Читать книгу Законодатель. Том 2. От Анахарсиса до Танатоса - Владимир Горохов - Страница 8

На следующий день в назначенный час мудрецы своевременно один за другим стали подходить к храму. Здесь их торжественно приветствовали представитель Амфиктионии Элладий и настоятель храма Аполлона – Тимон. Встречающие дорогих гостей сказали, что предстоящий пир столь значим и столь весом, что даже они сами, не входят в список избранных приглашённых на него. После тёплых приветствий и непродолжительного разговора хозяева попросили гостей пройти на площадку, находящуюся рядом с храмом на солнечной стороне.

Ближе к полудню шестеро приглашенных и двое неприглашенных мужей, одетые в белые одежды, напряжённо стояли на площадке в ожидании дальнейших событий. Правда, Эзоп вопреки всему и всем оделся в чёрное одеяние, как будто-бы не радовался предстоящему событию или почитал черный цвет за праздничный. А может он не считал себя мудрецом? Вернее сказать, он явился к храму в том же одеянии, в котором прибыл в Локриду. Что делать, раз белого не нашлось. В конце концов, мудрость заключается не в одеждах. Но никто не придал сему факту существенного значения. У всех создавалось такое впечатление, что сочинитель басен, совершенно не знал, куда себя деть и чем бы заняться. И видимо, чтобы скоротать время и держать всех во внимании к своей особе, он задал афинскому мудрецу явно провокационный, а то и, можно сказать, кощунственный вопрос:

– Солон, вот многие почитают тебя за мудрейшего из всех нас. Если это действительно так, то ответь мне на простой вопрос: «Почему в храме Аполлона пророчествует женщина, но не муж? Чтобы сие значило?»

– Эзоп, мудрейшим является Аполлон и, соответственно, дельфийский оракул, – незамедлительно ответил афинянин. – Вот и обратись к нему с подобным вопросом. Там ты получишь исчерпывающий, а главное достоверный ответ. Почему я, должен отвечать тебе на такие вопросы? Я ведь не сын Зевса и Лето! И даже не его жрец.

Эзоп хитростно прищурил глаза, хихикнул, шмыгнул носом и важно поведал:

– Но ты ведь жрец мудрости, а это не менее значимо, нежели жрец храма. К тому же, я не думаю, что оракул даст удовлетворяющее меня возвещение. Ведь оракул и есть женщина.

– Это как сказать. Не забывай, ответы пилигримам дают жрецы.

– Но, по веленью Пифии!

– По чьему велению, доподлинно нам неизвестно. Я, например, получал несколько оракулов. Но слов жрицы не слышал ни разу. Слышал её вопли, стенания, оханья, вздохи. Но ответы давали мужи-жрецы.

– А может Пифией удобно прикрываться другим людям, неизвестным нам, и всё сваливать на неё? – упорствовал сочинитель басен.

– Как знать, как знать, Эзоп. Трудно распознать Пифию. К тому же, никто, ничего, ни на кого не сваливает. Я об этом ничего не слышал и ничего об этом не знаю. Жрице, храму и Летоиду достаётся вся пророческая слава. Причём – вполне заслуженная. И прими к сведению, любезный сочинитель – невеста Аполлона утверждает не то, что удовлетворяет пилигримов, а то, что соответствует действительному положению вещей. Её устами глаголит сама Истина. Это высшая истина! Высокая божественная правда! Во всяком случае, из тех, которыми мы располагаем на сегодняшний день. Или у тебя в наличии более значимые истины?

– Выше всякой истины бывает ещё одна, самая высокая истина, выше которой будет ещё несколько иных, – захихикал Эзоп.

– Позволь, позволь, так ты хочешь сказать, что высшей истины не существует? – вмешался в разговор возмутившийся Анахарсис.

– Почему же – существует! – тут же возразил сочинитель басен. – Однако, смотря для кого и смотря какая истина. Для одних истина – в безднах Вселенной, для других – в могиле, для третьих – в чаше вина или в чечевичной похлёбке.

– А я полагаю, – внезапно вмешался в разговор Клеобул, – причину того, что в прорицалище вещает женщина, следует искать в другом. И она, между прочим, лежит на поверхности. Аполлон – прекраснейший из богов и он, соответственно, доверяется прекраснейшему творению природы, то есть женщине.

– С тобою, Клеобул, не согласятся Фалес и Солон, – возразил стоявший рядом с Клеобулом Питтак. – Фалес скажет, что прекраснее всего законы природы, а Солон станет утверждать, что нет ничего совершеннее законов государства. Впрочем, желательно услышать мнение самого милетянина, а не строить досужие домыслы. Что думаешь на сей счёт, уважаемый физик, большой знаток природы?

– Коль желаете знать моё мнение по данному вопросу, – после недолгих размышлений высказался Фалес, – то оно таково. Из всего Сущего прекраснее всего сама Природа, потом её законы, затем – законы гражданские. И уж потом женщина.

– Неужели женщины прекраснее мужей? – воспротивился Эзоп. – Тогда почему миром правят мужи, а не женщины?

– Кто реально правит миром – это ещё большой вопрос, – с поддёвкой сказал Биант. – Клеобул, к примеру, только тогда принимает решения, когда их одобрят его жена и дочь. Такое же положение вещей и у Питтака. Поговаривают, что и Солон постоянно советуется с Элией. Да и мне приходится неоднократно обращаться за помощью к супруге. Вот разве что Фалес и Эзоп не поступают так, как мы, поскольку жён не имеют. Впрочем, они, сдаётся мне, именно по этой причине, не являются правителями. По этой же уважительной причине творец басен не умеет управлять собой. И даже не владеет письмом. Правда, Эзоп?

Сочинитель басен к удивлению всех промолчал и даже не повернул головы в сторону говорящего Бианта. Он сделал вид, что не расслышал слов приенского мудреца. Что делать, если нечего ответить, то лучше не расслышать. Это извечное правило жизни.

– Кто прекрасней, Эзоп, ты можешь убедиться воочию, сравнив себя с Пифией. Это будет главным аргументом в нашем споре и реальным доказательством имеющегося положения вещей. Таково моё искреннее убеждение, – наконец-то отозвался молчавший всё это время Хилон.

Безобразный с виду сочинитель басен хотел было в резкой форме ответить спартанцу и всем собеседникам сразу. Но Солон резко поднял руку вверх и предупреждающе сказал:

– Однако, ты, Эзоп, да и все мы, несвоевременно затеяли подобный разговор. Здесь не место для неприглядных бесед. Давайте лучше помолчим, прислушаемся, сосредоточимся, опочинем. Предстоит чрезвычайно важное дело. Грядёт небывалый пир. Не будем сейчас зря тратить силы, и попусту бросаться словами.

– Нет-нет! – возопил Эзоп, – если не желаете говорить о Пифии, то предлагаю обратиться к вопросу о правлении и управлении. Уж больно интересный вопрос для таких лиц, как вы. Мне хочется знать, как с подобным обстоят у вас дела. Лично я никогда не правил и никогда не буду править. А собою управляю, как хочу, несмотря ни на что. Вот так- то! А вы? Ответьте мне искренне и правдиво, мудрствующие мужи!

Зная, что сочинитель басен не отвяжется от них, мудрецы кратко высказали свои суждения, на сей счёт. Первым начал Солон:

– В Афинах правлю не я, а правит народ. Причём правит с опорой на существующие законы и с учётом обстоятельств жизни. Если доводится где-то управлять мне, то делаю это в соответствии с нормами законов и добродетели. Управлять собой, в отличие от Эзопа, я научился. Всегда опираюсь на разум и этос. Скажу искренне, что правление и управление для меня дело обременительное, но необходимое для пользы отечества и личной жизни.

– Никогда не правил и не собираюсь – подобно Эзопу, – высказался Фалес. – Но собою управлять умею. В этом мне помогают знания, прежде всего знания природы и её законов, а также твёрдый характер. Собою править никому не позволяю и законов полиса не нарушаю.

– Я правлю, как позволяют мои знания, – ответствовал Биант. – И собой управляю на основе знаний. Но, к сожалению, не всегда получается. Иногда вмешиваются чувства. Я натура чувствительная.

– Правлю государством, как угодно богам. Собою управляю, как угодно мне. И там и там ошибаюсь, но не огорчаюсь. Стараюсь исправлять ошибки и постоянно учусь, – сказал Питтак. Собою управляю ещё более обременительно, нежели Солон. Выходит то, что выходит.

– Правлю, как могу. Правлю, как правлю. И собой и государством. Управлять государством легче, нежели собой. Использую для этого всё, чем располагаю, – заявил Клеобул.

– У нас, спартанцев, всё предписано законами Ликурга. Ничего нового добавить не могу, – отозвался Хилон. – Надеюсь, вы сами всё знаете. А кто не знает – приезжайте в Лаконику.

– Никак не правлю, по той причине, что пока не доводилось! – воскликнул Анахарсис. Учусь, благодаря Солону, управлять собой. Что-то получается, а что-то нет. Но, если в будущем доведётся править, буду делать это по справедливости и по чести. А если не доведётся – огорчаться не стану.

Когда мудрецы, стоявшие полукругом, с обращёнными к храму взорами, на мгновенье умолкли, прекратив свои суждения о правлении и управлении, в этот момент, неожиданно для всех, раздались звуки величественной музыки. Никто из присутствующих не понял, откуда же она льется? Звуки могучей лиры, а может быть и сотен лир прорывались буквально отовсюду. Так всем почудилось и послышалось. Было ощущение, будто сам Аполлон взял в свои божественные руки любимый инструмент и вместе со многими другими музыкантами решил вдохновить великих мудрецов на сокровенные размышления. Мудрецы дивились столь утонченно-нежным и в то же время мощным музыкальным звукам и, величественно наслаждаясь, молча слушали их. Пифийская мелодия была столь прелестна, волнительна и трогательна, что все присутствовавшие здесь поддались глубочайшему душевному порыву, неведомому ранее внутреннему ликованию. Они, словно бы очарованные, начали покачивать своими телами влево, вправо, вперед, назад, а затем будто бы поплыли по воздуху. Несомненно, такой музыки они не слышали никогда. Вряд ли подобное слышали и другие смертные за пределами дельфийского храма.

Но музыка неожиданно резко оборвалась, умолкла, хотя эхо продолжало нести ее искристые отголоски над Парнасом. На какое-то мгновение наступила полная тишина. Все предчувствовали, что сейчас последует что-то необыкновенное, чудесное, выходящее за пределы человеческих представлений. Храм Аполлона всегда этим славился. Да и сейчас всё к тому шло. Эзоп по этому поводу хотел было сострить что-нибудь этакое, однако не успел. Только он открыл рот, как вдруг застонала стена храма и в ней появились очертания небольшой двери. Дверь, поскрипывая, медленно отворилась. Мудрецы об этой двери слышали разные небылицы. Слышали, что якобы эта потайная дверь есть кратчайший путь к прорицалищу и что она предназначена только для Пифии и что она ею пользуется исключительно по особо значимым случаям. Клеобул где-то осведомился, что такая дверь используется раз в сто лет. А Питтаку давным-давно было сказано, что это дверь Аполлона и что он, через нее спустившись с небес, тайно проникает в храм. Фалесу говорили, что никто из служителей храма, кроме Пифии, не знает, где находится потайная дверь, но в том, что она есть, никто не сомневается. Биант, более того, знал, что в храме таких дверей несколько и что имеется также множество тайных, неизвестно куда ведущих, подземных ходов. А Хилон в молодости даже пытался угадать, где может находиться потаённая дверь, коль она существует. Тогда не получилось, а вот теперь – удалось ее воочию лицезреть. Наконец, Солон, который был знаком со многими храмами и всякими их уловками, предполагал, что разных хитростей, тайн, и чудес храмовые стены содержат предостаточно. И не только в Дельфах. Но одно дело слышать, догадываться, предполагать, иное – самому увидеть, как она – эта потаённая дверь вдруг внезапно появляется прямо перед тобой.

Пока мудрецы, затаив дыхание, рассматривали её и пытались сообразить, что к чему, в дверном проеме выросло дивное женское создание, облаченное в ослепительно золотистые одежды, с золотым венком на голове. Всем присутствующим здесь почудилось, будто оно, минуя все преграды, не выходит из стены храма, а медленно вылетает из нее. У некоторых было ощущение, что восходит Солнце или, на худой конец, Луна. Но, как оказалось, сюда движется женщина. Утонченные черты ее бледного лица несли выражение неземной красоты, чего-то среднего между красотой божественной и человеческой. Но иначе и быть не могло. Все-таки – это Пифия, повелительница оракула, величайшая жрица, избранница Аполлона, – женщина никогда не бывавшая среди людей, конечно, не считая жрецов. Пифия не может быть иной. Бездонно глубокий и очень сильный взгляд её голубых глаз буквально приковал к земле стоящих здесь видавших виды мужей. Что и говорить, никто и никогда, кроме Солона, не видел её так близко, лицом к лицу. О пифиях ведь ходили всякие слухи и легенды. Утверждали, что они не от мира сего и что они неземные существа, и что от них можно ожидать чего угодно, и что лучше им не попадаться на глаза, не говоря уже об общении с ними. Всякое и нелицеприятное о них судачили эллины и варвары. Да и не случайно. Все люди их побаивались и сторонились.

Между прочим, в описываемое время в храме имелось три пифии. Наряду с явившейся мудрецам Селеной была другая, лет на десять моложе её по имени Дафна, и совсем юная – Ламия. Да-да, эти две носили имена выдающихся жриц минувших времён. И все они были достойными их наследницами.

Перед мудрецами же предстала знаменитая предсказательница храма Аполлона по имени Селена, что означало – Луна. Она даже чем-то напоминала небесное светило. Была такой же холодно-золотистой, загадочной, слегка устрашающей и охлаждающей чувства. Хорошо замыслили фокейцы: Аполлон – Солнце, Селена – Луна. Жених и невеста – из небесного теста. Лучше и не придумаешь.

Плавно подойдя к стоявшим мудрецам, Селена кивнула им головой, словно дала знать, что наконец-то она здесь, что рада их видеть и весьма довольна происходящим. Затем она медленно прошлась по внутренней стороне полукруга, которым они продолжали стоять, слегка прикоснулась к плечу каждого, сказав при этом:

– Аполлон приветствует тебя.

Начала с Солона

– «Аполлон приветствует тебя афинский мудрец Солон», а закончила Эзопом. Но имен и государственной принадлежности Анахарсиса и Эзопа не назвала. При этом молвила:

– И тебя Аполлон приветствует.

Но Эзоп не был бы Эзопом, если бы не вставил свое острое слово. Он тут же, мгновенно, добавил:

– Эзоп. Тот самый Эзоп, всечеловеческий мудрец.

Жрица не придала словам сочинителя басен ни малейшего значения, будто-бы они и вовсе не звучали. Она встала между ним и Солоном, тем самым замкнув круг мудрецов. К ней незаметно приблизились два крепких телом жреца и стали позади, словно бы для охраны священной предсказательницы. Пифия еще раз окинула взглядом всех присутствующих, улыбнулась, сделала добродушное гостеприимное выражение лица и торжественно-спокойным, но сильным мелодичным голосом произнесла:

– Мудрейшие мужи Эллады и те, кто с вами! – Присутствующим почудилось, будто перед ними стоит и говорит не простая смертная женщина, а небожительница Гера или Деметра. И голос у нее явно не человеческий и произношение сродни божественному логосу. – Я, Селена – властительница оракула храма Аполлона и его возлюбленная невеста. Волей олимпийских богов, которую мне передал мой лучезарный жених, вы собраны в центре Вселенной, чтобы молвить достойное слово, держать совет и проявить высшую человеческую мудрость. Прежде чем перейти к существу дела, вознесём строгому и правдивому победителю Пифона священные молитвы и принесём ему щедрые дары. Изготовимся же, мудрейшие!

Пифия снова, на сей раз строгим взглядом, окинула стоявших мужей, затем, опустившись на колени и запрокинув голову, направила взор к солнцу, вытянула свои длинные худые руки вперед, вверх, слегка раскинув их. Одновременно с прорицательницей повернулись лицом к солнцу и проделали тоже самое и мудрецы. В это время мальчики, прибежавшие со стороны храма, вручили стоявшим за спиною Пифии жрецам лиры, и те, взяв их в руки, изготовились играть. На мгновение все трепетно замерли. И вот полилась божественная пифийская песнь в честь Аполлона, в исполнении ликующей Селены и в музыкальном сопровождении жрецов. Смысл этой великой музыкальной молитвы-гимна заключается в том, чтобы перечислить все достоинства Аполлона, прежде всего, как покровителя мудрости, порядка, красоты, гармонии. Вторая часть молитвы содержала просьбу к Аполлону – вразумить людей, наставить их на истинный путь. А также избавить от болезней, от жары, от холода, от ураганов, от землетрясений, наводнений, от тщеславия, от зависти и от кровопролитий. Третья часть включала заверения в любви к Аполлону, почитании его всеми эллинами и обещании больших жертвоприношений и замечательных даров храму его.

Когда Пифия окончила молитву, она опустила руки, сосредоточилась, углубилась в себя. Затем при помощи жрецов поднялась с колен, вновь сделала добродушным выражение лица и тихо произнесла:

– Аполлон услышал нашу молитву и принял ее, о, мудрейшие мужи. Это превосходный для нас знак.

Тут следует сделать оговорку, что никто из находившихся здесь мудрецов никогда не слышал молитвы, творимой Пифией, и даже не знал о том, что такая молитва вообще существует. Как правило, молитвы – удел жрецов. А дело Пифии – пророчество и связь с Богом. Даже Солон, который был близок к храму, имел продолжительные беседы со жрецами, не знал об этом. Возможно, что это была первая публичная молитва дельфийской сивиллы. Все присутствующие восприняли происходящее как величайшую честь в свой адрес. Лица мудрецов были умиротворённо-торжественными, величественными. Аполлон действительно оказал им небывалую честь, следовательно, они должны оправдать его ожидания.

Селена же, немного отдохнув, на сей раз не опускаясь на колени, вновь подняла руки вверх и прокричала сильным голосом:

– О, Великий Аполлон, прими наши благодарственные жертвы в твою честь!

Через несколько мгновений она повернулась в сторону храма и во всю мощь своего голоса воскликнула:

– Принести жертвы Аполлону Пифийскому!

Обернувшиеся в сторону храма мудрецы, к своему удивлению, заметили стоящих вдали двух огромных белых быков, которых еле удерживали по несколько жрецов.

Получив приказ Пифии, те, немедля, синхронно вонзили огромные ножи в бычьи сердца и подставили котлы для принятия крови. Собранной кровью было проведено символическое священное окропление храма, жрецов и мудрецов.

После того, как запылали жертвенные костры с быками на вертелах, Пифия, пребывавшая в небывало прекрасном расположении духа, спросила о настроении и состоянии здоровья мудрецов. Ответы были разными, но довольно краткими и положительными. Создавалось ощущение, что достойнейшие мужи побаивались этой дивной женщины, дескать, не от мира сего она, и никто не знает, чего от неё следует ожидать. Эзоп и Анахарсис вели себя более свободно, даже развязано. Эзоп чуть было не ухватил ее за руку, дескать, и Пифия красивая женщина, от чего же не потрогать ее, если появляется такая возможность. Но находящийся рядом жрец железной хваткой своей руки мгновенно и, главное, незаметно остановил несостоявшегося святотатца. А тот и виду не подал, что что-то случилось. Эзоп, видимо, не знал или не хотел знать, что кроме жрецов (и то, исключительно избранных), к Пифии не мог притрагиваться никто! Нельзя было даже целовать её руку. После непродолжительной беседы все присутствующие вновь услышали музыку, и жрица доброжелательным, гостеприимным голосом произнесла:

– А теперь, гости Аполлона и его храма, вы все приглашаетесь на пир, на величайший пир великих мудрецов! Следуйте за мной.

И она первой, в сопровождении жрецов, направилась на площадь, расположенную перед храмом. За ней медленно и важно шагали Солон, Фалес, Питтак и другие приглашённые. Анахарсис бросил взгляд на стену храма и вполголоса ахнул:

– Куда девалась дверь, из которой вышла Пифия?

Идущий рядом с ним Эзоп пробормотал:

– А может, и не было никакой двери. Тебе просто показалось. Впрочем, нет, я её тоже видел. Всё это хитроумные проделки Аполлона и его жрецов. То ли ещё будет. Готовся, скиф, к неожиданностям. – Он так это сказал, как будто сам был ко всему готовым.