Читать книгу Костя едет на попутных. Повести - Владимир Пшеничников - Страница 7

1

Утром следующего дня Иван Михалыч Кирин в бригадной конторе, Артёмов возле мастерской, а Василий Кузьмич Шоков на ферме испытали, как потом показалось им, тщательно согласованный напор требований немедленно решить вопрос о положительном отделении Тарпановки от ненавистного «Маяка».

– Мы не холопы, – слышалось. – Хватит волостновским за наш счёт кататься.

– До Мордасова нам на шесть километров ближе, ребятишки там учатся, а мы лечимся.

Но появилось и новое:

– Волостновка нам чужая от и до. Ни одного тарпановского там нету!

– А ветврач чей? – ввернул Шока, голова у которого, после длительного пребывания на мешке с картошкой (или луком?), физически не способна была вырабатывать сколь-нибудь внятные и неотразимые аргументы.

– А ветврач – твой свояк, – был даден ответ. – Ты с ним со службы приехал, а сам он хохол. Вспомнил?

Не ответив, Шока срочно покинул ферму, чтобы объединить мыслительную функцию своего как бы жёваного организма с бригадирской, а Дмитрий Зиновеевич по такой же, примерно, причине поспешил к Ивану Михалычу Кирину. В конторе их и обложили. Из-за, может быть, излишней, но осознанной предосторожности они вышли на высокое крыльцо и получили, таким образом, возможность глядеть сверху вниз, а также иметь пространство для тактического отступления, чтобы не оказаться раньше времени припёртыми к стенке. Тогда-то они и увидали, кто есть настоящий зачинщик, а кому лишь бы позевать. Характерно, что зачинщики – скажем, «Фитиль» – особенно глотку не надрывали. Стоит, бубукает что-то над ухом у того же Швейки, а тот кивает, кивает – и вдруг начинает орать:

– Мужики! Да там одних дармоедов-окладников девяносто восемь человек! Это надо же! Они, бля, змеи полосатые, жируют на всём готовом, а тут, язва, колотишься как…

– Мантулишь, мантулишь – все двести два рубля!

– То за уборочную по тыще получали, а из этого «Маяка» – четыреста! А намолотили, сколь при совхозе не снилось!

– Ладно! – резанул Артёмов. – Хорошо. Давайте отделяться. – Осаждающие притихли. – Кто тут знает, как это делается?

– Спросил, – пробормотал кто-то.

И все уставились на Ивана Михалыча, который стоял с каменным лицом и, почти не мигая, смотрел куда-то далеко-далеко. Не выдержав паузы, наиболее впечатлительные с опаской проследили взгляд счетовода и поняли, что устремлён он на кладбище. Вообще тишь сделалась. Михалыч был пенсионером с прошлой пятилетки, а все служил, и зарплату из его сухих, чистых рук получать было привычно, но разделение не светило ему ничем.

– А чего тут знать? – разрядил обстановку «Фитиль». – Поехать сейчас в правление, заявить. Начнут лапшу навешивать – бить по высшим инстанциям.

Так устранил Борис Меркушев лёгкое замешательство и похоронил надежду унять брожение постановкой неразрешимых вопросов.

– Конечно! – просиял Швейка и от полноты чувств хлопнул водителя грузтакси по горбу. – Ты, Борь, и поедешь! А то они, бля…

– Я что, – засмеялся тот, – я ничего. Никто, вернее. Артёмов у нас бригадир, пусть он и едет, установка ему понятная.

– Э, нет, – несколько нервически засмеялся Артёмов. – Не получится – опять гундеть станете. – Шока чувствительно ткнул его в бок. – Давайте тогда и доверенных, – закончил бригадир.

– Бери! – разрешил Швейка.

– Он возьмёт, – прогудел Пётр Прокопьевич Лощилин. – Шоку да Шочиху.

Артёмов выждал и спокойно сказал:

– Давайте сами, я подожду.

Он сделал поворот кругом, а за ним исчезли в конторе и Шока с Михалычем. Осаждающие будто осиротели.

– А сколько, не сказал, – бормотнул Санёк Корнеев.

– Наше дело, сколько, – «Фитиль» нахмурился. – Скажем, пятерых?

– Зачем же пятерых? Нынче не воскресенье, – подал голос кузнец Волобуев.

– Ну, троих. Какая разница? Я поеду, Санек и… вон Юрка, – «Фитиль» покосился на кузнеца. – Посмотрим, как он крутиться перед хозяином станет.

– А я? – не умея скрыть обиды, спросил Швейка.

– Берём Ваняку? – «Фитиль» положил руку на плечо обиженному и весело огляделся.

– Пусть едет, – ответил за всех кузнец Волобуев. – Зюзина ещё с глаз долой увезите.

– Чё он орал-то всю ночь?

– Проспится – спроси. Дрыхнет в яслях на ферме – доярки так и не добудились.

«Фитиль» послушал и покачал головой.

– А вы не забыли, чего шумели сейчас? – спросил. – Или только перед начальством повыступать, а так – и трава не расти? Учтите, мужики, – он поднял руку, сжал кулак, потом крепко обхватил его другой ладонью. – Вот так нам надо! Или нечего затеваться.

– Как это нечего! Вы что? – закрутился Швейка.

– Да всё путём, – успокоил их Пётр Прокопьевич Лощилин, – езжайте. Будем про одно долдонить – скорейша надоест.

И тут из-за угла медицинской половины конторы, с улицы, появился приодетый Морозов, Правая Рука. Осаждавшие оживились.

– Подкрепление идёт, – послышалось.

– Этот всё щас перевернёт.

– Здорово, с кем не видался! – между тем подал приветственный знак Морозов и остановился неподалёку от «Фитиля». – Бригадир на месте? А ты, Борис, в центр не собираешься?

– Собирается! Все, Ген, собираются, – подсуетился Швейка.

– А по какому случаю сбор?

– Да всё по тому же.

– Насчёт отделения, – почему-то дружелюбно пояснил «Фитиль». – Ты ведь поддержишь народ? – Он оглядел собравшихся.

– Обязан, – усмехнулся этот непростой, теперь все увидели, человек.

2

В конторе Артёмов сразу подошёл к телефону.

– Не работает, – предупредил Иван Михалыч.

Артёмов поднял трубку и услышал писк открытой линии.

– Звони, звони, пока не кончилась, – поторопил Шока, падая на изодранный кожаный диван.

Славный диван (Артёмов начал с протяжкой крутить диск), повидавший виды… упоминание о нём можно было отыскать теперь разве что в старых инвентарных книгах колхоза «Победа», в составе которого Тарпановка прожила самые «кукурузные», счастливые, в общем-то, годы… Ответила приёмная.

– Ма-аш! – закричал Артёмов. – Кто там у тебя поблизости? Энергетик? А сам где? Никуда больше не собирался? Ну, дай Бердяева… Николаич! Привет. Тарпановка прорезалась, да. Да! говорю. Привет! Слушай, ты найди Ужикова, скажи, тарпановская делегация едет. Делегация! Отделяться, мол, хотят! Мы… Да! Чтоб тебе совсем окосеть… Насчёт отделения! От «Маяка»! Тарпановка – от «Ма-я-ка»! Ты понял? – Артёмов долго, нахмурившись, слушал. – Ты кончай свою философию! Приеду – подпишу. Подпишу, я сказал! Не на кого больше повесить, что ли… Короче, ты найди хозяина и скажи, что я сказал. Отделяться! Да. Скажи – и всё. Пусть соображает. Малость погодя выедем… Да подпишу я твои сраные акта! Всё, – Артёмов бросил трубку. – Лишь бы с плеч долой, начальники. От этих – и думать не стал, отделился бы.

Артёмов посмотрел на Шоку.

– Мне начхать, – сказал тот. – Я на ферме, и мне один хрен, Ужиков там или… Забирай молоко да лесу давай на ремонт.

– Гляди, Михалыч, какой скромник! Нам, что ли, надо? Михалыч вон всякого повидал. И отдельный колхоз… Так, Михалыч? Но тогда, ты знаешь, сколько народу было? И вообще…

– Знаю, – кивнул Шока. – А теперь… теперь время чудес в стране дураков. На базаре один высказался. А сам кривого порося у меня взял за полсотни.

И тут в дверях объявился Морозов, Правая Рука. Артёмов ему обрадовался.

– Значит, определились, поддерживаем?

– Да тебе хули ж – парторгом заделаешься, – пробурдел Шока.

– А тебе чем плохо? Свой ветврач – чистый спирт, – запросто отмахнулся Морозов.

– У тебя, Геннадий Иванович, какой институт? – нарочно поинтересовался Артёмов. – Машиностроительный?

– Политехнический, – уточнил Морозов.

Шока взмахнул рукой и откинулся на торчащую прямо спинку дивана. Глаза его закрылись.

– Я только не пойму, – заговорил Иван Михалыч Кирин. – Ну, высказали вчера претензии. Часть снять: завезти, скажем, сена с волостновских поливных, раздать поросят с фермы…

– Кому-у? – Шока моментально очнулся.

– Народу, как Геннадий говорит. Тому, кто захочет взять. И в духе времени, и поутихнут сами собой. Председатель пусть два комбайна в центральные мастерские примет, премиальным фондом тряхнёт. А как же?

– Да всё так, – Морозов пожал плечами; он попробовал куда-то позвонить, но линия оказалась уже закрытой. – Только нам-то зачем думать за них? – он показал потолок и пол.

Артёмов засмеялся от непонятного удовольствия.

– Поехали со мной, – предложил.

– Я на грузтакси.

– Не понял.

– Да всё ты понял! – засмеялся Морозов. – Езжай отдельно, только не отрывайся, пыли на виду. Без нужды мараться нечего, самого потом смарают.

– Вы серьёзно, что ли? – сдвинув шапку, вытаращился на них Шока.

3

Говорить начали за развилкой, выехав на волостновскую грунтовку.

– Тут стой, – сказал Морозов. – Пусть командир догоняет.

– И как он? – закурив, спросил Борис Меркушев.

– Там посмотрим.

В зеркале заднего обзора показался «шиньон», начал было притормаживать, но Борис махнул рукой, чтобы проезжал, и поднял стекло дверцы; в кузове загалдели доверенные.

– Его бы сзади пристроить, – усмехнулся Морозов, морщась от проникающей в кабину пыли. – Для ясности: едем потому, что всё равно надо начинать. Общее собрание не раньше зимы будет.

– Ясно, не раньше.

– На неделе таких доверенных надо в Мордасов заслать. Пусть мелькают. Но раньше времени сдвига не будет. Ничего не будет раньше времени.

– А слыхал, бьются, чтобы местные выборы ещё до зимы провести?

– Ерунда, – уверенно сказал Морозов. – Рассчитывай до весны. И мы к тому времени должны закончить… Думать надо, как с полным паем отделиться. На какие шиши станешь эти развалюхи чинить?

– Я утром нарочно на своей улице посчитал: десятка полтора крепких совсем домов. Да если хозяева вернутся. Открывай и живи! За какие-нибудь подъёмные сами до ума доведут. А ты Верку, свояченицу мою, помнишь? Пишет, артист её совсем дома не живёт, так готова хоть дояркой в Тарпановку скрыться. А бухгалтер она – будь-будь, ещё с совхоза.

– Это разве проблема, – вздохнул Морозов.

4

Председатель Ужиков дожидался их в кабинете.

– Маш, с районом он связывался? – успел спросить Артёмов в приёмной. – Точно нет?

«Не поверил или не понял этого Бердяева», – подумал. Он бы хотел один сначала зайти, но первым через тамбур председателева кабинета прошёл Швейка.

Ужиков сидел за столом в распахнутой куртке и поглядывал даже весело, потом, когда делегация расселась, изобразил удивление.

– Маловато вас, братие, – проговорил. – Эдак всё равно до снегов ковыряться будем. Или остальные своим ходом двигаются?

Доверенные переглянулись, а «Фитиль» прямо прожёг Артёмова своим колючим взглядом.

– Не то, Николай Иванович, – пришлось начать. – Помогать бригада отказалась.

– Вот так новость! – председатель посмотрел на Швейку. – А я тут распорядился порося на вашу долю колоть, лапшу варить человек на десять. Что так? Своё дело вы сделали, молодцы. Теперь давайте за весь колхоз думать. Будет план по маслосеменам – будут деньги и техника. Отпашемся до морозов – можно на будущий урожай рассчитывать. А надо ещё сено свозить, про солому я молчу, по снегу придётся. Как же так, мужики?

Не будь тут «Фитиля», подумал Артёмов, ещё чуток дожать – и эти пошли бы трактора заводить. А так… придётся говорить.

– Просьбу я передавал, Николай Иванович, – Артёмов не вполне узнавал свой голос и начал злиться. – Говорят, лучше отделимся, а помогать не поедем.

– Как это «лучше»? – не вытерпел «Фитиль». – Скорей уж наоборот говорили: отделимся, а там уж и на помощь придём. Люди самостоятельность захотели.

Глядя на председателя, Артёмов понял, что энергетик всё ему передал правильно, но он не поверил, либо решил, что запросто собьёт спесь.

– Понял, понял вас, мужики, – склонил голову Ужиков. – Всё понял. Какая, ты скажи, зараза! Семьи делются, народы делются, колхозы начинают делиться. А вы знаете, каких это денег стоит?

– Знаем, – сказал Швейка.

– Ну, Иван-то Зотиков да не знает! – Председатель покривил рот в усмешке. – Не меньше полумиллиона это, Иван батькович, стоит. Не меньше. А где их взять? Есть они у вас?

– Почему «у вас»? – «Фитиль» пожал плечами. – Надо покамест говорить «у нас». А в колхозе есть такие деньги.

– Отку-уда!

– Я не про живые сказал, – защитился открытой ладонью «Фитиль». – Есть недвижимость, земельный фонд. Вы же лучше нас знаете. Никто не собирается Тарпановку покупать.

– А, может быть, ваша правда, мужики, – сменил тон председатель. – Сказать только, не ко времени вы затеялись, а так…

– И когда же то время подойдёт? – спросил «Фитиль».

– А ты сам, Борис, посмотри, – Ужиков ворохнул бумаги на столе, газеты. – Может быть, вообще завтра все колхозы поразгонят.

– Да некоторые и не мешало бы, – «Фитиль» даже не сморгнул. – А зачем же все-то?

– Завидую я тебе! – Ужиков повёл руками. – Всем вам. Отпахал или там коров отдоил – и хоть подсолнухи щелкай! Нет, я понимаю, домашние проблемы у вас, то-сё… Но ведь и с домашними вы в этот кабинет прётесь!

– Это мы-то?

– Ну, не вы, не вы! Я же и только что, и всегда говорил: у тарпановцев бы нам всем поучиться, как дела делать и не надоедать.

– Во, сам же и сказал! – просиял Швейка. – Зачем нам «Маяк»? Сам же сказал, а, Николай Иваныч? Вот и отпускай тогда!

– Эх, Иван! Да я что? Идите! Но ведь у нас же процедуры на каждом шагу.

– Какие процедуры? У тебя власть или не у тебя?

– Ах, вла-асть? – Ужиков поднялся и пошёл прямо на Швейку.

«Напросился!» – с облегчением подумал Артёмов и подобрался на стуле.

– Да какая, к чёртовой бабушке, власть! – Ужиков остановился у края стола для заседаний. – Вот вы меня хозяином зовёте, так? А какой я хозяин? Ну, какой? Щас бы на вас топнуть, да «по машинам» скомандовать, а я что? А я сижу и думаю: я топну, а ну как и на меня оттуда топнут? А? Ведь что раньше, что теперь: полшага не спросясь сделал – тебя же и к ногтю. На собрании вы орёте, а там… и там все орут. Сегодня одно орут, завтра – другое. То по порядку отчитайся, то по аренде… Вы что думаете, просто так все сроки на уборочной затянули? Ну, вы-то работали, это да. А здесь, да по всему району сколько комбайнов простаивало? В самое золотое времечко! Почему? А такие вот расценки утвердили. Звенья поразбежались. И ты посмотри: опять калечных машин понагнали, все комбайны заставили выпускать-выталкивать с машдвора. Он мне не нужен, горючку только жрёт, и комбайнёра путевого я не нашёл, нету, так к нему сторожа, алкаша какого-нибудь шлют! Корми, Ужиков, ищи запчасти для не нужных тебе комбайнов! Зачем головы людям дурили?.. А ты посмотри, кого к нам на ток прислали по райисполкомовской разнарядке! Подъезжаю раз – загорают. Срам лопушком прикрыт, а тут – вот она я! А ну, говорю, девки, кончай разлагаться! Лопаты в руки и… Да ты что, одна говорит, что ты, начальник, я своими руками за всю жизнь тяжелей х… и не держала ничего!

– Прямо так? – Швейка закатился. – Не может быть!

Артёмов это уже слышал, но даже за компанию улыбаться не стал. Он понял. Из кабинета они в конце концов уйдут и уйдут ни с чем. А в Тарпановке что будет? Что вообще будет? Доложит Ужиков в район, оттуда скажут: кончай ерундой заниматься… А в кабинете звучал осмелевший «Фитилёв» голосок. Этим-то что двигает, что ему-то надо, на что он-то рассчитывает?

– Если вы так хорошо своё положение видите, – нахальничал этот рыжий, – тем более должны нас понять и препятствий не чинить. А лучше уж помогайте.

– Да? Значит, верёвку мне самому приносить, а уж ты, Борис, её как-нибудь намылишь? Борзо-весело у вас получается!

– Ну, ясно! – «Фитиль» первым поднялся. – Мы вас официально в известность поставили… А могли бы к Новому году стать добрыми соседями, – прибавил от двери.

– У него что, кто-то есть где-нибудь? – спросил потом хозяин, задержав Артемова.

– Тарпановских везде полно.

– А ты-то. Молодец, ничего не скажешь!

– Сам не знаю, что делать.

– Не знаешь ты. Производственный участок у тебя или шалман в Тарпановке? Ладно, на твоих не буду рассчитывать, но ты бузу гаси давай, не жди воспитателей. Ты понял? А Морозов почему постороннего из себя гнёт? Надо же, и «здрасьте» не сказал! Я к нему подошлю парторга, да ещё инструктора из райкома вызовем… Ты с ними или на своей?

– На своей, – ответил Артёмов.

– Подбрось тут в одно место. Известили они!

5

Доверенные на грузтакси, а там и бригадир на своём «шиньоне», вернулись в Тарпановку уже к обеду. Организованно их не встречали и о результатах докладывать с ходу некому было. Правда, Швейка, пока на свою Заречную добирался, другому-третьему успел через окно прокричать, что, мол, дальше бить надо, но большой сбор был ещё впереди, хотя и там – а собрались в мастерской – в подробности опять же не вдавались.

– Только ты, Зиновеич, зря помалкивал, – высказал при всех неутомимый Швейка. – Мы теперь доверять тебе поменьше станем.

– Это я помалкивал? – удивился бригадир, но тут же и поскучнел как бы. – А чего говорить, если младенцу ясно: непробиваемое дело затеяли.

Но даже и младенцу, не обременённому, как Артёмов, обязательствами перед председателем, не получавшему, как он, зарплату за проведение линии правления в тарпановскую жизнь, было ясно покамест одно: надо стукаться дальше, но по всем правилам.

– Борис говорит: тогда считайте нас на самоопределении, – докладывал Швейка.

– Как же! – усмехнулся Артёмов. – Да так вам любой дурак лапши навешает. Выдумали: самоопределение!

– А как же тогда?

– А я знаю?

– Вот высшие инстанции пусть нам и разъяснят порядок, – вставил Борис Меркушев, взявший дома несколько отстранённую роль.

– Пиши тогда письма в свои инстанции, – это были последние слова Артёмова, после чего он отправился на вечернюю дойку.

– Советник бы нужен грамотный, – заметил кузнец Волобуев. – И тёртый.

– Вот и давайте вспоминать, кто где из наших сидит, – довернул разговор Борис.

– Да сидят… Хоть Леху Ивашкова возьми. А Наташка у Иван Михалыча вообще в райисполкоме заправляет.

– У Лехи чин невелик, а Наталья – да. Так ведь на сраной козе не подъедешь.

– Советчика можно за деньги нанять! – осенило Швейку.

– Ага, особенно на твои.

– Да-а, – проговорил Пётр Прокопьевич Лощилин, – тогдашние-то колхозы матросы собирали. Центр сам присылал.

– А теперь разгонять пришлют, – вставил Санёк Корнеев, на которого поездка, что ли, подействовала: то от Швейки не отставал, а то… даже повыше стал ростом.

– Нет, законно будет! – засмеялся некстати Юрка-Дембель. – Свой клуб, своя какая-нибудь культ-про-Света и стерео-ляля с мигалками!

– Не по зубам, видно, горбушка, – вздохнул Николай Оборин.

– Может, правда, письмо черкнуть куда-нибудь, – поразмыслил Николай Анучин.

– Можно и черкнуть, – согласился Борис Меркушев. – Но пока ответ придёт, новый год начинать надо. Решать – так сейчас, чтобы и фонды, и план были.

– План?

– И план, и обязательства, – отчеканил Борис. – Чтобы потом не сказали: подождите ещё до осени. Вот она, осень, а другая, ты знаешь, какая будет?

– В каком смысле?

– А хватит, скажут, четыре года сопли жуёте. Раз так, нет вам ничего, отдыхайте!

Помолчали.

– Да так и так ничего нету, – сказал Михаил Кузьмич Шоков.

– Ну, ёлки, значит, в район ехать надо! – взвился Швейка. – Кто поедет-то?

– Ладно, – сказал Михаил Петрович Воеводин, без которого весь вчерашний шум прошел. – Есть там у меня, съезжу… Кто со мною?

Из всех охотников он выбрал Санька Корнеева, Юрку, а Швейке сказал, чтобы серьгу на его «алтайце» подварил с Васьком Шашкиным.

– А при колхозе, гляди, свой автобус будет, заправщик, – размечтался Костя Зябин; все с каким-то облегчением засмеялись.

– Что, никому больше не хочется к чужим присоединяться? – зафиксировал Борис Меркушев. – А то заладили: до Мордасова нам на шесть километров ближе.

6

Когда уже стали разбредаться по домам, к Саньку Корнееву подрулил, наконец, Веня Нехаёв и поинтересовался с ухмылочкой:

– Ты после вчерашнего, что ли, такой?

– Какой?

– Ну, какой… Юрка, смотрю, ничего.

– Юрке хоть кобылу подводи.

– Пока вы ездили, я нашёл. Приложился, правда, но есть. Будешь?

Вопрос был излишним.

Потом Веня предложил похлопотать ещё, но идея была пресечена в зародыше.

– Нам с Юркой в центр ехать, – напомнил Санёк, и с этого момента чувствовал себя уже в пути.

Он и неблизкую дорогу от мастерской до своего дома преодолел пружинистым, запасливым шагом, всё время размышляя о предстоящей поездке. Своим поведением у председателя он был недоволен. Ведь он же всегда был готов постараться для общего дела, а если надо, и пострадать. Всегда! И Воеводин указал на него совершенно не напрасно.

Двор его ворот не имел, так как не был и огорожен, и, не меняя ногу, Санёк промаршировал походно-строевым до самых сеней. Корова на карде, успел заметить, лизала соль, выл и скрежетал в теплушке сепаратор, и, значит, домой он угодил в самый кон, разве что за водой слетать, подсуетиться.

Жену, помня, как и она, вчерашнее, Санёк приветствовал сдержанно, зато широко улыбнулся тёще, ответившей ему из своего лежачего положения приблизительно тем же.

– Собирайте, голубки, в дорогу орла! – объявил, когда вой сепаратора стал угасать.

– Хоть бы и правда черти унесли.

– Кудай-то, Шурк? – спросила тёща.

– Районное, мамаш, начальство призывает. – Санёк подсел к ней и украдкой показал три растопыренных пальца. – В виду грядущих перемен, – и раскрыл всю пятерню.

– Слухай его, слухай.

– Я, повторяю, не шучу. Утром должен ехать.

– А у энтого начальства пинжаки, случайно, не с погонами?

Замечание, конечно, было вздорным, однако напомнило, что не помешает в этом смысле захватить и паспорт.

Подождав, пока тёща откопает в тряпье пенсионные излишки, и приняв ссуду с молчаливой клятвой непременно вернуть долг (в руку легли не три или пять, а все восемь рублей бумажками), Санёк взялся за приготовления.

В горнице он раскрыл обитый крашеными жестянками сундук. С внутренней стороны крышки на него глянули: лётчик в кожаном шлеме с комбайнерскими очками, красномордый моряк в поварской бескозырке блинчиком, немой пехотинец и пограничник, у которого взгляд на свету делался острее иголки и пропадал совсем. «На страже защиты родине», – было написано пониже огнестрельного оружия, которое все четверо прижимали к грудям; за головами у защитников были голые доски, потому что ни ракет, ни реактивных самолётов неизвестный мастер рисовать не умел, а, может быть, экономил краски. Не изобразил он и дорогого сердцу танкиста, так что даже мысленно посоветоваться насчёт снаряжения Саньку всегда было не с кем.

Из сундука были извлечены галифе тёмно-синего цвета, рубаха в голубую полоску с твёрдым воротником, а свежие трусы, китайские тёплые кальсоны и несколько застиранную рубаху к ним Санёк выкопал из открытого ящика, куда после стирки всё складывалось охапками и так и лежало до востребования. Пошарив над дверным косяком, он нащупал паспорта, отобрал свой и сунул его в глубокий карман галифе. Деньги переложить не успел.

– Снаряжайся, снаряжайся, – каверзно, с нехорошим посулом прозвучало за спиной.

Не ответив, Санек поискал под занавеской за галанкой своё полупальто, но почему-то там его не обнаружил. Не было его и на вешалке в теплушке. Он присел на табуретку.

– Уморился, сынок? – сочувственно спросила тёща.

– Я-то? Нет, мамаш, переживаю. Ведь же в самый ясный кабинет придётся заходить в мытой куфаечке. И не за себя, за Тарпановку мне стыдно, мамаш.

Услышав это, жена влезла на печной приступок и сбросила на пол… тяжёлое, мятое и перепачканное мелом.

– Возьми, захлёба, свой «москвич».

Пронзив убогую взглядом, Санёк поднял полупальто за шиворот и пошёл выбивать из него лишнее. Тут бы и пригодился забор, но раз нету, пришлось использовать раскрытую сенешную дверь, а лупцевать попорченную одежду гладким тёщиным бадиком. В сумерках не было видно вылетающей пыли, но отчего-то ведь чихалось, и, уморившись размахивать как бы пустой рукой, Санёк решил, что дело сделано.

– Одёжной щётки у нас нету, конечно, – сказал, заходя в дом.

– Культурный какой нашёлся!

– А ведь была. Моя, армейская, – проговорил Санёк, устраивая едва ли посвежевший «москвич» на одном из гвоздей, вбитых в сосновую доску.

Тёща сидела теперь за столом, а убогая разливала щи.

– Садись, Шурк.

– Он со вчерашнего сытый.

В нормальные вечера они хлебали из одной эмалированной чашки, подливая добавку, а сегодня Саньку была сунута алюминиевая, в которой обычно готовилась пережарка из лука.

Ужинали молча, только что пошурыкивали, схлёбывая с ложек медленно остывавшие щи: утка, на которой они были сварены в понедельник, оказалась жирнющей, о чём в другой день обязательно состоялся бы разговор – вот, мол, и кормить путём было нечем, и пропадали где-то целыми днями, а жирок нагуляли не колхозный.

– Сотворим свой колхоз, и жизнь наладим культурную и весёлую, – без особой надежды, просто так сказал Санёк, отваливая от стола.

– С тобой наладишь, – пробурчала жена, но посмотрела на него уже не так косо.

Потом они стали пить чай со вчерашними вафлями. Убогая откусывала плитку с треском и морщилась, наверное, от кислоты, а тёща макала свою в кружку, посасывала и запивала мелкими глоточками. Санёк сплюнул в помойное ведро и без особого интереса подумал, что где-то у тёщи под постелью должен был лежать и коньячок, который догружали этой вот кислятиной.

– Да ведь гадость же! – не выдержал он, когда жена взялась за другую плитку. – Пейте с сахаром, – но цели не достиг.

– Богач какой, сахара у него мешок.

Пришлось уйти с глаз долой. После ужина убогая совсем оставила свой враждебно-подстрекательский тон и выдала для переодевания трусы с якорями, потому что у тех, в полосочку, резинка оказалась прослабленной, почти что верёвочкой – не держала.

Устроившись потом под стёганым одеялом, Санёк захватил одно место у жены в свой кулак, на та вывернулась, словно опытный диверсант, отвернулась и даже толкнула его вострым заносчивым задом.

– Рубля три-то хоть дашь на дорожку? – спросил, закидывая руки за голову.

– Поищи другую давалку, – прозвучало в ответ.

– Ну, тогда не обижайся.

Санёк имел в виду, что засыпать будет на спине и выведет богатырский свой храп сразу на рабочую мощность. В это время, по рассказам жены, начинает звенеть стекло в угловом окне, а кошка мяучит и просится на улицу.

«Ха, сегодня она совсем под сарай жить перейдёт!» – мстительно пообещал Санек, но потом как-то отвлёкся, задумался и заснул тихо, на правом боку.

«А какой мне-то интерес в этом колхозе?» – задумался было Александр Карпович Корнеев, а независимо от него и Веня Нехаёв, и Костя Зябин, и ещё много кто, не оглушённые до поры сном или нечаянной выпивкой. Какой? И, не отыскав ясного ответа, успокаивались ребята тем, что и просто так рады они послужить общему тарпановскому делу, а там, может быть, и им что-нибудь отломится. Но и не отломится – ничего. В конце концов, как сказал Владимир Ильич Ленин, «истина есть процесс», и лучше уж в «процессе» поучаствовать, чем проводить день до вечера да разрушать организм алкоголем и борьбой с глупостью, жадностью и другими пороками, обуявшими, как нарочно, именно их законное бабьё. И многие в этот вечер, действительно, дали прямой, косвенный или вовсе негласный зарок не пить ни грамма до самого победного дня, а бабы у кого сами притихли, чего-то ожидая, а кто просто внимания на них перестал обращать.

Правда, Семён Зюзин, отлупцевав на глазах у Валюна Жигина бродягу Гнедого, обнаруженного им аж на шестом поле, в зеленях, свой личный зарок отодвинул на неопределённое время, а может быть, и вообще ни о чём таком не подумал – как-никак в телеге у них один экземпляр звездастого отыскался. А где один, там и другой приложится, не смотри, что Тарпановка мала; очередная ночь к этому располагает.