Читать книгу Озарения - Владимир Пироцкий - Страница 10

Странная у нас была любовь. Звали ее Верочка. Наша часть была в десяти верстах от передовой. А началось все с бомбежки. Хотя бомба была всего лишь одна, шуму она наделала много.

Как на грех, осколком от взрыва разорвало полевую кухню, горячая каша, словно шрапнель, разлетелась во все стороны и основательно ошпарила бойцов новобранцев. Они тут же неподалеку лежали. Как крикнул кто-то: «Во-оздух!!!», так и попадали, кто, где стоял.

Некоторые от боли вскакивали и метались с горячей кашей на спине, на лице, а фрицы, на бреющем поливали нас из пулеметов. И помочь никак нельзя.

В то самое время лежал я в мелком окопе и как мог, прикрывал от пуль молоденькую радистку, только что прибывшую с пополнением. Вся-то защита, одна гимнастерка.

Когда немец улетел, мы еще лежали рядом и я вдруг увидел ее маленькие русые косички, торчащие в разные стороны. Несмотря на округлые плечики, она казалась мне девчонкой-подростком, испуганной и такой милой, как будто случайно оказавшейся в страшной сказке.

Мне почему-то стало смешно глядеть на ее съежившуюся фигурку и я, то ли из озорства, то ли от радости, что уцелел, легонько дунул на прядку ее волос, вьющихся над ухом. Молодой был…

Девушка еще сильнее сжалась и я, осторожно чуть-чуть прикоснулся губами к ее затылку. Она резко дернулась, отбросила мою руку, лежавшую у нее на плече, быстро вскочила и так глянула, я аж чуть сознание не потерял, острая и резкая боль пронзила от затылка до кончиков пальцев.

– Зацепил-таки, гад! – успел подумать о фрице. Когда очнулся, она, немного суетливо, но умело заканчивала бинтовать мне руку, а потом не отставала ни на шаг до самого санбата. Я, кажется, старался шутить, но видать у меня не очень-то получалось. Она так внимательно и по-доброму смотрела на меня своими сиреневыми глазами. Странно, я точно помню, что сиреневыми…

Два месяца я валялся в санбате, это было первое мое ранение, я сам-то был на фронте три месяца, сразу после училища связи. Она иногда прибегала меня проведать и мы незаметно подружились.

Рассказывала о своей коротенькой жизни – закончила перед войной среднюю школу, отец военкор – погиб в первые дни войны, маму с младшей сестренкой эвакуировали, а она пошла на курсы радисткой.

Я хвастался своими военными подвигами, придумывая их на ходу, она внимательно на меня смотрела и время от времени заливисто смеялась. Мы болтали наперебой.

Иногда я читал ей стихи, хоть и помнил их мало, а она читала распевно и душевно, бархатным голосом. А иногда мы просто сидели и молчали.

И так радостно, тепло было на душе, что хотелось петь, кричать и ходить колесом. Однажды я даже тихонько спел кусочек из какого-то романса. Перед войной у нас во дворе часто крутили на патефоне. Она еще больше смеялась, потому что я сильно фальшивил. И просила, чтобы я опять спел.

Да, что там, «подружились», она мне…, как родная стала! Но виду я, дурак, не показывал все шуточки, да прибауточки шутил. Она доверчиво улыбалась и хлопала своими большущими ресницами. Ее веснушчатое курносое личико было то задумчиво, то светилось тихой радостью.

Я был просто счастлив и не понимал своего счастья. Страшно было выронить, потерять… О том, чтобы поцеловать ее, я мог только мечтать.

Выписали меня в свою родную роту. Иду, радостный, по дороге даже незабудок нарвал, представлял, как Верочка улыбнется, сердце так сладко замирало, что думал, выскочит. На уме одно крутится: «Вера! Вера! Верочка!»

Но что за черт?! Опять – «воздух»! Падаю на землю, лежу. Тут наши ребята-зенитчики не подкачали – задымил поганец и ухнул носом в сопку. Еще двое сбросили свой груз и тягу.

Встал, отряхнулся, вижу, впереди бойцы копошатся. Иду и так не по себе стало, будто оборвалось что внутри и звон в ушах нестерпимый. Думаю, – вот дурень, отвык что ли, пока в санбате валялся? А у самого все так и ноет в груди, трясет всего, аж зубы стучат.

Вижу, как в тумане, Вера, моя Верочка, миленькая моя лапушка, никогда таких слов не говорил ей, лежит птичка моя, на боку, скорчилась, личико белое-белое, смотрит удивленно, одна рука вся в крови рану на животе зажимает, другую чуть на весу держит, вроде хочет отгородиться от солдат, что рядом стоят.

– Не трогай! – хрипит.

Стесняется, не дает себя перевязать.

Подскочил к ней, кричу не своим голосом, сам себя не слышу: «Верочка, родная моя!» А слезы бегут, бегут, не вижу ничего. Она узнала меня, рукой отталкивает и шепчет что-то, губами еле шевелит, не понимаю что.

– Сейчас, сейчас, – говорю, – потерпи, родная.

Разрезал юбку, озлился как то, сам не знаю отчего, кричу на бойцов, ругаюсь сильно, почем зря…

Каким-то страшным усилием воли, зубы сжал, окаменел весь внутри, ничего не понимаю, схватил у бойца бинт, руки сами по себе, перевязываю ее, а она что-то шепчет… и прямо в душу мне смотрит… Перевязал.

Говорю ей: «Я люблю тебя, Верочка, родная моя!» Она улыбнулась только самыми уголочками губ, сказала тихо-тихо, едва уловимо: «… и… я…». Закрыла глаза и потеряла сознание…

Доставили в медсанбат. И сразу в операционную. Назавтра Верочка уже улыбалась, только бледная была очень и слабенькая, как былиночка. Улыбка была такая, что сердце немело от одного взгляда на нее.

Сунулся я было к военврачу, но он гаркнул и выгнал меня из операционной. Он с утра до вечера безнадежно кромсал израненные тела молодых солдат, в надежде спасти их и хоть что-то для них сделать.

Еще вчера они смеялись, курили и шутили, письма домой писали перед боем… Медсестра сказала, что все будет нормально, если не случится заражения. К вечеру Верочке стало хуже, она как будто спала, еле дыша.

Вышел из палатки, стыдно вспомнить, нашел хирурга военного, схватил его, даже пуговицы от халата отскочили. Халат с бурыми пятнами крови. Кричу ему диким шепотом: «Спаси ее! Спаси!» Он в ответ кричит запальчиво, страшно выпучив воспаленные глаза: «Нечем! Нечем лечить! Ничего нет!»

Потом мы вместе с ним курили, около сан палатки, я видел капли пота на его сером лбу и такой взгляд, что верил ему.

Сердце разрывалось в ожидании, а я стоял и видел все как в тумане, только ее глаза удивленные… совсем рядом… Верочки моей ненаглядной, глаза, прямо в меня смотрели.

До утра просидел с ней рядом. Иногда мне казалось, будто лечу я над полем, смотрю сверху на фигурки военврача и санитарок, на палатки с красным крестом, на поля, окопы… солдатики ходят малюсенькие, как воробьи.

А она будто смотрит на меня и говорит: «Ты живи, пожалуйста…, обещаешь?..»

– Верочка!… – звал я ее и не было ответа…

С утра ее увезли в операционную.

Не хотел верить, но чувствовал, – что-то страшное и непоправимое происходит в эту самую минуту.

Не пустили меня к ней.

Когда узнал…, так пусто в груди сделалось…

Больше я ее не видел… никогда…

Вот такая история, братцы…

1987 г., 2014 г