Читать книгу Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля - Владимир Лузгин - Страница 10

И покуда гром не грянет

Неизбежный, страшный, тот,

Кто в глаза мои заглянет,

Дорогою назовёт?

Ты ушёл, не обернувшись,

Как всегда ломая бровь,

Мой кумир ночей минувших,

Неизбывная любовь.

Чем тебя я обделила,

Что тебе не додала,

Родненький, хороший, милый,

Сердце выжегший дотла.

А ведь ты меня с собою

Уносил в такую высь,

Где мы клятвой гробовою,

Вечной жизнью поклялись.

Побожились словом сладким

Быть, как крылья соловья,

Нас венчавшего украдкой

У тенистого ручья.

Так скажи же, что случилось,

Всё исправлю, лишь бы знать,

Чтобы грозный гнев на милость

Смог ко мне ты поменять,

Иль яснее и доступней

Станет сердцу моему:

Почему клятвопреступник

Мне достался, почему.

И покуда гром не грянет,

Неизбежный, страшный тот,

Кто теперь в глаза заглянет,

Дорогою назовёт?

Иван-чай отцвёл, иссеклась пыльца

В силу замысла изначального:

На руке твоей нет давно кольца

От меня тебе обручального.

Хоть уже бела голова в висках,

Между рёбер бес рвёт и мечется,

Каково лежать одному впотьмах

Без подруги и без советчицы?

Если некому разбудить-согреть,

Перекинуться словом лакомым,

Значит, испытать мне, что было, впредь

Не удастся больше по-всякому.

Поменялась жизнь, как змеи покров,

Но не постройнеть и не вырасти:

Осень за окном, гиблый дым костров,

Вязкий холодок пьяной сырости.

Вот и видится поутру подчас:

Для меня, тобой обойдённого,

Каждый божий день, как последний час

Без вины на смерть осуждённого.

Что опять один, далеко в глуши

Исстрадавшийся, покалеченный

Словом каверзным, бившим в центр души,

Словно катанною картечиной.

Выпал жребий мне этот невзначай

Или было так и загадано:

Иссеклась пыльца, высох иван-чай

И среди ночи тянет ладаном.

Игру открыл Всевышний красным

Под шум винтов и гул мортир

В десятых, сытых и ужасных,

Спешивших переделать мир.

Где с прошлым рвётся связь любая,

И где страна моя, в запой

В двадцатых звёзды зажигая,

Себя почувствует звездой.

Тогда как черными мастями

Партнёру дьявол отвечал,

Да так, что и поныне с нами

Его пленительный оскал.

Чьи сотни служек вороватых

Трещат с экранов голубых

О неизбежности тридцатых

В преддверии сороковых,

Привычно и невозмутимо

Столбя в сознанье миф пустой

О видах оттепели мнимой

И достижениях в застой.

А игрокам всё было мало.

И вот полезли джокера:

Сначала меченый с беспалым,

За ними – фраер из двора.

Чтоб нахлебавшись правдой вдосталь,

Свободы ощущая близь,

Мы обманулись в девяностых

И в нулевые продались.

Не зная, кто же – бог иль дьявол,

В азарте, распаляя нрав,

Страну мою на кон поставил

И просто сбросил, проиграв.

Как и не скажешь сразу, сходу,

Что нам увидеть предстоит,

Пока к намеченному году

Век двадцать первый семенит.

Иду – нагой в бахилах ледяных.

Шагнул, как под софиты на премьере.

Меж ангелов зелёных, голубых

Лёг и почил, на срок, по крайней мере.

За что мне это? Вроде жил в чести,

Без бед и ссор с подругой неразлучной,

На всё готов, хоть коз её пасти,

Но тут врачи с их мнением научным.

Прощай, страна лакеев и вельмож,

Дел героических и путанного взора,

Ложусь под скальпель, а случится – нож,

Ведь сколько раз страдал от перебора.

Хотя на стол – не грудью на рожон.

Тем паче – санитарки помогли мне:

Обрит, уколот и перекрещён

Иконкой со святым Николой Зимним.

И вот вошёл в бахилах ледяных.

Шагнул, как под софиты на премьере.

Меж ангелов зелёных, голубых

Лёг и почил, на срок, по крайней мере.

Из груди, где жар опять,

Сердце вырваться стремится,

Чтоб ожога избежать

Иль совсем остановиться.

Вот и прожил не по лжи –

Не пророк и не вития,

Чтил законы, платежи

В срок выплачивал любые.

Вверяясь помыслам благим,

Тридцать лет я отработал

По юдолям ледяным

В богом проклятых широтах.

Не боясь, клеймил воров,

Не прислуживал мздоимцам

Из чиновничьих верхов

И чиновничьим любимцам.

И не гнал в толчки бродяг –

Бесприютных, перехожих,

Вплоть до брошенных собак

Или выброшенных кошек.

В зимы снежные, как мог,

Птиц подкармливал кричащих –

Пухляков, синиц, сорок,

В сад слетавшихся из чащи.

А сейчас едва дошёл

До назначенной палаты,

Через силу влез на стол

И лежу себе распятым.

Ни богатства, ни наград,

Только боль и вспышки света,

Да на фоне вспышек ряд

Лиц с на лбу кровавой метой.

Бельма, язвы, дерматит,

Запах серы в волнах смрада,

И никто не объяснит,

Жил ли я, как было надо.

Ингварь приблудный: купец, гость и воин,

Впрочем, в том разницы нет,

В поле славянском навек успокоен,

Словно склавин иль венед.

Широкоплечий, русоволосый –

Скальд, балагур, музыкант –

В поле славянском раздетым и босым

Брошен, как скиф или ант.

Не всё равно ль: от меча, от отравы

С жизнью оборвана связь,

В поле славянском на шёлковых травах,

Обрам уподобясь.

Вороны выклюют гордые очи,

Кожи истлеет загар,

В поле славянском меж многих и прочих:

Угров, сарматов, хазар.

Дождь – не вдова по пришельцу заплачет,

Ветер зароет – не брат,

В поле славянском, где половцы скачут,

Где печенеги лежат.

И далеко эта весть разнесётся,

Дрогнет и Меря, и Весь –

В поле славянском в костях инородцев

Дивного мака не счесть.

Солнце привстанет – лениво и властно,

Дескать, не удивлюсь!

В поле славянском кровавом и ясном

Близится, близится Русь.

Искрит метель, дорог шлифуя лёд.

И жизнь моя настроилась на убыль,