Читать книгу Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля - Владимир Лузгин - Страница 3

В год тридцать третий нашей эры

На перекладине креста

Он, символом грядущей веры,

Смерть принял в образе Христа.

И чтоб другим не оскверниться

И в сроки соблюсти закон,

Омытый, в белой плащанице

Был в тот же вечер погребён.

Но слух прошёл меж прозелитов,

Что он воскрес и в час ночной

Не раз встречался в месте скрытом

С учениками и женой.

А Савл, в ходатае за сирых

Узрев иное естество,

Явил пред городом и миром

Как сына божьего его.

С тем и живут с тех пор поныне

Жрецы в сиянии свечей,

Что вдовы им и глас в пустыне,

И жертвы царских палачей.

Собор с торгующими в чреве,

Бесовский блуд полурасстриг

Под, не стесняющийся в гневе,

Медийных проповедей рык.

А где же тот в венце из тёрна,

В крови, сочащейся из пор,

Поднявшийся над чернью вздорной

На осмеянье и позор?

Реб Иешуа Бен Йосеф,

Чьи речи за строкой строка

Ветра истории разносят

Сквозь расстоянья и века.

Но ежедневно, ежечасно

В ответ нашёптывает змей

О жертвах истины напрасной

И разуверившихся в ней,

Кто получает мерой полной

Блага мирские за отказ

От совести и мук духовных

В стране, грешащей напоказ.

В которой с яростью звериной

Народ готовится опять,

Чтоб Человеческого сына,

Предав, унизить и распять.

Ванька ротный, Ванька взводный, Ванька рядовой –

Навсегда они остались на передовой.

При дороге, меж пролесков, посреди болот,

Где попали под бомбёжку или артналёт.

Труп на трупе, слой на слое, падая внахлёст,

Как свалили пулемёты вставших в полный рост.

Молодые и не очень, на одно лицо –

Брошенные без поддержки, взятые в кольцо.

Голод, вши, мороз, сексоты, смерш и трибунал,

Да в тылу за сотню тысяч грозных погонял,

Что сегодня гордо встали в бесконечный ряд

Величавых монументов, словно на парад.

Кто-то в бронзу, этот в мрамор, тот в гранит одет –

Соколы отца народов, маршалы побед.

Погубившие без счёта, чьих-то сыновей

По хозяйскому приказу, к выгоде своей.

Чтоб их внуки под прикрытьем власовских знамён

Вновь страну в игре азартно ставили на кон.

За начальством повторяя: «Надо – повторим»,

Зная – не найдётся смелых прекословить им.

И, конечно, не осадят, не остерегут,

Те, кому давно не страшен самый страшный суд.

Ванька ротный, Ванька взводный, Ванька рядовой –

Кто ответил за безумье власти головой.

Ведь не зря тратил я молодые года

Там, за речкой, за чёрной горою,

И горит на груди Золотая Звезда,

Как положено это Герою.

Сторожил я с друзьями Тадж-Бекский дворец.

Замирял кишлаки по горам Кандагара.

И холодная сталь, и горячий свинец

В моё тело входили недаром.

Я у Сунжи в лесу, окружённый, один

Отбивался в упор от давнишних знакомых,

Но не умер и взял, как и дед, свой Берлин,

Хоть его и зовут по-другому.

Почему же сегодня мне в спину кричат

О каких-то правах и свободах,

Если я по приказу навёл автомат

На хохлатых фашистских уродов.

Я – отечества воин, воспитанный в ГРУ,

Заявляю всем сквозь балаклаву:

Если надо – убью, если надо – умру

За вождя, за народ, за державу.

И никто помешать не сподобится мне,

Присягнувшему Русскому флагу,

Знайте: я, как отец на сибирской броне,

Въеду в мной усмирённую Прагу.

Весенний ветерок лепечет,

По-детски проявляя прыть,

Дабы скорее окна вечер

Мог тьмой безмолвною накрыть.

Чтоб я уснул и засыпая,

Как в интернетовской сети,

Посредством божьего вай-фая

Себя мог снова обрести.

Весёлым, смуглым иностранцем

17 лет тому назад,

Под горький запах померанцев

И пенье сладкое цикад.

Вдали отечества родного,

Давно презревшего меня,

За дело, помысел и слово

Срамя, пороча и черня.

Пусть судит бог, но я не скрою:

Как мужику, мне грянул гром,

И стала родина чужою,

И хуже мачехи притом.

А я ведь верил безгранично,

Служил, работал, воспевал

С другими и единолично,

Без сторожей и погонял.

Но доказать сумели власти:

Стране навеки суждено

Иметь две старые напасти

И с ними новшество одно.

Ну, и зачем мне Муссолини,

Попов средневековый бред

Среди запретов, красных линий

И нарисованных побед.

Я жить хочу открыто, честно,

Среди свободных, как и я,

И не во сне, а повсеместно

До дней последних бытия

Весы справедливости – верные, точные,

Хозяина нет им и сторожа нет,

Но каждый из нас в своё время урочное,

Коснётся их чаш, излучающих свет.

Они не знакомы с людским правосудием,

Вершимым нередко во лжи и за мзду,

Где форма и буква – слепое орудие,

Несущее в мир человека вражду.

И с верой не путай их в царстве таинственном:

Под грозные взгляды, меж благостных струй,

Не важно, страдал или предал, единственно –

Покайся и руку холуйски целуй.

Весы справедливости – точные, верные,

Они по-другому выносят вердикт:

То сладкие губы, то язва с каверною,

То вдруг беспричинная ярость владык.

И самое горькое, самое страшное,

По нашим грехам меря долю детей:

Где сын-алкоголик с тоской бесшабашною,

Где дочь над разбитой любовью своей.

Волею чьею пред мною ты явлена,

Обескуражив, маня, обжигая

Взмахом ресниц прямо в сердце направленным –

Даже в одежде бесстыже нагая?

Ради чего ты очеловечена:

С умыслом каверзным, с целью благою,

Шествуя в нимбе волос обесцвеченных –

Даже в одежде бесстыже нагою?

Или жила где-то рядом с рождения,

Выросла, вызрела, стала такая

Властная, падкая до наслаждения –

Даже в одежде бесстыже нагая.

Впрочем, я сам вожделею и жаждаю,

Как удержаться седому изгою,

Коли мне снишься ты полночью каждою –

Даже в одежде бесстыже нагою.

Ну, а когда я сквозь темень кромешную

Тронуть решился, к себе привлекая,

Расхохоталась: чужая, нездешняя –

Даже в одежде бесстыже нагая.

Словно ко мне ты пришла во вселенную,

Разума чтобы лишить и покоя,

Мной, моей памятью запечатленная –

Даже в одежде бесстыже нагою?

И покорившись навек неизбежному,

Как я кому-то скажу: «дорогая»,

Если ты всюду со мною по-прежнему –

Даже в одежде бесстыже нагая.

Так и живу я с мечтами напрасными,

С опустошающей страстью мужскою

К той, кем была ты, играя соблазнами –

Даже в одежде бесстыже нагою.

Время забыться и время подняться,

Внемля проклятиям после оваций,

И улыбаясь до судного дня –

Дайте меня мне.

Дайте меня.

Как статуэтку на распродаже:

Жалкого, бедного, нищего даже,

Не заменив ни штиблет, ни ремня –

Дайте меня мне.

Дайте меня.

Камушком, камнем, гранитной плитою,

Надписью к памятнику золотою,

Пламенем вечным святого огня –

Дайте меня мне.

Дайте меня.

Дайте, устав ненавидеть, влюбиться,

Пасть Люцифером и Буддой явиться,

Птицей лететь и идти семеня –

Дайте меня мне.

Дайте меня.

Дайте озябнуть и после согреться,

Чтобы на руку друзей опереться,

Лесом брести или там, где стерня –

Дайте меня мне.

Дайте меня.

Дайте свободу и нары на киче,

Всё, что сложилось, и всё, что я вычел,

И подытожив, судьбы не кляня –

Дайте меня мне.

Дайте меня.

Вы – что не грезили собой,

С чужим не жили человеком

И с разъярённою толпой

Не жгли костры в библиотеках.

Вас не учил протоирей,

Мол, если верите приметам,

Врата откроются скорей,

Чем вы подумали об этом.

Ведь свет и тьму в глазах слепых

Не отличить, кто не захочет,

Как день вчерашний от других,

Меня от вас и всех от прочих.