за странность? – непонимающе спрашивали друг друга засомневавшиеся люди.

Наиболее непримиримые хулители злословили, будто бы сейчас чудной поэт сочиняет элегии, с помощью которых намерен брать Саламин. Вот-де, предрекали они, станет Солон под саламинскими крепостными стенами и начнёт умолять мегарян сдаться. Или же утомит и устыдит их своими стихами, а те, не выдержав, либо пленятся, либо помрут от тоски, а то и вовсе покончат с собой. Кое-кто, намекая на его купеческое прошлое, да и настоящее, утверждал, что было бы больше проку от Солона-торговца, нежели от Солона-стратега. Ведь ублажив мегарян оливковым маслом, а то и вином, он добьётся больших уступок.

Тщеславный Аристей, в довершение всем сплетням, распустил дурной слух о замыслах Солона, якобы вновь прикинуться сумасшедшим, с намерением восстановить «Закон Аристодора».

– А что же ему ещё остаётся делать? – с наигранным возмущением восклицал он. – Ведь легче восстановить закон, нежели вернуть Саламин.

Многие, многие недостойные людишки распространяли небылицы, чесали языками, изобличали, злословили:

Где ему? И это не так, и то не так, и зачем было поэта и торговца избирать стратегом. А может он и вправду скудоумный, безумный?

Чего только не усматривали в его действиях, о чём не болтали, как не осуждали, укоряли и не попрекали Солона. Каких гнусностей не измышляли. Воистину правым оказался старый Лисий, утверждая о порочной говорливости афинян, их неуёмном стремлении быть наставниками истины, о которой сами не ведают.

Солон, знавший собственную цену, в свою очередь, хладнокровно относился к слухам. Если быть точнее, то они даже радовали его.

«Ну и пусть злословят, – пусть измышляют и изобличают, распускают молву, авось и мегаряне успокоятся, да и остальные будут знать самую малость о подлинном положении дел. Чему быть – тому не миновать», – так думал он наедине с собой.

Между тем даже из злостных поклёпов он извлекал разумный смысл и пользу для себя:

«Говорите, надо напоить мегарян вином, – размышлял стратег, – что ж недурно, весьма недурно. Вино, насколько я знаю, они обожают».

Касательно самих приготовлений к войне, то они начались, как было сказано выше – с первого дня, с первого часа после наделения Солона полномочиями стратега. Об их ходе Солон не оповещал никого. Нет, о разных деталях он беседовал со многими, но о главном пока молчал.

Для себя, да и для афинян стратег поставил удивительные задачи:

во-первых, привлечь к походу небольшое количество великолепно подготовленных воинов;

во-вторых, осуществить операцию неожиданно, молниеносно и абсолютно непостижимым образом;

в-третьих, добиться победы с минимальными потерями, как с одной, так и с другой сторон. Ибо Солон очень высоко ценил человеческую жизнь. Он даже лелеял надежду захватить Саламин без потерь.

«Но такое вряд ли возможно», – с сожалением размышлял он. В основе успеха, прежде всего, предполагалась всесторонняя подготовка участников похода. И действительно, началась усердная невиданная и невидимая тренировка воинов, чёрная трудная работа. Время попусту не тратили. Никогда ранее афиняне не готовились воевать с такой тщательностью и таинственностью. Для похода было отобрано шестьсот человек. Из них триста безбородых, безусых двадцатилетних крепышей. В интересах дела Конон съездил в Олимпию и привёз оттуда двух лучших в Элладе учителей кулачного боя, которые подготовили не один десяток победителей Олимпийских игр. Заплатив им большие деньги, главнокомандующий, потребовал обучить в течение двух месяцев триста юношей и столько же взрослых воинов искусству кулачного боя.

Вначале учителя не соглашались, считая, что Солонову затею вряд ли можно так быстро осуществить, но видя фанатичный знтузиазм, одержимость афинян и, конечно же, не малые деньги, предложенные Солоном, они, не щадя ни себя, ни воинов, основательно взялись за дело. Главнокомандующий самостоятельно наблюдал за подготовкой. Он знал в этом толк, сам был великолепным атлетом. Не случайно побеждал на Истмийских играх. Стать бы ему, возможно, и знаменитым олимпиоником, да смерть отца в самый канун Олимпиады помешала его честолюбивым намерениям. Впрочем в то время сила и слава истмийского чемпиона не уступала силе и славе олимпийского победителя.

Отрадно было видеть, как к исходу второго месяца каждый из шестисот обучаемых достиг хорошего мастерства в кулачном бою.

Помимо кулачного боя избранных афинян обучали искусству рукопашного боя, подводного плавания, умению штурмовать крепостные стены, вести морской бой, сражаться в условиях ночи. Последнюю задачу Солон считал исключительно важной, ибо с ней был связан любой вариант операции.

Каждую ночь две сотни отобранных для такой задачи афинян под руководством Гиппоника учились штурмовать самую высокую стену афинского акрополя. Для этого были изготовлены специальные металлические крюки и длинные верёвки. Упражнялись до изнеможения, но никто не жаловался, ведь все вызвались добровольно на это опасное дело. Все тренировались в скорости и особенно в ловкости. Солон предупредил, что в поход воинам придётся идти без щитов. Вся защита будет заключаться в ловкости рук, ног и ума, в собственной изобретательности.

Непонятно для чего стратег заказал у оружейных дел мастера Никодема триста маленьких кинжалов. Когда хозяин мастерской получил заказ, то насмешливо спросил у главнокомандующего, не собирается ли он этими кинжалами вспаривать брюхо лягушкам. На что стратег спокойно ответил:

– Если доживёшь до того дня, то узнаешь для чьего брюха они предназначены.

Втайне от всех, даже от своих друзей, Солон попросил выковать две тысячи цепей, что вызвало у владельца мастерской ещё большее удивление, нежели у производителя маленьких кинжалов.

Двум десяткам владельцев кораблей он поручил подготовить всё необходимое для предстоящей экспедиции. Причём операция по его словам состоится не ранее, чем через полгода. Но корабли уже в ближайшее время должны находиться в боевой готовности и стоять у афинских берегов.

Дяде Конона – дельному торговцу вином Пандору – Солон рекомендовал зачастить с визитами на Саламин и расположить к себе мегарян, продавая им вино дешевле, нежели купцы из других полисов. Это был один из тонких и умных упреждающих ходов предстоящей операции.

Предпринимались и другие усилия. Афинские архонты, прослышавшие о том, что втайне от всех стратег занимается какими-то чудачествами, постоянно вмешивались в дело, требовали отчёта о его замыслах и делах. Неопределенность весьма тревожила их. Но Солон иногда отшучивался, порой намекал на полномочия, предоставленные ему Экклесией, то утверждал, что докладывать архонтам пока собственно не о чем, к тому же ещё не приспело время. Таким образом, не раскрывая истинных намерений, удавалось сохранить тайну общего замысла и хода подготовки к предстоящей войне. О её некоторых деталях знали немногие, но о полном плане, кроме самого главнокомандующего не ведал никто. Мегаряне имели в Афинах своих осведомителей и всеми средствами старались добыть ценные сведения.

Однако и здесь афиняне преуспели. Им удалось направить осведомителей по ложному пути. Дропид, распивая вино с одним из них, «проболтался» о том, что Солона интересует вовсе не Саламин, а сами Мегары. И что, дескать, он поклялся богами, что через год приступом возьмёт ненавистный ему город. Осведомители буквально через неделю сообщили своим «хозяевам» о планах афинян, на что, те ответили хохотом. Кто-то из них пошутил, что, дескать, через год безумный поэт и случайный стратег будет петь свои сумасшедшие песни под стенами Мегар. Но, тем не менее, умышленно организованная утечка сведений сработала. Мегаряне на всякий случай приняли дополнительные меры по защите города. И вместо того, чтобы укреплять Саламин и усиливать бдительность по охране границ острова, они занялись военными приготовлениями в столице своего государства.

Через три месяца всё было готово к экспедиции, В один из вечеров Солон пригласил к себе Конона, Клиния, Гиппоника и Дропида и в деталях изложил им план операции. Друзья восхищались его изобретательностью, но обиделись за то, что до сих пор всё держалось в секрете от них. На что стратег ответил, дескать, только сегодня он окончательно принял такое решение. Каждый из них получил конкретное задание и взялся за его осуществление.

На следующий день Солон проинформировал архонта-эпонима о начале операции по захвату Саламина, при этом изложил ему суть дела в самых общих чертах и попросил пока всё держать в секрете. Архонт сильно удивился услышанному от стратега и растерянно произнёс:

– Солон, ты навлечёшь беду и на себя и на Афины. Твои соображения – это же нелепица. Форменное безумие действовать таким образом! Чистая погибель! Имей в виду, если дело провалится, то тебя и твой род афиняне уничтожат. Тебя растерзают, родственников – забьют камнями, женщин закидают грязью, а могилы предков сравняют с землёй. Не поздоровится и мне глупцу, тебе поверившему.

Главнокомандующий таинственно посмотрел на него и спокойно ответил:

– Утихомирься, архонт. Совершенное «безумие», как тебе известно, у меня было в прошлом, теперь оно исчезло. Через три дня, Аристодор, Саламин будет наш! Можешь быть вполне спокойным за мою и за свою судьбу. Предвещаю наш полный успех.

Этим же вечером к нему пришёл Главкон и стал уговаривать, дабы его взяли в поход. Дескать, у меня свои счёты с этими мегарянами.

Солон, всегда сдержанный и обходительный, здесь внезапно вознегодовал:

– Откуда тебе стало известно о начале экспедиции?

Как ни уклонялся бывший стратег, но всё жe признался. Оказывается, о предстоящем событии сообщил его сын, который был одним из трёхсот молодых воинов, отобранных для похода. Главнокомандующий в конечном итоге пожалел бывшего вояку и взял с собой на опасное дело, но его болтливого сына едва не исключил из числа участников. Во всяком случае, страстно отчитал его за многословие и неумение скрывать секреты.

Последние два дня тянулись мучительнее, чем предыдущие месяцы. Множество раз тщательно взвешивал Солон все детали будущей операции, боялся упустить даже мелочь. Кажется, пока всё шло по намеченному плану. И в этом солоновом замысле особое место отводилось празднествам Деметры. Афинский стратег возлагал большие надежды на милостивую помощь Великой Богини, и оставалось только догадываться, была ли она благосклонно расположена к нему, да и к остальным афинянам тоже. Но дожидаться осталось совсем-совсем недолго. Солон с беспокойством, тревогой и надеждой ждал этого дня и переживал, но не за себя, а за Афинское государство, за народ Аттики, за ионийцев.

Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага

Подняться наверх