Читать книгу Озарения - Владимир Пироцкий - Страница 9

Звонок в дверь показался Сергею Петровичу таким резким и неожиданным, что он невольно вздрогнул. Он уже четыре месяца ждал этого звонка, ждал почти каждую минуту. Это началось через несколько дней после собрания, на котором его исключили из партии и перевели из конструкторского бюро в разнорабочие.

И зачем он взялся защищать Ивана Антипова? Ведь говорили же, что есть данные, изобличающие Ивана. Но тогда Сергей Петрович и мысли не мог допустить, что Иван может оказаться не то, что предателем, но вообще, что он способен на что-то плохое. Вредительство, там или в этом роде. Даже мысли подобные приводили Сергея в негодование. Конечно, Иван – мужик прямой, мог сказануть чего сгоряча, но чтобы «вредитель»? Ни за что!

Кто только придумал такое слово для людей, оно скорее к насекомым подходит. Когда надежды на то, что «там разберутся» не оправдались, Сергей все чаще стал думать об этом, невольно вспоминал подробности их разговоров, злился на себя, ругал себя мысленно, и нет-нет, да проскальзывала подлая мыслишка: «Не может быть, чтобы ни с того, ни с сего… Черт его знает… Опять же факты – упрямая вещь, сейчас все так говорят». «А ведь Иван обучил меня азам чертежного дела, когда-то. И устроил в КБ», – вертелась мысль.

Но тут же он опять вскипал – какие, к черту, факты?! Где они? И вот, теперь его очередь. Ему было стыдно себе признаться, но он боялся. Боялся все эти долгие дни и ночи после собрания. Он, которого не испугали казематы и кованые сапоги жандармов, видевший в бою Фрунзе, теперь боялся.

Ощущение стыда усиливалось еще и оттого, что он внутренне не то, чтобы сдался, а подчинился какой-то невидимой слепой силе, он это чувствовал всем своим существом. Однажды у него даже мелькнула мысль, о том, что это была за сила… против такой силы, не устоит никто, – так он всегда думал. Но раньше, он шел вперед в одном строю с этой силой, а теперь? У него так сжалось все внутри и слегка затряслись руки, что он поспешил подумать о чем-нибудь другом.

Но снова и снова, бессонными ночами, Сергея жгла и томила мысль, – неужели я сдался? Он понимал, что подчинился не партии, не партийной дисциплине, а чему-то такому, что он не мог назвать, осмыслить, какому-то неотвратимому прессу, который мерно и уверенно опускался на него и вдавливал в землю, не спрашивая его ни о чем, не оставляя ему возможности оправдаться, подавляя волю, превращая в простейшее насекомое.

Несмотря ни на что, он считал себя настоящим коммунистом, верил в партию и в великую цель мировой революции. И одновременно его мучила неотвязная мысль: «Почему? Почему так все получается? Почему Иван, его боевой товарищ, – враг народа? Почему, почему?!»

Когда в дверь еще раз позвонили, он сначала весь вздрогнул, а потом почувствовал какое-то успокоение, кончилась медленная пытка ожиданием, кончился мучительный период, когда в душе сменялись – негодование, растерянность, страх, надежда на то, что все само собой образуется и много еще чего…, что и высказать-то не сумеешь…

Вновь прозвенел звонок, и Сергей Петрович решительно шагнул к двери. На площадке стояла тоненькая девушка, почти ребенок, как ему показалось в первую секунду. Это было настолько неожиданным, что Сергей растерялся. Они стояли и молчали. Девушка переминалась с ноги на ногу, но потом решительно шагнула в квартиру, заставив Сергея сделать два шага назад.

«Что вам угодно, кто вы?» – скороговоркой пробормотал Сергей и почему-то рассердился. Наверное, ему стало неловко за свою слабость и страх, и он добавил: «Мне… некогда…». Начал он говорить строго, почти с раздражением, а закончил фразу задумчиво и отрешенно. Он вдруг подумал, что все, что бы он теперь ни делал, не имеет смысла, ему некуда идти и нечего делать.

Вдруг девушка вскинула на него взгляд и на одном дыхании выпалила: «Я пришла к вам, я решила…, в общем, я не уйду, я…». Она сбилась, покраснела, потупилась и сделала движение, чтобы уйти. Сергей ничего не понял, он, казалось, вообще потерял способность что-либо понимать.

«Господи! Так некстати, надо все обдумать. Надо обдумать…» – вертелось у него в мозгу. А что обдумать, он и сам не знал. Девушка всхлипнула и бросилась к выходу. Это резкое движение заставило его очнуться. Он неожиданно быстро выскочил вслед за своей нежданной гостьей.

«Куда же вы? Стойте, стойте, я прошу вас!» Он крикнул каким-то не своим голосом, слабым и пронзительным. Так, наверное, кричит утопающий, хватаясь за последний шанс к спасению.

Она остановилась и, закрыв лицо ладонями, зарыдала, уткнувшись лбом в побеленную стену коридора. Вся ее фигурка была наполнена таким отчаянием, такой безысходностью, что у Сергея защемило сердце, как тогда в тифозном бараке, когда он в последний раз увидел жену Машу. С тех пор, он старался подальше запрятать в душе свое горе.

Он вспомнил, что ровно неделю назад ему исполнилось тридцать шесть, а он и не заметил. Девушка была похожа на горько обиженного ребенка, слегка вздрагивала, утирала слезы и шмыгала носом. Сергей Петрович осторожно взял ее за плечи, повернул к себе.

Она, уткнувшись ему в грудь, продолжала тихонько всхлипывать. «Ну что же вы, не надо, прошу вас», – говорил он виновато, – Ну пойдемте, выпьем чаю, вы совсем замерзли. У меня как раз день рождения, есть повод отметить. Да, ведь новый год скоро! Он помог ей снять пальто, провел в комнату. Девушка была красивая, каштановые локоны рассыпались по плечам. Простое платье из холста и шаль, легкие старенькие туфли не по погоде.

– Ну, расскажите же, как вас зовут, кто вы?

– Я, Маша Антипова, вы меня, наверное, не помните, а я о вас много слышала от отца, видела вас четыре раза. Вы к нам домой приходили. Она опять покраснела и наклонила голову вперед, спрятав глаза, полные слез.

– Маша? Маша… А, так вы, оказывается, дочь Ивана… Алексеевича! Да, припоминаю. Вы так выросли, даже странно.

Тут же он вспомнил о своем положении, о том, что за ним могут в любую минуту прийти. Надо было отправить девушку домой или к родственникам, все равно куда, здесь ей было не безопасно. Лишь бы э т о произошло не на ее глазах.

– Ну вот, что, Машенька, пейте чай и я вас провожу домой, а то сейчас уже поздно, темно. Здесь вам оставаться не нужно, я вам потом все объясню. Он с удивлением, подумал, что свободен, пусть пока, но ведь никто же не заставляет его сидеть дома и ждать, когда за ним придут. Подождут, если очень уж надо. На него напало даже озорство, лихость. Под взглядом этой девчонки, симпатичной молодой девушки, он почувствовал себя снова молодым, сильным, как тогда, в двадцатые годы.

Но тут же, с горечью вспомнил свою Машу. Только теперь он начал понимать смысл слов, сказанных на одном дыхании Машей, которая сидела теперь перед ним и смешно пила чай из блюдца. Она шла к нему, ее глаза говорили о чувствах, бушевавших в ее маленьком горячем сердечке… И все же, он обязан увести ее отсюда. Неизбывная тоска пронзила ему сердце. Он собрал волю в кулак, постарался казаться спокойным и деловитым.

– Ну что ж, Машенька, пора идти, – сказал он бодрым и немного фальшивым голосом.

– Я не могу туда возвращаться, я теперь одна, каждую ночь вижу во сне, как уводят папу. Он говорил: «Найди Сергея, он поможет.»

– Я теперь совсем, совсем одна, – повторила она и снова заплакала, одна слеза даже капнула в блюдце с чаем.

В дверь отрывисто позвонили. Сергей Петрович непроизвольно дернулся, побледнел. Маша озабоченно посмотрела на него и встала, вытирая слезы платочком и кончиками тонких пальцев.

– Нет, нет, я сам. Я открою. Скажете, что вы здесь случайно, а то и вам худо придется.

Звонок нетерпеливо трезвонил. За порогом стоял сосед, Аристарх Филимонович. Он возбужденно размахивал руками и быстро-быстро что-то говорил. Оказывается, кто-то бросил окурок и под лестницей загорелись куски старого картона и другой хлам. Сергею Петровичу стало смешно, он нервно рассмеялся, чем привел в замешательство добродушного толстяка соседа, вместо помощи, встретившего такое странное веселье.

Минут через двадцать с пожаром было покончено и Сергей, смеясь, рассказывал Маше о мелких перипетиях ночного происшествия. Он так смешно изображал недоуменного соседа, что Маша не выдержала и пару раз прыснула в кулачок.

Он смотрел на ее карие, с озорным блеском глаза, то и дело вспыхивающие из под больших, ресниц, на разгоревшиеся щечки с ямочками, вишневые полные губки. Ему стало так хорошо, уютно, тепло. Все его беспокойство отступило, ушло куда-то вглубь. Долго они так сидели, молча, и смотрели друг на дружку. Изредка кто-нибудь из них начинал говорить, но разговор обрывался на полуслове, хотя казалось, что он продолжается без слов.

– А знаете, Маша…, – начинал он.

– А? Что? – как бы очнувшись, говорила она.

Она как будто ждала от него каких-то важных слов и одновременно боялась их услышать.

– Да нет, я просто хотел сказать…, – он замолкал, глядел восхищенными и удивленными глазами на Машу и они вместе счастливо улыбались.

Странная фраза витала у него в голове, хотелось ее высказать, но она продолжала накатывать и уплывать внутри: «Нет, не может быть! Такое счастье!… Нет, так не бывает…» Но постепенно тревога возвращалась к ним обоим и, казалось, копотью оседала на побеленных стенах.

– Маша, я должен вам сказать, что мое положение…, что я не знаю когда, но… в общем, вы должны знать, что…

– Я все знаю, – тихо, но уверенно сказала она.

– Как, вы знали, и все-таки пришли? Но ведь вас могут…

– Да, я знаю…

– Нет, все-таки вам необходимо срочно уйти, – закончил он твердо.

– Нет, нет и нет, я пришла к вам, я хочу помочь вам… Я уже взрослая, мне девятнадцать… скоро будет… в июле… мамы… два года нет… Да и не могу я туда возвращаться, там пусто и страшно, я с собой только портрет мамин взяла и немного вещей. Не прогоняйте меня! Пожалуйста… Я всё умею по хозяйству – и кухарничать, и стирать.

Весь ее вид, интонация, были так трогательны, что у Сергея ком подступил к горлу.

– Надо же, эта девчонка пришла ему помочь! Что же такое творится?! Дожили! А как же справедливость?..

Он резко встал из-за стола, нервно заходил по комнате. Остановился около девушки: «Машенька, девочка моя!» Сергей испытывал к ней благодарность, сострадание и что-то еще, в чем боялся себе признаться. Он постепенно возрождался к жизни, становился снова самим собой, чувствовал, что теперь готов выдержать любые испытания, страх превратился в азарт, он ощутил силы для борьбы с тем злом, которое покушалось на жизнь этой девчонки, которое угрожало ему и пыталось растоптать в душе самые святые чувства.

Он стал на колени и осторожно поцеловал ей руку. Маша тихонько, но твердо освободила ее и, вжавшись в спинку стула, тихо говорила: «Не надо… Что вы…». Она прерывисто дышала, по щекам ее катились слезы.

– Машенька, мы вместе уйдем.

Вдруг она вскочила и сделала два шага прочь от Сергея. Смотрела на него с какой-то мукой, с испугом и одновременно с жалостью.

«Я хочу, чтобы ты знал, она случайно перешла на «ты», что я давно чувствую к тебе…», – она сбилась и горько зарыдала.

В дверь снова резко, три раза подряд, настойчиво и уверенно позвонили.

– Ярославцев Сергей Петрович? – спросил лейтенантик с усами, как у Буденного, хотя рядом стоял дворник Хаким Ясаков, который привел сюда офицера вместе с двумя конвойными и двумя понятыми. Штыки солдат чуть поблескивали при слабом свете.

Когда его уводили, Маша, сдавленно крикнув, кинулась к Сергею. Конвойный невозмутимо и непреклонно преградил ей путь, и слегка оттолкнул ее, – Не положено, гражданка.

Сергей и Маша встретились взглядами.

– Я буду ждать тебя, – хриплым шепотом, чуть слышно сказала Маша.

Сергей кивнул: «Береги себя, девочка моя…»

Солдат в шинели и буденовке оттеснил его винтовкой: «Проходим. Проходим!»

Через полгода Маша простудилась и умерла.

1988