Читать книгу Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага - Владимир Горохов - Страница 9

Книга о мудрейшем из мудрецов и величайшем законодателе
ГЛАВА II. САДИСЬ НА СЕРЕДИНУ КОРАБЛЯ
~1~

Оглавление

Солон уже двадцать лет занимался торговлей, был известным купцом, причём купцом весьма преуспевающим. Хотя и родился он в благородной семье Медонтидов, своими корнями уходящей к последнему афинскому царю Кодру и первому избранному архонту Медонту, богатого наследства будущий законодатель не получил. Его отец Эксекестид истратил большую часть семейного состояния на строительство храмов, военные приготовления, помощь друзьям и иные благотворительные дела. Впрочем, и того богатства, что досталось молодому эвпатриду по наследству, вполне хватило бы для нормальной жизни, которую ведут большинство уважаемых афинских граждан. Но не таков был Солон, чтобы довольствоваться малым. Он решил лично умножить собственное состояние, хотя богатство вовсе не являлось для него самоцелью. В богатстве он словно бы утверждал свою индивидуальность и способность на что-то значимое, заметное. К тому же, материальное изобилие позволяло быть независимым и вести достойный и относительно свободный образ жизни.

По представлениям сына Эксекестида, человек устроивший достаток своими собственными руками и умом, возвышался в глазах окружающих. Никто из здравых разумом и телом не должен быть иждивенцем, ждать подобно слепцу подаяния или счастливого случая, но обязан настойчиво, целеустремлённо, а главное самостоятельно строить своё благополучие. «Трудись – и будешь иметь всё необходимое», – таков был жизненный девиз Солона.

Торговля, и это вполне естественно, давала ему хорошую прибыль. Собственно не только ему, но и другим купцам. Кто же, в противном случае, в убыток себе стал бы торговать? Во все века торговцы получали немалые доходы, порой, не гнушаясь способами их получения. Вкусив однажды прибыльного пирога, многие не желали с ним расставаться, а потому правдами и неправдами сколачивали огромные состояния.

В Солоново время, как правило, торговлей занимались люди из средних и низших слоев. «Благородные» не стремились обременять себя этим презренным делом. Афинский эвпатрид хорошо понимал, что торговля и благородство вещи малосовместимые. Не случайно знать презирала купцов, считая, что торговля – дело недостойное, грязное, выходящее за грани традиционного этоса, а сами купцы выскочки и проходимцы. Собственно так относились к купцам не только на земле Эллады, но, пожалуй, везде. Что и говорить не любили торговцев во всех странах и во все времена. В сущности их было, за что не любить. То подсунут тебе негодный товар или подменят его, то запросят слишком высокую цену, то обманут, обвесят, обмеряют или обсчитают, то дадут сдачи фальшивой монетой.

Солон, только начав заниматься торговлей, стремился изменить представления о купце и торговом деле. Он выработал к себе требования, которым стремился постоянно следовать, а именно: торговать не чем попало, а определённым видом товаров, пользующихся спросом и имеющим значение в жизни человека. Так, из Аттики он вывозил оливковое масло и маслины, которых здесь было в избытке, а ввозил зерно, ткани, пряности, в которых остро нуждались афиняне. Торговля по его представлениям не должна была приносить ущерб отечеству, а как раз, наоборот – способствовать его процветанию, удовлетворению нужд соотечественников. Солон исключал обман как залог успешного ведения дела. Он никогда не обманывал партнёров по торговле, за что был уважаем и ожидаем всюду, где его знали. Афинянин был желанным торговым гостем не только во многих государствах Эллады, но и в остальном мире. Не раз купец-поэт любил повторять:


Быть я богатым хочу, но нечестно владеть не желаю

Этим богатством: поздней час для расплаты придёт.


Так писал он в одной из своих элегий.

Увлекшись торговлей, Солон понял, какое это выгодное, а главное интересное дело. Торговля не только давала прибыль, но и открыла для аристократа такие горизонты, о которых можно было только мечтать. К своим сорока годам афинянин побывал практически во всех городах ойкумены, видел всё лучшее, что было создано человеческим гением. Он с неподдельным интересом изучал разноликие формы государственного устройства, как действовавшие, так и канувшие в лету; вчитывался в содержание законов, постигал способы ведения хозяйства и организации жизнедеятельности. Ему были интересны военное дело, различные религии, моральные устои, обычаи, обряды, тонкости ремёсел, строительство и архитектурное искусство. Его интересовало то, как египтяне изготовляют ткани, занимаются птицеводством и ремеслом; как финикийцы строят корабли, а вавилоняне жилища; в каких богов веруют евреи, в чём сила законов Ликурга и Залевка. Но самой большой удачей для себя купец считал знакомство с умнейшими и талантливейшими людьми своего времени. Солон всегда был рад встречам с Фалесом из Милета, Питтаком из Митилены, Периандром из Коринфа, Клеобулом из Линда, Хилоном из Спарты. Радостными были общения с известными поэтами – Алкманом, Тиртеем, Сапфо. Афинянин не гнушался встреч и со жрецами и с тиранами, и с царями, которых в душе недолюбливал. Из каждой встречи, из каждой беседы он извлекал полезное для себя знание. И если его очередное торговое путешествие вдруг, в силу каких-то обстоятельств обошлось без таких встреч, он считал его для себя неудачным, потерянным. Солон, то ли шутя, то ли всерьёз, говорил самому себе: «Я только делаю вид, что продаю, на самом же деле я больше приобретаю». Что бы там не говорили, но Солон, стал тем Солоном, которого знали в древности и знают в наше время во многом благодаря купеческому делу, активным торговым поездкам.

Состояние, которое он наживал, не развращало, а делало его мудрее, сдержаннее, богаче духовно. Он знал его истинную цену, ибо оно давалось нелегко. Никто из афинян не мог упрекнуть сына Эксекестида в том, что тот, став очень богатым, вёл вызывающе изобильный образ жизни, что он над кем-либо насмехался, злорадствовал, оскорблял, отказывал в займе, или заносчиво выставлял напоказ своё богатство. Имея большие средства, купец даже не решался построить себе роскошный дом, а продолжал жить в том, который соорудил ещё отец. И в доме, и во дворе не было никаких излишеств, а только самое необходимое.

Единственный сын Солона – Микон, в отличие от детей многих знатных граждан, также вёл скромный образ жизни, уделяя большую часть времени образованию, телесной закалке, занятию домашними делами, и насколько это возможно, помогал отцу. Торговец безмерно любил своего сына и, даже находясь в длительной разлуке, старался от других собратьев по ремеслу получить хоть какие-то вести о нём.

С заботой и нежностью он относился и к своей жене Элии, с которой в любви и мире прожил уже двадцать лет. Можно сказать, что в семейной жизни Солон был вполне счастливым человеком. Но большую часть времени он проводил вне семьи. Постоянные разлуки с женой и сыном делали их встречи радостными и нежными, обостряли чувство семейной любви и привязанности. Не раз жена и сын уговаривали его оставить торговлю – это опасное ремесло, и посвятить себя семье, дому, Афинам. Тем не менее, муж и отец возражал против такой постановки вопроса. Потому что его жизнь, его счастье не замыкались только на семье и родном очаге. Они были также там – в неизведанных городах и странах, во встречах с интересными людьми, в беседах, спорах, приключениях, в жажде познания. Все это поняли и смиренно, хотя и с тревогой относились к очередному отъезду купца.

Саламинские события никак не повлияли на интересы и привязанности Солона. Многие афиняне, особенно друзья, надеялись основательно вовлечь его в водоворот государственных дел. Однако Солон не испытывал в этом большой потребности, по крайней мере пока, несмотря на то, что желание помочь родному полису несомненно имелось. Впрочем, он и так оказал Афинам большую услугу, возвратив Саламин, укрепив уверенность афинян в прочности собственных сил. Теперь же известный купец снова собрался в путь, причём надолго. Он предполагал побывать на многих островах, населённых эллинами, сделать основательную остановку в Египте, затем направиться в города малоазийского побережья, прежде всего в Милет, где проживало много образованнейших, мудрствующих людей.

Итак, загрузив корабль товаром, сделав основательно все необходимые приготовления, Солон вышел в море и взял курс на остров Крит. По пути предстояло немало кратковременных остановок, чтобы пополнить запасы пищи и воды.

Первая остановка, по традиции была сделана на острове Кифнос, принадлежащем к гряде Кикладских островов. Здесь афинянин проведал своих старых знакомых – собратьев по купеческому делу. Его на сей раз принимали как никогда ранее, даже можно сказать торжественно. Жители острова были ионийцами – соплеменниками афинянина, и они очень гордились победой Солона над дорийцами-мегарянами. Все попытки недавнего главнокомандующего перевести разговоры на торговые и житейские темы успеха не имели. Кифносцы требовали от него подробнейших рассказов о деталях саламинской кампании. Тот, не скрывая своего удовлетворения, в подробностях излагал всё о происшедшем. Разумеется, такое событие стало поводом для празднества, длившегося три дня.

«Если и в других местах меня будут принимать таким же образом, – размышлял он, – то в Афины я вернусь не раньше чем через три года».

Наутро четвёртого дня стали собираться в дальнейший путь. Старший из корабельной команды Харет доложил Солону, что один с виду неказистый, невзрачный человек, просит взять его попутчиком до Крита.

– Коль просит, значит возьмём, – спокойно ответил хозяин корабля, – Не впервые делаем это, и надеюсь не в последний раз. Авось и какую-то пользу извлечем из него.

Тепло распрощавшись с провожавшими его кифносцами и отдав последние распоряжения экипажу, Солон взошёл на борт и занял своё привычное место на середине корабля. Команда дружно взмахнула веслами, и судно взяло курс на юг. Купец был в прекрасном расположении духа. Встреча со старыми приятелями доставила ему много радости и еще раз напомнила древнюю истину: «Везде имей знакомых и друзей».

Спустя некоторое время, пред ним предстал действительно невзрачный человечек, как соизволил выразиться Харет. Можно даже сказать, что в оценке внешности этого человека Харет был излишне мягок, ибо перед владельцем корабля стоял редкостный урод – извращённое подобие человека, сатир без маски, которому не доставало лишь хвоста; живая обезьяна в человеческом облике, пародия людского облика.

– Такие человечки бывают разве только на изображениях древнейших амфор, – подумал афинский купец, сострадательно посмотрев на «несчастного». Однако тот себя подобным видимо не считал, скорее даже наоборот. Взгляд у него был таким уверенным, властным, словно именно он был хозяином корабля, а Солон лишь попутчиком. Долго не раздумывая, незнакомец бойко, с напором сказал:

– Ты купец, поэт и стратег Солон – владелец корабля, а я, – тут он сделал небольшую паузу, осмотрел себя, потом резко выпалил, – Эзоп! Оба мы плывём на Крит, ты – по делам торговым, а я – по своим собственным делам. Разница только в том, что ты на своём корабле, а я на твоём. Но корабль у тебя большой, места всем хватит.

«Ого! Мало того что он уродлив, так он к тому же страшно нагл, многоречив и болтлив, – в мыслях про себя изумился, глядя на него Солон. – С таким не соскучишься – в пути доконает. А речь его, сплошная парафазия, толком понять невозможно. Интересно, что же будет дальше?» – размышлял афинянин и продолжал смотреть «сквозь» Эзопа.

Тот в свою очередь ждал ответа купца, но, не дождавшись, потеряв терпение, снова простодушно выпалил:

– Так, я – Эзоп, может быть слышал?

– Вижу, что не Гомер и вовсе не Геракл, – всмотревшись в его лицо с наигранной жалостью молвил, наконец, Солон. – Слышать-то, слышал, но видеть, к счастью, – не доводилось. Впрочем, слышал я, вероятно, о другом Эзопе. Мало ли вас эзопов бродит по свету.

– Нет-нет! – упрекающе перебил его распалившийся уродливый коротышка, – я, тот самый Эзоп. Эзоп есть только один. Это у вас, ионийцев, десятки Солонов, сотни Мегаклов, тысячи Фрасибулов. А двух эзопов, быть не может и не должно. Я, Эзоп – только в единственном числе.

– Может оно и лучше, что ты в единственном числе. А то представлю себе, как по Элладе бродят тысячи таких Эзопов, так дрожь схватывает всё тело и голова идёт кругом. Но, впрочем, ты ведь не эллин, хотя сносно говоришь на ионийском наречии?

– Трудно сказать, кто я, сам того не знаю. Да и никто кроме богов, об этом не ведает. Что до наречий, то не только ионийским наречием владею, но и дорийским, эолийским, ахейским. А ещё я знаю языки египтян, вавилонян, фригийцев, лидийцев, карийцев, фракийцев. Но больше всего люблю языки птиц, лягушек, ослов, львов, кошек, собак, рыб, жуков, бабочек. Я ведь с ними тоже часто беседую.

– Если тебе верить, то ты смекалистый, всеведающий и всезнающий! Можно сказать очень состоятельный человек, – иронично подметил Солон.

– О, да! В этом смысле я богат, может быть самый богатый человек, из всех известных мне – радостно возвестил Эзоп.

– А в ином смысле? – прищурив глаз, неожиданно спросил Солон.

– Это в каком же? – подпрыгнул Эзоп.

– Ну, в смысле личного состояния, имущества? Где твой дом, земля, рабы? Даже твоей хламиде, как я вижу, не один десяток лет.

– Нет у меня никакого имущества. Всё моё имущество на мне и во мне. Всё моё состояние вот здесь! – и Эзоп постучал кулаком по своей лысой голове, – да и зачем оно мне, чтобы его украли? Вот ты говоришь, что моей хламиде десяток лет. Однако ты ошибаешься, афинянин, моей хламиде было всего три месяца, но её украли не далее как неделю назад, чтоб им пусто было! А вот эта, которая на мне, так ей может и все пятнадцать лет. Её кто-то потерял, а я нашёл. Но найти и украсть, это ведь согласись, – разные вещи.

– Я не удивлюсь, если и тебя самого тоже украдут, – рассмеялся Солон. – И поделом было бы тебе.

– Да кому я нужен? – возмущённо словословил Эзоп. – От меня как раз наоборот все избавляются. Был я рабом у нескольких господ. Так они меня задарма отдавали друг другу, лишь бы избавиться от такого имущества. Был я даже рабом у бывшего раба, так это ничтожество отказалось от меня, отпустив на волю. Но и на воле я, мало кому, нужен. Все бегут от Эзопа как от дурного знаменья или от проказы. Многие и в дом меня не пускают и на корабль не хотят брать, словно я человеческая хула, устрашающая рожа, или ударился головой о камень. Вот и на Кифносе месяц пришлось торчать по этой причине. А мне страсть как на Крит надо.

– Ты что же там, на Крите, потерял, или хочешь пообщаться с Минотавром, язык которого знаешь? Но надеюсь тебе известно, что наш Тесей давным-давно убил этого человеко-быка. Остался только лабиринт. Смотри, Эзоп, если войдёшь в него, то обратно не выберешься. И не поможет тебе даже твоё изощрённое злоязычие. На Ариадну тебе надеяться, как догадываешься, не приходится.

На удивление Солона Эзоп на сей раз смолчал.

– Оказывается, ты и молчать умеешь, – поддел его афинянин, – это просто удивительно, когда ты безмолствуешь.

Но Эзоп и теперь помалкивал и смотрел мимо Солона куда-то вдаль – в сторону Крита. Видимо, что-то тревожило его или он поддался давним воспоминаниям. Чтобы поддержать острую беседу Солон спросил его:

– И всё же, Эзоп, к чему твои странствия, кто не даёт тебе покоя, что ты невмоготу слоняешься по свету? Мне – так мой корабль и оливковое масло. А тебе?

– Не хитри, Солон. Не в оливе и не в корабле дело. Это всего лишь прикрытие и ты лучше меня знаешь об этом. Плывём же мы, можно сказать, с тобою, по одной и той же причине. И конечно не в поисках серебра и злата, а в жажде неизведанного, в поисках опыта, мудрости и знаний. Впрочем, и то, и другое – богатство, с той лишь разницей, что первое можно в любое время потерять, как я потерял новую хламиду, а второе – всегда остаётся при мне, как моя лысая голова. Жаль только, что первым интересуются все люди, а вторым – немногие.

Эзоп на мгновение остановился, для важности кашлянул и тревожным голосом продолжил извергать свой словесный поток.

– Тут Солон, я как раз подхожу к самому уязвимому для себя обстоятельству. Скажу по секрету, я уже полгода не могу добраться до Крита. Никто меня не берёт на корабль. А если и брали, то сразу же высаживали, даже тогда, когда я был в новой хламиде. А не брали потому, что платить мне было нечем. Впрочем, и ты от меня прибыли не получишь, ибо мой мешок пуст, точнее его у меня и вовсе нету – тоже украли. А другого мешка – я не нашёл. А если бы и нашел, то только пустым и дырявым. Да и зачем он собственно мне, носить в нём нечего. Всё, что у меня есть, я ношу в собственной голове.

– Относительно собственности, ты не прав, Эзоп. Так мне кажется. Представь себе, имел бы ты корабль и свободно бороздил себе моря в поисках мудрости и приключений. И не упрашивал бы ты никого, и никто тебя не высаживал бы на пристани. Захотел – поплыл на Крит, надумал – в Египет, передумал – в Коринф, пожелал – месяц плаваешь вокруг Сифноса, разыскивая знания и опыт. Вот ведь, как хорошо было бы!

– Хорошо, да не очень, любезный Солон. Моя цель бороздить не моря, а человеческие души. Корабль – это только средство, но ведь есть множество иных средств. Ты, к примеру, боишься потерять свой корабль, как и другое имущество, а я ничего не боюсь, тяготы меня сторонятся. Ты полагаешь, что более свободен и независим, нежели я, но это тоже заблуждение, ибо нет человека свободнее и независимее меня. Я сплю спокойно, не боюсь ничего и никого, ем с наслаждением, даже один хлеб, радуюсь чаще, чем огорчаюсь, никто мне не завидует и, самое главное, я не завидую никому. У меня нет врагов, и никто не рассматривает Эзопа как своего неприятеля. Сегодня я здесь, а завтра там, подобно птице я здесь и везде. В этом величайшая прелесть, невиданное для других наслаждение, подлинная свобода.

Солон хотел было возразить Эзопу по поводу свободы, сказать ему, что в этом вопросе не всё так упрощённо, что действительно существует мир эзоповой, случайной, ветреной и мир солоновой, закономерной, солнечной свободы. И что это принципиально разные вещи, качественно иные проявления и измерения свободы и взглядов на неё, хотя, по большому счёту, в конечном итоге, они весьма схожи. Но, после небольших колебаний, не стал подобного делать, поскольку Эзоп есть Эзоп, а Солон соответственно Солон. И этим всё сказано, и не помогут здесь никакие убеждения. Да и к тому же, не сказать того, что иногда хотелось бы выразить, это ведь тоже великая свобода, может быть даже большая, нежели сказать, ибо, когда ты говоришь, то часто теряешь контроль над собой, а когда молчишь, то управляешь собой, следовательно, ты более свободен. Эзоп же, никак не угадывая солоновы мысли, между тем, без устали продолжал:

– К тому же невелика беда, что многие не берут меня на корабль или высаживают с него. Оставаясь подолгу на берегу, я провожу время с большой пользой для себя и для других. Однако находятся и добрые люди, такие, которые сочувствуют мне и даже относятся с пониманием. Они не только бескорыстны, но и доброжелательны ко мне, иные даже кормят и поят, а я не стыжусь их попросить об этом. Стыдно украсть, а просить – дело благородное. Так что, дорогой Солон, придётся тебе не только везти меня, но и кормить, и поить. Но ты не огорчайся, я не привередлив, ем мало, а то и подобно верблюду по несколько дней могу обходиться без пищи. А воды, я уверен – ты не пожалеешь. Или я ошибаюсь?

Солон немедля приказал одному из членов экипажа накормить непрошенного корабельного гостя. Эзоп жадно набросился на пищу, а хозяин корабля внимательно за ним наблюдал. Увидев, что за ним следят, Эзоп, не прекращая есть, скороговоркой промямлил:

– Не обращай на меня внимания, купец. У меня что-то вроде булимии – волчьего голода. Так есть хочется, что аж сосёт под ложечкой. Удивляюсь, как до сих пор не впал в обморок.

Вволю наевшись, Эзоп вновь скороговоркой произнёс что-то многословное, вроде того, будешь ли ты меня кормить и поить в последующие дни. После этого многословия он замолчал и с опаской посмотрел на хозяина корабля. Но тот не спешил с ответом, больно уж Эзоп озадачил его.

– Если ты хочешь, Солон, я буду помогать кормчему и гребцам, дабы даром хлеб не есть.

И «свободный человек» тут же бросился было на корму заниматься делом, но Солон остановил говоруна.

– Боюсь, Эзоп, если ты не справился со своим пустым мешком, то с кораблём и подавно. Опасаюсь, что мы не только до Крита, но и до Серефоса – ближайшего острова, не доплывём, если ты поведёшь судно. Разве ты раньше управлял кораблями, имеешь в этом необходимый опыт?

– Пока не доводилось, но попробовать можно, невелика премудрость! – залихватски бросил Эзоп. – Не будь я Эзопом, если не смогу с ним справиться!

– Недавно, любезный попутчик, я слышал в Дельфах одну басню, кажется, Полигнот её сочинил. Послушай: «Кошка однажды прослышала, что на птичьем дворе разболелись куры. Она оделась лекарем, взяла лекарские инструменты, явилась туда и, стоя у дверей, спросила кур, как они себя чувствуют? «Отлично! – сказали куры, – но только когда тебя нет поблизости».

– Так это же моя басня, Солон, – возопил Эзоп. – Вечно эти дельфийцы хотят присвоить себе то, что им не принадлежит. Хвала богам, что её приписали Полигноту, а не Аполлону. А то потом и вовсе никто бы не поверил, что она моя.

– Я ведь, Эзоп, также сомневаюсь в твоём авторстве. Поскольку сочинитель не только должен других поучать, но и сам обязан следовать сочинённому им для других.

– Это ты о чём? – возмутился Эзоп.

– А это я о корме и весле, уважаемый собеседник. Ты на примере животных поучаешь людей, а сам уподобляешься кошкам и ослам.

Эзоп от неожиданности даже приоткрыл рот.

– Так вот, дорогой попутчик, поскольку платить тебе нечем, а кормчим и гребцам ты тоже не вровень… – Солон сделал умышленную паузу и с наигранной суровостью посмотрел на Эзопа, у которого от волнения покраснела лысина и сильно помрачнело лицо. Тому почудилось, что Солон решил на ближайшей же пристали высадить его.

– Итак, – ухмыляясь, продолжил купец, – без платы возить тебя я, разумеется, не намерен…

Эзоп ещё больше заволновался, ощетинился. Хотел было что-то смятенно возразить, но Солон быстро добавил:

– Работу я тебе, Эзоп, дам куда более сложную работу, чем та, о которой просишь.

– И какую же такую работу? – несколько облегчённо вздохнул сочинитель басен. – Знай, купец, нет такой работы, которой я, Эзоп, боюсь.

– Будешь мне и всему экипажу в течение предстоящего пути рассказывать басни, станешь ободрять нас.

– О! – воспрянув духом, обрадовался Эзоп. – Я бы, Солон, и так с удовольствием рассказывал.

– Но это, Эзоп, совсем другое. Я ставлю условие, чтобы ежедневно ты рассказывал нам не менее пяти басен. Кроме прочего, если кто-то из экипажа пожелает ночью послушать басню, ты обязан выполнить его просьбу. Но самое главное, Эзоп, ты не должен повторяться. Знай, как только твои басни иссякнут – тебя высадят на берег.

По всему чувствовалось Эзопа условия явно обрадовали. Солон тут же, своими последующими словами, ещё больше улучшил настроение сочинителю басен.

– Одну басню, считай, ты уже сегодня рассказал.

– Но я ещё ничего не рассказывал, – запротестовал, было тот.

– Вот ту басню о кошке и курах, которую я тебе изложил.

– Так ты признаёшь её моей, Солон? – радостно вскрикнул Эзоп.

– Если бы мне сказали, что её сочинил сам Зевс, я бы не поверил, – с наслаждением произнёс Солон. – Такую басню мог сочинить только ты, дорогой собеседник.

– Ну, тогда слушай вторую, – не мешкая, выпалил воодушевленный сочинитель басен. – «Была у неразумных животных сходка, и обезьяна пустилась перед ними плясать. Пляска всем очень понравилась, и обезьяну хвалили. Верблюду стало завидно, и он тоже захотел отличиться, встал и пустился в пляс. Но был он такой неуклюжий, что животные только рассердились, побили его палками и выгнали прочь». Эта басня, Солон тоже ко мне относится, – весело произнёс Эзоп.

Кто-то из экипажа не удержался и спросил:

– Так ты кто, Эзоп, – обезьяна или верблюд?

И все дружно захохотали. Смеялся от души и сам Эзоп, а затем, шутя, ответил:

– С виду я, конечно, обезьяна, а изнутри – верблюд.

– А может и наоборот, – рассмеялся Солон. – Но ты не бойся, Эзоп, палками мы тебя не побьем.

Эзопа словно прорвало или осенило одержимое вдохновение. Не успев закончить одну басню, без промедления начинал другую. Казалось, говорить он мог без конца и без устали. Солон его даже останавливал, дескать, подожди – дай вволю насмеяться. Надо осмыслить сказанное, насладиться им. Потом как-то вполне серьёзно купец сказал сочинителю басен:

– Эх, Эзоп, не скрою – хороши твои басни. Их бы записать, да на примере басен учить достойной жизни молодых людей, и не только молодых.

– Я не только писать, но и читать не умею, – возразил Эзоп. – Ну да, кому хочется, пускай себе, записывает, противиться не стану. Неплохо, чтобы люди знали, что я – сочинитель басен, а не пустобрёх.

На следующий день, шутки ради, Эзопу дали попробовать грести и управлять кораблём. Но если в первом случае ни вреда, ни пользы он не принёс, то кормчий из него явно не получился. Эзоп чуть было не напоролся на скалу, лихорадочно воскликнув при этом:

– Ба! Откуда мне знать, что в море полно скал, им же место на суше!

Солон по этому поводу так порицающе сказал:

– Нашли над чем шутить. Видимо решили пасть жертвой легковесных поступков сочинителя басен. Давать Эзопу управлять кораблём, всё равно, что совать голову в пасть крокодилу, в надежде узнать, что он будет делать.

Так, в приятной компании беспечного попутчика незаметно пролетело время путешествия. Когда прибыли на Крит, на прощание владелец корабля дружелюбно сказал :

– Конечно, Эзоп, как кормчий и гребец ты никуда не годишься. Но как сочинителю басен тебе нет равных ни среди эллинов, ни среди варваров. Я с большим удовольствием провёл эти дни, слушая басни и беседуя с тобой. Благодарю тебя!

– Это тебе, Солон, спасибо. Во-первых, за то, что доставил меня на Крит. А во-вторых, за то, что способствовал сочинительству басен. Ведь больше половины из рассказанного мною вам – я сочинил прямо на корабле. В иных условиях на это ушли бы годы. А здесь не только душа, но и нужда заставила.

Я ведь, Эзоп, пошутил, – улыбнулся Солон. – Никто не стал бы тебя высаживать с корабля. Просто хотелось помочь тебе сочинить больше хороших басен. Да и скажу честно, приятно было их слушать.

– Я, между прочим, это знал, Солон. Ибо, в противном случае, какой из тебя поэт и мудрец был бы.

На прощание от души посмеялись. Солон крикнул уже уходившему Эзопу:

– Коли что, то на меня и мой корабль можешь рассчитывать!

– А ты – на мои басни! – откликнулся Эзоп. – Впрочем, легче грести на другом корабле, нежели на Солоновом рассказывать басни.

Глядя вслед уходящему Эзопу, Солон подумал:

– Как обманчива внешность. В этом безмятежном, безобразном с виду, убогом человеке обитает могучий дух и изощрённый, проворный разум. И хотя у него нет собственного дома – он нигде не ощущает чужбины, но всюду чувствует себя хозяином. Весь мир станет его домом.

На Крите Солона ожидали печальные вести. Его давнишний приятель – купец Агис погиб вместе с кораблем и экипажем где-то невдалеке от берегов Сицилии, во время разыгравшегося шторма. Как мог Солон утешал вдову и трёх сыновей Агиса, предлагал им всяческую помощь, но те отказались, утверждая, что никакая помощь не может заменить утрату столь дорогого им человека.

– Оно и правда, – поддержал их Солон, – даже двести талантов серебром и златом не стоят жизни достойного человека. Высшая ценность – это сам человек. Всё остальное лишь дополнение к нему.

На Крите долго не задержались, поскольку ни пиршеств, ни торжеств, здесь не было, во всяком случае, Солон не желал этого. Основательно пополнив запасы пищи и воды, корабль афинянина направился в Египет. Предстоял длительный и нелегкий путь без остановок и без Эзопа.

– Да, Эзопа сейчас явно не хватает для поднятия духа, – сожалел Солон. – Впрочем, может оно и к лучшему. Неплохо, после грустных известий побыть наедине с собой, предаться воспоминаниям, размышлениям.

Солон тут же вспомнил, как пятнадцать лет назад, в этом самом месте, где он находился сейчас, на корабль напали пираты. И ещё неизвестно, остался бы он жив, если бы не помощь критянина Агиса. Общими усилиями одолели преступных негодяев. И с тех пор между ними завязалась настоящая дружба. Критянин был человеком большой отваги и чести. Афинянин многое из торговых и морских секретов позаимствовал у него. Не раз вместе, подвергаясь опасностям, бороздили моря, помогая и выручая друг друга. Когда лет восемь назад финикийские пираты сожгли корабль критского купца, афинянин помог ему построить новый. В свою очередь, тот ещё раз выручил Солона, на сей раз от нападок египетских пиратов. Становится очевидным, что нелегко давалась Солону, да и другим купцам, прибыль. Приходилось постоянно сталкиваться с опасной неизвестностью, рисковать здоровьем, а то и жизнью. А многие завидуют купцам. Чему завидовать? Вот и судьба Агиса тому свидетельство. Был человек и нет его. Остались одни воспоминания, благо, что приятные. Жаль, смерть сотоварища – большая потеря. Солону чудилось, что он потерял частицу самого себя. Он никогда не спешил приобретать новых друзей, а приобретённых (за редчайшим исключением) никогда не отвергал.

Вот с такими грустными мыслями афинский купец плыл на своём корабле по Внутреннему морю к берегам древнейшей загадочной страны. Дни сменялись ночами, а ночи днями. Радость и веселье первой части пути сменилась горечью и грустью второй. Ну что ж, такова жизнь. Радость и горечь соседствуют друг с другом, жизнь и смерть – ближайшие соседи, и от этого никуда не уйдёшь, не уплывёшь и не убежишь; с этим приходится мириться. Слишком хрупкое существо человек, чтобы противиться воле богов, воле Судьбы. Да что там человек, сами боги подвержены Судьбе. Даже нить их жизни прядут, тянут и обрывают Мойры – Клото, Лахесис и Антропос. Боги также подвержены страданиям, мучениям и несчастной участи. А человек тем более беззащитен и зависим. Его участь покрыта тайной. Остаётся только надеяться, что Судьба благосклонна к Солону, к его трудам и делам.

В суете житейских забот человеку бывает некогда поразмышлять над своими делами и поступками. Потом, вдруг, опомнился, оглянулся, а жизнь прошла и ничего уже не изменишь. А как бы хотелось. Впрочем, Солон, в отличие от большинства, часто размышлял над прошлым и настоящим, благо морские путешествия способствовали этому. О будущем он думал меньше, почти не строил длительных планов. Солон жил настоящим, хотя, конечно, настоящее есть мимолетное промежуточное звено в цепи прошлого и будущего.

– Ах ты, бесконечная цепь времени, – с грустью размышлял афинянин, – как ты тяжела и неустойчива, как ты больно сжимаешь человеческое горло. Порою ты кажешься золотой цепочкой, украшающей шею, но чаще всего рабской цепью, сковывающей человеческое тело. Разорвать тебя и сбросить в вечность не удаётся никому, и тяжким бременем ты лежишь на теле и душе. И не многим, очень немногим удаётся облегчить это бремя и хотя бы ненадолго возвыситься над пространством и временем, воспарить над бренностью, предаться великому и прекрасному делу. А что, в сущности, есть великое и прекрасное? Сама жизнь? Этот необъятный мир? Возможно. Но прекрасны ли они? – вот в чём вопрос. И убедительного ответа на него пока не дал никто. И даст ли?

Нет, Солон видел прекрасное и возвышенное во всём – в природе, в человеке. Но как часто это прекрасное, возвышенное становилось низменным и уродливым, буквально на глазах меняя свой облик, свою суть на противоположную.

– А может быть любовь составляет суть прекрасного и великого? Может быть, может быть, – отвечал афинянин самому себе. – Но где она, эта любовь, в чём она собственно проявляется? В почитании отечества, в страсти к женщине, в нежной привязанности к детям и родителям, в преданных чувствах к друзьям? Не исключено, не исключено, – снова давал он себе ответ. – Но как часто жизнь опровергает это. Любовь к отечеству поворачивается тем, что оно отвергает или изгоняет тебя. Любовь к женщине часто сменяется на гнев и ненависть. Любовь к родителям и детям – на безрассудные действия по отношению к ним. Дружба, даже великая, порой превращается во вражду, а то и в предательство. Как всё непонятно и неустойчиво в этом мире, как сложен, скрытен и непостижим человек. В нём загадка всего сущего, от него исходят все радости и беды. Тому, кому удастся разгадать тайну человека, суть и смысл его жизни, тому будут подвластны многие другие тайны. А теперь только по явному можно догадываться о неведомом. Как мало мы знаем…

Так, примерно, размышлял обо всём этом Солон. Размышляя, погрузился в сон. И вновь ему явилась Елена – дочь Лисия. Она будто бы в одиночку быстро плыла на лодке мимо корабля Солона. Завидев её, купец радостно помахал рукой, а она, сойдя с лодки, и став на гребень волны в ответ прокричала ему всего лишь несколько слов:

– Солон, не задерживайся на чужбине слишком долго. В Афинах тебя ждут великие дела и непроложенные пути!

Сон был мимолётным. Скорее всего, афинянин в раздумьях задремал. Открыв глаза, он обнаружил, что никакой Елены нет и в помине, что за бортом корабля на много стадиев вокруг виднеется вода и только вода. В этот час с купцом всего лишь соседствовало тихо плескающееся, и журчащее море.

«С чего бы это Елена снова явилась во сне? – спросил себя купец. – Возможно она мой гений, мой счастливый вестник, или я влюбился в неё? А может она влюбилась в меня? Да нет же! Елена годиться мне в дочери, она мой близкий друг, можно сказать – родной человек. А что касается влюблённости, то она действительно имеет место. Я боготворю её как все прекрасные творенья. Люблю её так, как люблю море, люблю как красивый цветущий сад, зеленеющей лес, колосящиеся поля, как люблю голубое небо, чистый воздух, солнце, луну, звёзды. Но то особый род любви, выходящий за пределы межчеловеческих отношений. В нём есть особый смысл. Все эти сны, с участием дочери Лисия, тоже ведь ещё одна загадка», – продолжал удивляться Солон. Долго и много размышлял афинский купец. Порой разговаривал с Харетом о вещах незаметных, малозначащих, затем любовался морем, небом, потом снова спал, снова размышлял, иногда, ради удовольствия, помогал экипажу грести. Наконец впереди замаячили очертания египетских берегов. Сразу же у всех улучшилось настроение. Путь от Крита к Египту преодолели без лишних тягот и тревог. Ни погода, ни пираты на сей раз не беспокоили афинян, что было хорошей приметой. Помимо торговых дел у Солона имелись намерения и чисто духовного содержания. Год тому назад два жреца, один из Саиса, другой из Фив, побывали в Афинах. Солон не только имел с ними возвышенные беседы, но и принимал их как почётных гостей у себя дома. Те искренне благодарили афинянина за гостеприимство и пригласили посетить их знаменитые храмы. При этом был дан намёк, что Солон может узнать о том, о чём неизвестно ни одному данайцу – так называли эллинов египтяне. Вначале Солон не придал этим словам существенного значения, но впоследствии его не раз донимало любопытство. О чём же это таком сокровенном, собирались поведать ему жрецы храмов Нейт и Амона?

За многие путешествия в Египет Солон выработал для себя наиболее приемлемые маршруты. Первым делом он останавливался в Навкратисе – этой эллинской ионической колонии, основанной милетянами в дельте Нила. Навкратяне имели большое влияние в Египте. Многие из них служили наёмниками в войске фараона, являлись советниками и деловыми наставниками в государственных делах. Купцы Навкратиса держали в своих руках едва ли не все торговые нити Египта. Они перекупали товары приезжих торговцев, снабжали их египетскими товарами, обеспечивали им безопасность продвижения в самые отдалённые уголки этой загадочной страны. Здесь у Солона имелось много друзей, приятелей, деловых партнёров, просто хороших знакомых, с которыми он, прибывая сюда, непременно встречался. Затем афинский купец, по установившейся традиции, в сопровождении навкратян, отравлялся в Саис – молодую столицу Египта, где, во всю, кипела бурная жизнь, а, уж потом, по Нилу, добирался до Гелиополя, Мемфиса, Ахетатона, Фив и других городов, которые интересовали его. Но, на сей раз, Солон надумал изменить маршрут. Решено было в Навкратис не заходить, поскольку существовала опасность задержаться здесь надолго. Навкратяне знали о саламинском успехе афинян, и, разумеется, длительных торжеств и празднеств по этому случаю избежать было невозможно. Поэтому корабль Солона первым делом причалил к пристани Гелиополя, пополнился свежими припасами и, не задерживаясь ни на день, взял курс на Фиваиду, расположенную в верховьях Нила.

Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага

Подняться наверх