Читать книгу Встретимся завтра - Владимир Мавродиев - Страница 5

Тащи, щас самая рыба, по темноте-то, к берегу идёт…

Я потянул верёвку. Лебедка уныло заскрипела, визглявые звуки начали иголками впиваться в плотную темноту окрестья.

Сначала немка шла легко, но вдруг, будто зацепилась за что-то, отяжелела. Сердце мое забилось чаще, по телу поползла сладкая тревога, знакомая каждому рыбаку, когда после долгого ожидания приходит наконец-то удача…

– Посвети-ка, еле тяну, – заикаясь, крикнул я Андреичу.

Немка была уже над водой, и в ней светлело что-то огромное, не похожее на рыбу. «Бревно, наверно», – мелькнуло у меня в голове. Но тут вспыхнул фонарик, и я чуть не выпустил верёвку из рук…

* * *

…Рыбу здесь, у мостка в устье Царицы, ловили только весной, по большой воде. Летом-то под мостом этим пешком ходили, раз-другой слегка перепрыгнув через грязноватый вилючий ручей. Мост был старый, деревянный, дырявый, с почерневшими, потрескавшимися брёвнами единственного быка-ледореза.

После войны, когда отстраивался город, через мост этот проходили железнодорожные пути, соединявшие зацарицынский грузовой порт с центральной набережной, крутым взвозом в город в районе мукомольной мельницы и дальним соляным причалом. Возили на пропылённых платформах кирпич, гравий, лес. Потом дорогу снесли, рельсы убрали, оставив лишь на мосту участок метров в тридцать – для укрепления самого моста. И не ошиблись: со временем от близкой воды доски деревянного тротуара загнили, и ходили через мост по надёжным промасленным шпалам.

Рыбачили здесь – кто чем, но больше «пауками», которые поместному называли «немками».

Андреич, с которым мы вместе работали в типографии, рыбак был «ещё тот». К мосту весной приходил он «для разминки» – больше поговорить о грядущих походах в пойму.

Ловить любил самодельными удочками, но неохотно прихватывал и немку – это когда, по субботам, мы договаривались с ним остаться у моста на ночь. Ночью-то какие удочки? Ну «донку» закинешь, и то…

Днём Андреич обычно садился поодаль от «пауков», иногда покрикивая, чтоб «убирались к чёрту и не мешали, рыбоеды, ловить порядочным людям». К его ворчанию все давно привыкли и не обижались. Потому как ежели случалась со снастями беда, то, вздохнув, шли обычно к Андреичу. Тот открывал свою порядком потёртую пузатую кожаную сумку, долго шуркал внутри, доставая наконец нужное грузило, блёсенку, крючок подходящий или гусиное перо. В ответ на благодарности за аварийную помощь, с виду недовольный, отвечал неизменное: «Не спасибкай, такую ж отдашь потом, я всё помню… Давай сам привяжу, а то снова утопишь… Рыбоеды…» Никто ему ничего позже не отдавал, и ничего он не помнил…

Когда-то рыба у моста бралась хорошо. Как говорил Андреич, «штанами ловили». Теперь же рыбы почти не было и приходили сюда в основном те, кто за много лет просто привык к этому месту, а кто просто посидеть-поглазеть на долгожданном майском ветерке, вспомнить прошлые уловы. Каждый ловил на своём, с годами облюбованном месте и редко переходили на другое, если даже долго не клевало, не дёргало…

Рядом с Андреичем всегда ловил доцент мединститута Цветков, знаменитый тем, что лет пять назад поймал здесь щуку на семь кило. Это было похоже на сказку, и если бы не Андреич, всегда подтверждавший это недавно прибившимся к мосту рыбакам, то доценту никто из новеньких не поверил бы. Цветков в который раз рассказывал, как уже на берегу щука сорвалась с блесны, и он упал на неё, прижав телом к мокрому песку.

– В молодости-то на девок так, наверно, не прыгали… – смеялся Андреич. Он уважал Цветкова за «учёность» и сочувствовал ему, потому как доцент давно и трудно болел сердцем…

– Так, говорите, заменять сердца скоро станут? А, Николай Николаич?.. А душа не переменится, от пересадки-то?.. Вы вот, к примеру, рыбак, а поставят сердце от охотника. Что ж тогда – меняй лыжи на санки? А у вас и ружьишка небось нет? – шутливо вёл вполне серьёзный разговор Андреич.

– Ничего не изменится, уверяю вас, – с неуверенной улыбкой отвечал Цветков, – Душа понятие чисто психологическое… Религиозное даже… С сердцем она не связана… Сердце – мотор, насос… Рабочий орган… Такой же, как, допустим, печёнка… Так что на ружьишко не придется тратиться…

Переговорив с Цветковым, Андреич обычно обращался к Димке-шофёру, который лениво потаскивал туда-сюда немку.

– Брось ты воду цедить, горюшко… Иди, дам закиднушку особую, я на нее вчера язька поймал, ты ж помнишь.

Мишка что-то бурчал в ответ.

Через какое-то время разговор продолжал Цветков.

– Я этих сеток-бредней особо не любитель… Терпеть не могу, по правде говоря… Ты вот снасть смастери, блесну иль насадку придумай, узнай какой рыбе чего надо и куда закидывать следует. Тогда и рыба – рыба. А так, пауком и дурак, извините, Дима, вытянет… Я её, рыбу, и не ем толком, жена больше да дочка. Так, ловлю… Красивая живность… Бывало, в войну, наглушит её снарядами, прибьёт к берегу… Жалко… Возьмите, возьмите, Дима, закидную у Иван Андреича. Точно леща отхватите…

Было это ещё в позапрошлую, обычную по срокам, весну. А следующая выдалась очень ранней, вода высоко поднялась уже к середине апреля, и у моста стали потихоньку собираться рыбаки. Понятно, что мы с Андреичем прибыли, не задержались, потом заявился Димка с новой немкой. Пришли и остальные. Не было пока только Цветкова.

Объявился у моста и очередной новенький. Это был парень лет тридцати, хмурый, неразговорчивый. Приходя, он, еле глянув на окружающих и чуть кивнув им, занимал место, где обычно ловил Цветков. Парню пока не возражали: ждали самого Цветкова. А того всё не было.

В одну из суббот Андреич пришел к мосту позже обычного и без удочек. Сев на свое место, он, чего никогда не бывало, попросил закурить. Прикурив, кашляя, объявил всем, что Цветков не придет, потому как в марте умер от инфаркта…

Минут пять все молчали, глядя на мутную полую воду. Потом Димка вздохнул: «Да, жизнь…» и стал возиться с немкой. Все заговорили о том о сём, лишь бы не об этом. Только Андреич растерянно и виновато сказал, что почему-то ему не позвонили, хоть телефон, вроде, знали домашние доцента. И некролога никакого не было в газете, не дослужился бедный Цветков до профессорского звания и соответствующих печатных почестей…

Пришел новенький. Он явно с утра «принял на грудь», оттого был навеселе и даже сильно споткнулся, спускаясь по камням насыпи к месту Цветкова. Скинув фуфайку, он долго устанавливал лебёдку, собирал немку. Сетка его «паука» была с крупными, в три пальца, ячейками, вдвое больше по размеру, чем у остальных. В те времена немка браконьерской снастью особо не считалась. И от любого возможного инспектора рыбохраны можно было отбодаться: ловим, мол, мальков-живцов для закидных или спиннингов. Поэтому по общей договоренности и ячея сеток, которыми ловили у моста, тоже была соответствующая, мелкая. А новенький, по всему, явно плевал на здешние устои. Наконец он опустил немку в воду, сел, стал, ёрзая, чиркать спичками и чертыхаться.

Прошло с полчаса. Все молчали, курили. Рыбы не было.

Новенький сплюнул в воду и впервые заговорил. Голос у него был тонкий, бабий.

– Откуда ей тут быть, рыбе-то?.. В этой луже наливной? Гандонов тута больше плавает, чем рыбы… За неделю три дохлых подлещика… Вот спадёт вода, на озёра двину, за Волгу… Зимой две сетки сплёл, по тридцать метров каждая. Рыбнадзору пламенный привет! Ха-хха-хха! Да она щас, рыба-то, дюже умная стала. Не идет ни в сеть, ни в бредень. Её, дуру, по-другому брать надо…

Он оглядел всех красноватыми глазами и на минуту замолчал, ища в кармане папиросы. Его не слушали. Все думали о Цветкове, а новенький не знал этого.

– Её во как надо… – голос стал еще тоньше и пьянее. – Тесто на порошке одном замешать, и в воду. Десять минут… и рыба та, что рядом шастала, нажрётся, всплывёт и кружится, зараза, очумела… Сачком её и греби. Мы в прошлом году со свояком за день полмешка так вот на-у-ди-ли… Ха-хха-хха! Не то что в этой луже…

Он выронил папиросу. Когда, нагнувшись, искал её, у него из кармана выпала початая чекушка и со звоном разбилась о камни. Разогнувшись, новенький грязно выругался и носком ботинка стал тыркать осколки прямо в воду.

Первым не выдержал Андреич.

– Ты откуда взялся такой, чего стекло кидаешь? Тут река, понимаете ли, а не помойка… Распарило тебя, так охолонь маленько. Можем помочь… Уходил бы ты с этого места…

Новенький нагловато-удивлённо поглядел на Андреича и только хотел открыть рот, как поднялся Димка.

– Ну ты… химик… Здесь человек ловил. Сам ты гандон штопаный. Двигай отсюда, пока я не взялся узнать, чего у тебя больше, зубов или рёбер…

Крупная фигура шофера подействовала на новенького мгновенно. Что-то бормоча, он сложил немку и, храбрясь, перешёл было на другое место, но потом, матюкаясь под нос, выщелкнул окурок в воду и стал карабкаться по насыпи вверх, на мост, чтобы уйти совсем…

В нынешнюю весну перестал ловить у моста и Димка. Один раз зашёл с сынишкой, без снастей, объявив, что получил квартиру в дальнем районе. И ехать оттуда в центр города больше часа надо… До ближайшего водохранилища, что на канале ВолгоДонском, сподручнее добираться, полчаса на машине. И рыбы там поболе…

Вот так, незаметно, из могикан у моста одни мы с Андреичем остались.

* * *

…Ловилось в тот вечер худо, но мы терпели. Ведь часто как бывает: только решишь сматывать удочки – и попадается рыбёшка. Ну и сидишь, ждёшь следующую. Вот и нас тогда задержал сначала щурёнок, потом тощая сопёшка прицепилась. А уж когда ушёл, из сачка уже, приличный язёк, то мы решили ночевать, после заката немку установили.

Я сходил к возвышавшемуся на соседнем бугре ресторану «Маяк», взял там тройку старых ящиков на дрова: хоть и «май месяц», а утрами холодно у воды, да и вообще с костерком веселее.

Но дровами мы не попользовались…

…Луч фонарика высветил жутковатую картину: на сетке, еле умещаясь, лежал лицом вверх голый утопленник… Чуть позже я разглядел, что у него на одной руке не было ладони… Но сначала бросились в глаза – узкое жёлтое лицо с поблёскивавшими выпученными глазами, короткая мужская стрижка, прилизанная водой. Видимо, потонул он совсем недавно, еще не успел – ох, господи!.. – распухнуть, лежал на сетке, твёрдо вытянув тонковатые ноги, а вторую руку, целую и чуть согнутую, тянул вверх, к верёвке, будто желая оборвать её…

Андреич охнул и вдруг выронил фонарик, тот полетел вниз, на камни. Звякнуло стекло, и всё снова провалилось в темноту. Верёвка вырвалась у меня из рук, лебёдка визгнула, снизу раздался шипучий шлепок об воду…

– Чё… делать-то будем? – через минуту осторожно спросил у меня и у себя Андреич. – Да-а… прям мурашки бегают… Это Цветков не растерялся бы. Он с хирургией своей всякого навидался. Особенно со студентами в анатомичках… А мы…

Я молчал.

– А ну-ка потяни ещё…

Я потянул, и немка мигом выскочила из воды, тяжёлой она уже не была.

– Пусто…

Андреич снова умолк, потом чиркнул спичкой, задымил. Я тоже помалкивал, косясь на папиросный огонёк.

Темь между тем снижалась, обступала. Внезапно прилетевший ветерок захлюпал волной, округа сразу наполнилась шипящими звуками, казавшимися нам то чьим-то покашливанием, то осторожными шагами… Чего греха таить, страшновато было: ведь рядом, внизу, в стылой воде, на склизком каменистом дне лежал мёртвый человек.

– Надо… это… в милицию заявить, – неровным голосом, поперхивая, сказал Андреич. – Может, убили его… Вишь – раздетый, ограбленный, может… Пусть приедут, с водолазом дно прочешут… Дело серьёзное… Да-а… Рыбаки ловили рыбу, а поймали… Пойдём, позвоним в отделение…

И мы быстро засобирались.

Пока шли в горку, к набережной, перед глазами моими всё прыгало, качалось то узкое жёлтое лицо с выпученными глазами… «Точно, прибили где-нибудь рядом, может, и недавно совсем… И концы в воду, – думал я. – Вот сволочи! Ведь почти однорукий… А… может… у него кольцо на пальце было, какой-нибудь перстень золотой трудно снимался? Ну и… оттяпали, гады, вместе со всей ладонью…»

Картина убийства рисовалась в самых страшных подробностях, я опасливо поглядывал по сторонам: мало ли что… Только в кино, что ль, или в книжках детективных такое бывает? Обкурятся травкой какие-нибудь идиоты, чего от них ждать… Иные не то что руку чужую оторвут, мать родную грохнут.

Вертел головой и Андреич…

«Маяк» уже не работал. В стоявшей неподалёку будке не только трубку, а весь телефон-автомат «с мясом» выдрали. И мы пошли через тёмный парк дальше, к магазину.

Но и у магазина добросовестно поработали с телефонами юные разбойнички. Так, потихоньку вышли мы к самому центру города, к Советской улице, потом к Аллее Героев… Я глянул на часы, было полвторого, людей нам на пути не попадалось. В окрестье в целях экономии отключили фонари, было мрачно и пусто, лишь впереди горели синеватым светом витрины магазинов.

– Слушай, – сказал Андреич, когда мы миновали кинотеатр «Новости дня», – здесь во дворе где-то пикет милицейский, давай пойдём, поищем.

Мы сделали несколько шагов, но Андреич вдруг внезапно остановился, будто наткнулся грудью на невидимую в темноте проволоку. Лицо его застыло, рот приоткрылся… Схватив меня за руку, он глядел чуть влево, поверх моей головы. Я оглянулся и тоже остолбенел: неподалёку, весь освещённый синеватым светом витрины, стоял… наш утопленник. Опять я, как загипнотизированный, глядел в его остекленевшие, навыкате, глаза и узкое жёлтое лицо, в первые секунды и не заметив, что утопленник был уже не голый…

…Нынче нет давно в тех местах ни старого моста, ни речки Царицы. Взяли её, бедную, в бетонную трубу, густо и высоко замыв округу волжским песком, полкосы Голодного острова перекачали сюда, земснарядами съели… И на месте моста теперь площадка с «Гасителем» – катером-памятником.

Правда, появилась в городе газета «Зацарицынский вестник». Какой-нибудь приезжий человек, ничего не знающий о бывшей реченьке древней, может подумать, что газета эта – издание чуть ли не монархической организации. И ох как ошибётся…

Так вот, ближе к утопленнику нашему. Когда мы оставались у моста до утренней зорьки и вечером город широко зажигал разноцветные огни, то самой ближней к нам светящейся вывеской-рекламой была – «Дом мод». Это на правом берегу царицынской поймы, сразу за нынешним рестораном-магазином «Нептун». Сколько раз, в перерывах между тяганием немки, я шарил глазами по крупным красным буквам, с детской радостью однажды обнаружив, что «Дом мод» с двух сторон читается одинаково!..

При чём тут Дом мод, когда об утопленнике речь? А притом, что голяк наш служил в том заведении манекеном. Вернее, не служил уж, а валялся с рукой полуобломанной в дальнем углу. Но подошёл субботник апрельский и, видно, выбросили, не пожалели, «франта» под обрыв на радость пацанве… И как я сразу не сообразил, не вспомнил, что торчал недавно, до разлива Волги, «утопленник» наш, по пояс врытый в песок, возле грязного вилючего ручья. Кидали в него пацаны «копья», стреляли из рогаток, обряжали, как чучело, пририсовывали, извиняюсь, недостающие органы. А потом закинули в кусты. Тут и вода большая подоспела.

…Андреич отпустил мою руку и беззвучно, будто нашептывая, захохотал, попятился к скамейке, сел, уложив рядом пузатую кожаную сумку и чехол с прутами немки. Я, вздохнув, подхохатывал ему.

– Во герои… во сыщики… – бормотал сквозь смех Андреич. – Верно говорят, что у страха глаза на лбу, а тут темь да ветер вдобавок. Молчать нам, Вовка, надо про это дело, а то засмеют. Или «утопленниками» мужики кликать начнут в цехе. Ох и порыбачили… Ты возьми рыбу-то, а то не поверит твоя, что у моста ночевал.

Я махнул рукой: какая ещё рыба…

– А у них, – Андреич подошел к витрине, – морды-то одинаковые, типовые… Раньше из гипса лепили их, а теперь пластмассовые, что ль… Но тоже тонут… Ишь костюмчик какой! Ты, Вовк, с премии купи такой, на память…

И закончить бы с улыбкой это повествование про наш старый мост, ныне навсегда сгинувший. Да нашли через неделю, когда вода уже спадала, у моста настоящего утопленника. Молодого парня…

Но мы с Андреичем в тот день не рыбачили, работали. «Чёрной» суббота была…

1977. 1989