Читать книгу Дикий утенок. Постмодернистский черный лебедь - Владимир Пироцкий - Страница 9

Сидели мы как-то с Петровичем в рюмочной, чай пили с воблою. Это как раз во времена чумы было, если мне память не изменяет. А она может… Она такая. Э-эх!

С улицы, как раз чувиха с чуваком под гитарку стенают-плачут, всё кругами скачут:

Память-то она такая, как закажешь ей, так и кажется потом. Или позджее гораздо было, не знаю, врать не буду. А и совру, не дорого возьму.

Вон ктой-то снаружи в матюгальник командует:

«Поздже, поздже, … пролам и очкарикам в шляпе в следующий заход. Ждить тя. Проходить тя. Эй-ты, гражданин! Проходим, проходим, проходим.»

Не пойму, то ли по-нашему говорят, то ли на каком тарабарском наречии. Хрен его знает. А где его, хрена того, сыщешь? Да и что с него спросишь? Да и хрен с ним.

Погоди-ка, да гораздо поздже это было, когда уже все пообвыкли к этой кароне, то бишь чуме.

Подарочек, от друзей наших дорогих, то ли младшеньких, то ли старших. Мы без ума, без разума, а они без совести, да себе на уме.

Помнишь, Петрович, кто это сказал, про чумку-то эту?

Тут Петрович пробудился, глаза мутные… Башку свою богатырскую с кулачок, а кулачок у него с аршин, от столешницы отлепил, да как гаркнет во всю ивановскую, чуть сам в штаны не наложил:

И снова уронил свою буйну головушку на стол. Лежит, сидя. Улыбается во сне. Посапывает, аки младенец.

Твою же маковку, набекрень! Карона всех на чистую воду вывела. Тут-то мы и распознали друг дружку. Кто друг, а кто – хрен от всех недуг.

Ктой-то напужалси той чумы, а кто-то смотрит, не моргая: «Нету, – говорит, – никакой кароны!» Хоть ссы ему в зенки! Чтоб его перекосило от гонору.

А кто-то и сразу срал во всю прыть на неё, на пандемию хрен моржовый merde stupide30. Простите, дамы, за мой французский.

А еще были наивные, святая простота, что называется, хуже воровства:

Неведомо, сам ли удумал или попросил его кто, только вот взял и скопом всех (а их миллионы), тех, кто бараном не захотел быть, да под дудку мясников плясать – бездумно прививаться ради прививки. Этот самый Макар му д@ ками их обозвал во всеуслышание. Ну и кто он после этого?

Ну что, други мои, «это только присказка» – прелюдья была, чтоб головушка проветрилась, кругами не пошла.

А ежли кто заскучал уже, так и шел бы, родимый, дальше лесом да полем, с миром, куда его душеньке угодно. Мы не в обиде.

Только маску не розового цвета, плииз. Хотя, трусики такие, точно для лета, только не ругайтесь, милые дамы, я в хорошем смысле.

Встал, как деревянный солдатик, во весь рост, да как запоет! Заголосил во всю прыть: «Не надо печалиться, могем повторить! Вся жись спереди, разденься и жди».

Из форточки частушки летят, одна другой хлеще:

Погрозил Петрович своим узловатым пальцем в пустоту, приосанился и чуть не сел мимо лавки. Буйну голову на стол уронил и опять засопел.

Вот мне Петрович, сварщик и сантехник в третьем отделении, то есть, поколении, ото сна отошел, смотрит на меня и силится понять – «Хто я и где?»

Как живой перед глазами стоит, набычился. Взгляд, будто у Семенабуденнова, когда в атаку прет, опосля как остограмился по-наркомовски. Да три раза́.

Стоп. Теперь, песенка о главном: тут мне Петрович и глаголит прямо, по-рабочему. Глаголом жжот, прямо по Пушкину: «За@@али вы уже, математики х@@вы!»

Из форточки гармонист наяривает, а девчата частушки, как из пушки голосят:

Тут уж, бл, из песни слов…, как говорится… э-эх, ну да ладна.

«А чо так, друже?» – говорю ему в ответ с почтением.

«Ничо…», – ответствует он веско и засыпает тут же за столом в 37-й раз. Похрапывает, да покрикивает во сне. Видно всё тачанки снятся. А мерзавчика в кулачке своем аршинном зажал.

Только я расслабился в ожидании покоя, он кулачишшем своим по столу, хе рр ась!

Графинчик с чаем я-таки словил на лету, значит форму держу пока, если чё. Говорю ему сквозь зубы шепотом, – «Полегче на поворотах, му д@ла, на портвешок-то не хватит».

Он как услышал родную речь, сразу обмяк весь, болезный, успокоился, дома себя почуял, сукин сын. Наш сукин сын!

Пропустили мы степенно, не торопясь по полмерзавчику. Сидим сырок «Дружба» нюхаем. Есть-то его давно нельзя.

Тут он опять встревает: «Ето понятно любому пи… ссателю.»

– Ну, и? – говорю ему.

И опять он, вежливо так: «Вы, б лямате… матики… себе голову засрали-заморочили и нам хотите? Извини, канешна, мы табли… таблицу лохарифов не изучали, да бывало и не вовремя конча… стоп, щас не об этом.

– Я тебе прямо скажу, со всей прямотой пролетар…

– Погоди, – говорю ему, – взялся, ходи!

А он такой: «Погоди, как это? Ну, не суть. Пусть котятки в тапки ссуть.»

Я ему, трезво и четко: «Теперь меня послушай. Только потом, не обижайся.»

– «О’кей», – отвечает, – «Заметано, шеф».

Я ему: «Заэпомни, я математику не знаю. Прин-ципиально. Но кое-что мне рассказывали умные люди. С профессором в одном купе ехали однажды. Шар от глобуса и квадратный трехчлен от простого отличу, общий член ряда от рядовых членов – „как два пальца об асфальт“, и хватит меня попрекать моим сильно средним… образованием, понил?»

Он мне: «Понил, не вопрос, земеля».

– Вот скажи, Петрович, ты же умный, когда тверёзый…

– Чё за х @рня? Я по жизни умный, хоть и ра@пи@дяй, не спорю.

– Всё, всё, я не прав. На ум твой и надеюсь. Короче, ответь мне на простой с виду вопрос: «Сколько будет ноль плюс ноль?»

– Это всё, шо вы выучили за долгие годы мучебы своей в системе просвещения, сударь? Да с такими фишками и я могу в Японию на симпозиум ехать, как в анекдоте.

– Петрович, не пи_ сди, тебе не идет. Ты думаешь, что в сумме будет нуль?

– А ху ли ты, то ноль, то нуль, ты меня запутать хошь?

– Нет, конечно. Считай, что это одно и то же.

– Ок. Считать то я умею, как никак. Только не шути со мной.

– Я не шучу. Это числа, брат. С ними шутки плохи. Ты, может, думаешь, будет ноль, ну или нуль? В сумме. Но это, еще как посмотре-е-ть…

А Петрович мне:

– Да, дорогой, это как посмотреть. Если эти нули – ноль заболевших и ноль умерших, то в сумме это будет сто миллионов счастливых людей, а то и побольше.

– Постой, погоди, «помедленнее, пожалуйста, я записываю». Что-то у тебя тут арихметика хромает?

– Здесь простая арифметика не справляется, когда речь идет о жизни и смерти, дорогой.

А есть люди, такие ловкачи, те что цифирки нам рисуют, да ничем не рискуют. А мы им верим, олухи.

– Та, кто же им верит? Не смеши мои боты «прощай молодость».

– Тем более или тем не менее. Вот спрошу попутно, если бы я тебе трижды пообещал дать трешку до получки и трижды соврал, ты бы…

– Ровно двадцать семь.

– То есть, поясни?

– Туповат ты братец. Трижды девять – двадцать семь.

– А, в этом смысле? Все равно не понял. Ведь должно быть девять? Ну да ладно, как говорил Гамлет.

– Я бы тебя уже после первого раза, «вот этими ворами и грабителями» отп@@дил, мама не горюй!

– Вот и пральна, я бы тоже… перестал с тобой общаться. А ты, оказывается, Шекспира тоже читал?

– Да боже ж мой. Как там у Ляксандра Сергеича? Мы все читали понемногу. Особенно когда запор. «Это ж глыба, матерый человечище». Так кажись в анекдоте? Кто ж его, Вильяма нашего, не читал? Или это про Льва Толстого?

– Ага, спроси лучше, кто его чита́л? И что еще за шуточки санфаянсовые, когда речь идет о великом барде эпохи… это… Возрождения? – спрашиваю его.

– Вот только целку из себя строить не надо, ладно? Ты еще в херрасмент поиграй в эпоху постмодурнизму. А? Как тебе? – выпалил Петрович, сидит, смотрит на меня ошалело и сам себе удивляется. Даже протрезвел, вроде как.

– Откуда ты слов таких понабрался? Ты же щас в ЖКХ подрабатываешь, да?

– Не подрабатываю, а работаю. Это вы, антиллигенты привыкли начальству подмахивать. Так там заборов знаешь сколько? Пока их все закрасишь, такого насмотришься. Там даже Бродский недавно был нарисован, но не долго провисел. А вообще, кругом ж опа, но слова такого нет. Как художник филолоху, тебе говорю.

– Да, полностью с вами согласен, коллега. У нас тоже собственная гордость есть, так что подмахивают все, а ты сам из себя не строй… в общем ты понял. Вернемся к моему тезису.

– Шмезису.

– Что, Петрович? Не понял…

– Тебе бы всё понимать… Понималка сломаетЬся. Поясняю для особо одаренных, – не парься, это шучу я так. Блин, это просто рифма. И эти люди мне про ум говорят!.. В носу ковыряться запрещают.

– Петрович, а я ведь тебя всю жизнь недооценивал, прости великодушно, дурака-математика.

– Это у вас камень в аут, называется? Или как? Я без зубов не выговариваю.

– Не, это другое. Причем здесь каминг аут. Просто я перед тобой по старому знакомству извинился.

– Извиняю. Так ты говоришь ноль заразившихся и ноль умерших? Да, это было бы счастье. Тут только дурак или сволочь станет спорить. Так, о чем твоя мысля́ -то была?

– А мысль моя о том, что нули разные бывают. Может быть и ноль совести, и ноль ответственности. А в сумме это может обернуться миллионами больных, умерших, несчастных.

Кому чума, а кому – мать родна.

– Это, да. А я знаю на кого ты намекаешь. Это толстый такой, буржуин злобный. Вы – антилигенты хреновы, завсегда готовы буржуинам штиблеты вылизывать, за толику малую. Что, скажешь не так? А они всем кагайлом на нас бочку катят. Мы живем не сладко, так мы же еще и виноваты? Вон как сразу все на нас окрысились, они же все против нас, дальше хуже будет, вот увидишь, помяни мое слово. Они ведь специально свои сыры вонючие делают, чтобы мы их тракторами… Что, скажешь, не так? Но мы им еще покажем… э-э, где раки зимуют.

– Ты, Петрович, наверное мультиков про мальчиша-кибальчиша насмотрелся? Кстати, до сих пор не знаю, почему кибальчиш там какой-то? Кибальчич был такой, помню, а этот причем?

– Мне пох, чего ты там не знаешь, я свое наследие хорошо знаю и ни пяди не отдам, даже тебе, земеля.

– Да, наследили с этим наследием…

– Хотите поговорить об этом? Или сразу по уху получить?

– Ладно, брэк. Дай мысль закончить, ок?

– Сказал бы я тебе, но из уважения к людя́м, промолчу. Говори, математик-кибенематик.

– Спасибо. Из сказанного следует, что числа сами по себе Ничто, содержащее в себе тайну, как камень на распутье, как черная дыра с белым карликом или как бесконечная замкнутая вселенная.

– Был бы я умный и наивный, я бы поаплодировал тебе. А так, не пойму, к чему все это ты мне наговорил, набалоболил.

– Был бы я мудрый и гармоничный, я просто промолчал бы или послал тебя нах…, ну ты понял.

– Я тебя быстрее пошлю.

– Вот именно. И тем не менее. Скажу. Тем более, что, когда молчишь, сам себя мудрецом скорее возомнишь. Числа это просто числа, есть не просят. Если ты ноль без палочки, зачем тогда числа?

– Но, но. Сам ты без палочки. Палочка еще есть, хотя и на заслуженном отдыхе пока.

– Да я же не про тебя, узбагойся.

– Сам узбагойся. Я тоже не о том. И это всё, что ты хотел тут мне сказать?

– Нет не всё. Есть еще один важный вопрос к тебе?

– Внимательно.

– Чо? Не понял я, Петрович.

– Ну так один герой фильма говорил, мол слушаю тебя.

– А, припоминаю, похоже, мы все одни и те же фильмы смотрели. А ты не обидишься, Петрович?

– Или сейчас говори, или по адресу пошлю… Но помни, вся прореха в том, шо все эти интиллихенты-опазицанэры хотят меж стульев усидеть. И рыбку съесть, и на кол не сесть, как говорится. А как это сделать? Вот они и ищут нас, быдло деревенское, чтобы нае бать и в рай въехать на нашем горбу.

– Ага, вона чё, Петрович! Интерэсное кино получается… Те, кто сверху тебя обобрали, подогрели, на@ бали, а кто опять виноват по Чернышевскому?

Или по-каковски? Сшит колпак, да не по-колпаковски, ээх, б ля, бляха с мухой…

– Космонавту больше на наливать, охолонись, какой, на хрен, черныш чешевский?

– А кто виноват, и что с ним, гадом, делать? Петрович, я тебя спррашиваю? В глаза мне смотреть! Молчать! Сознавайся во всём, говори! Вот выведу тебя в чисто поле и поставлю лицом к стенке! Молчать! Чихать в тряпочку!

– Тихо, ты! Уже словил, белочку или придуряешься? Тьфу, б ля, придурок. Чуть было не сбил меня с панталыку. Думал, пора дурку вызывать. Но вижу по глазам, придуряешься, падла. Наливай, пока не запретили.

– Так, так, Петрович, на@ бали, значит, одни, а за@ бали, значится другие? Те, что с боку-припеку, прилепились попучики, прослойка, гавно нации, ган доны штопаные. Всё я пральна сказал?

– Узбагойся, му д@ло пропитое, не позорь звание совписа, не солидно ругаться, если пер… претен… дуешь на свечу. «Свеча горела», понимаешь… Это Ильич из искры раздувал, ему можно, а тебе ни-ни, не по чину. Твое место у парраши.

– Всё, всё. Ты прав, Петрович. Кто молчит, а кто и на х@ю торчит. Это мы усвоили, (поет) «благодарю, покорно…»

– Весело задорно, ни х @я не п@р @ о.

– Петрооович, и ты туда же?

– Весь народ из одних ворот…

– Должен заметить, как филолох филолоху, глагол «на@ бать» и глагол «за@ бать» имеют разные коннотации.

– Ччоо?

– И прагматическая значимость употребления этих глаголов выходит далеко за рамки обсценной лексики, а также наполняет новым смыслом описание процесса коммуникации субьектов социального взаимодейст…

– Стой, охолонись, балаболка.

– При этом, как сказал один антрополог, обязательно надо учитывать контекст…

– Не могу слушать, заткнись! Вот ты точно меня уже окончательно за@ бал. Так за@ бал, что уже и слов других на тебя нет!

– А были?

– Нуу, дак… веть… это…

– Вот, то-то и оно…

– Ладно, чо ты?

– А может дело в том, что с этими, которые «сверху», с ними вы «близнецы-братья», а те, кто в очках – чужаки?

– С какого это?..

– А я тебе укор по жизни, всё потому что хоть в процентах, да разбираюсь…

– Ха! Я тоже секу в про́центах? Это тебе ни Ибином Ньютона.

– В святые не гожусь, но бездельников тупых, ой как не люблю, Петрович.

– У тебя зуд мудрости, оглянись вокруг, люби природу, мать твою.

– А у тебя полный зад лени и зазнайства?

– Слушай, ты вконец оборзел? Ты же ваще людей не любишь, суука. Придется, все же тебя для профилактики пропесочить, отх @рачить, уму-разуму проучить.

– Так ты же привык не умом жить, а хитростью. Хитришь, мол тут вижу, тут не вижу, властям подмахиваешь. Живешь задним умом, как они. Они ведь ж@пом чують, когда кресло под ними качается, чтобы вовремя смыться. Что? Разве не так, Петрович?

– Да все вы хороши, на одно лицо, что левые, что правые. Житья от вас нету, одни простых людей обдирают, другие обсирают. А нормальному мужику только терпеть, да крякать остается. А ведь может и крышку сорвать, тут уже, – кто не спрятался, я не виноват.

– Но ведь и тебе прилетит, когда всех сгребут до кучи.

– Тут баушка надвое сказала, она ведь не дедушко, как он там шутил, если бы у баушки…, она была бы дедушко. Я сейчас спокойный, глаза такие добрые – добрые. Интересно поглядеть, как вы будете в луже своей барахтаться.

– Хорошо, пока еще мы тут сидим, хочу все же вопрос один тебе задать, Петрович.

– Ты по-человечески не умеешь, только вопросики свои вшивые подкидывать и можешь?

– Ну не хочешь, ладно, не буду…

– А вот и нет, теперь уж задавай, последнее слово тебе даю сказать.

– Вопрос мой такой, вот ты деревенский, да? Первый парень на деревне был, так ведь?

– Ну так, – «Три деревни, два села, восемь девок – один я».

– Вот если бы твой сосед с подельниками, захватил власть в твоей деревеньке Небулатово…

– Мы у нее в названии букву «Н» всегда затирали в тетрадке школьной, и получали по е-баллу в дневник, продолжай, земеля.

– И всё бы себе забирал-хапал тот сосед-дармоед…

– Вот отсюда и происходит ваше умное словечко хайп? Это я про «хапал».

– Не думал об этом, может быть… Дай сказать. Так вот, сосед бы со своими холуями да подельниками, всё сжирал, лишнее в сундук себе складывал, а тебе хрен бы на рыло, объедки бы тебе оставлял. И если б жаловаться тебе некому было, в сельсовет там… А вякнешь супротив него, по почкам, да по башке получил бы демократизатором. И если б тебя оставили подыхать без работы, без воды и хлеба, да без йода, в сарае-курятнике. Ты бы что делал?

– Спрашиваешь. Взял бы что под руку, да хотя бы парочку за собой утащил бы. И будь, что будет. И здесь без всяких матов и намеков.

– «Па-ня-тно», – помнишь ДМБ31?

– Да кто ж его не помнит? Да и никто не помнит. Ну да ладно. Ну и к чему это?

– А ты точно Шекспира читал? Что-то я сомневаться начал.

– Вот не можешь ты без этих ваших интеллигентских под@@бок, да?

– Ну, извини, привычка, братан. Не надо меня техникумом попрекать, я там труд преподавал. Но и без математики не обошлось, как-никак тридцатник оттрубил у доски.

– Ну, и?

– А вот умножь свою деревню Наебулатово или как там её, на миллион. А соседа и холуев на тыщу.

И как теперь ты ответишь на мой последний вопрос про соседа? Ты скажешь, что ради великого государства можно и потерпеть. Так? Не жили богато и нех @р начинать? Так? Спрашивается, кто тогда вас на @ бал? Кибенематики или кто еще?

– Кто, кто? Конь резиновый в пальто.

– Ты сам себя всю жизнь на@ бывал по команде сверху, и всегда искал виноватых среди тех, кто в морду тебе не даст.

– А ты, не хочешь схлопотать от меня по мусалу?

– Нет. Я же говорил, что обидишься? Этим ты только подтвердишь, что я прав.

– А если ты всё про меня знал, какого х@ ра провоцировал? Ты из себя умного корчишь, а простого человека из народа понять не можешь. Грош цена тебе и твоей учености. Извини, канешна.

– Самое противное, это извинения под пьяную лавочку. Они гроша ломаного не стоят. Я тебя не извиняю, но и не обвиняю. Думай сам.

– А вот это – самое противное у интеллигентов гребаных. Они разрешают мне думать, видите ли! При этом думают, что сами-то они умеют думать, а мне, типа, надо еще поучиться. И смотрят на меня как на букашку, с презрением. Но если бы вы сами умели думать, то вы бы ду-ма-ли и придумали бы как мир исправить. А вы только п@@ деть горазды. Да еще поддакивать всяким из «за рупь ежом32» Так я думаю. Ну пока.

– Пока… Стой, Петрович.

– Чё ещё?

– Погоди, ты мне вроде как голову морочишь?

– Чё это?

– Ты же не всю жизнь сварщиком был?

– Ну, считай, уже всегда.

– А ты ведь где-то учился раньше?

– Сто лет назад, два курса на вечернем отучился, а потом в сварщики ушел. Так теперь и вкалываю тридцатник с гаком. На пенсию бы ушел уже, а тут эта заварушка с пенсиями случилась, вот еще четыре года лямку тянуть.

– То-то я гляжу, ты такие речи ведешь.

– Какие-такие?

– Грамотно рассуждаешь.

– А ты думал, я тупой алкаш?

– Да, как-то особо не думал про тебя. А знаешь, спасибо тебе.

– Не за що, ежели что, обращайтесь. Погоди…, а за что благодаришь-то?

– За общение, есть над чем подумать. Всё же мы люди, а не шваль какая-нибудь, конторская.

– Это да, соглашусь. У нас в деревне тоже контора была, в сельсовете. А еще клуб был на горке, а по субботам танцы-шманцы. Чуть до армии не женился, еле вырвался. Как вспомню, так вздрогну. Если бы еще без вас, умников, обойтись можно было.

Но все-таки, молодость была. И числа были, не как нынче. Помнишь? Колбаска по 2—20, водочка «Московская» по 2—87, еще «Столичная», и коньячок в ресторане водился. Бормотуха разная, если жабры горят, а до аванса далеко. Нет, никто меня не убедит. Хорошо тогда было… И люди хорошие были, кроме некоторых.

– Ну да, помню, еще «Солнцедар», клопомор, чернила всякие. «Хорошо в деревне летом, пристает г@вно к штиблетам».

– Чё ты буровишь? Считай, что я не расслышал?

– Да я просто, по привычке… Шутка такая… не парься. Ну, пока.

– Пока33.

карантинное время 06.06.20.