Читать книгу Стихотворения и поэмы для 11 класса - Александр Трифонович Твардовский, Владимир Высоцкий, Александр Твардовский - Страница 4

все словно высчитывало

в этом доме себя самого:

пальцы чьи? и мелькало: чей свет?

чья синица? чей щеголь?

пологи надвое дарили себя

имея при людях

где-то свое раскаленное дно

и наклоняли тут двери

на независимой от близкого леса

площадке дверей

а часть платья на теле —

словно холод осенний на картах игральных!

это – льду! подоконники – льду! пальцы

детские – льду!

все в оттисках свистов

светло и оконно

будто без девочки этого дома

зацокало “це”

в брошенном всеми дому!

но войду – и лесным тарахтеньем

поверхности

станут полны потолки

и засветишься

вся словно колючки испарины

непрерываема

и узоры волненья как тени полыни

составят тебя наподобие

светлого хозяйства из перебоев дыханья

и утро подробно

подробен и сад

и все при тебе

в этом доме подробны с утра

как будто возникшие каждый в отдельности

только сейчас

а, колебало, а,

впервые просто чисто

и озаряло без себя

и узко, одиноко

и выявлялась: полевая!

проста, русалочка!

и лилия была, как слог второй была —

на хруст мороза, —

с поверхности блестящей, мокрой,

– царапинки! – заговорю, – царапинки!

с мороза,

и на руке —

впервые след пореза

а этот плач средь трав:

– я богу отдан заново!

а нищий брат, мой ангел под зарей! —

уже тогда задумали,

чтоб объяснил,

и чтоб ушел,

и чтоб осталась эта суть:

царапинки… заговорю – царапинки…

милей вдоль рук

прощальней вдоль ресниц

и птицею на полустанке

узка отброшена и остановлена

потом не появившись были стены

прошла зима и сохранились

там где закрыто все

и сеча тихая одежд и леса

и место облика где нам не быть

И ВОТ – БЕЗ ПОМОЩИ ЛЮДЕЙ, СЕРЬЕЗНО,

И ОЧЕНЬ ДАЛЕКО —

БЫЛА, КАК НА ЛЕТУ ПРОШЛА

БЕЗ ОТЗВУКА: “БЫЛА! БЫЛА!”

еще кричат поют и светятся

в садах во всем поселке

далекие чужие

как точки золота в песке

и тянутся уже во тьме

ряды притихших теней

просты как я молчащий

как вы не узнающие

тех что уже во тьме

птица черная здесь затерялась

о ясный монах галерей

и снега кусок как в награду звезда!

отрываясь от грифа

падают доски селений

здесь во дворе опустевшем давно

и дереву нравятся вывихи дерева

бархату шелка куски

а струны ложились бы четче на книги

освещенные снегом на крыше

через окно

ля́ля, ля́ля без смысла и ля́ля,

пугающая, словно ранены жабры,

и части одежды

опрокинуты в воздух оттуда

там вдалеке,

когда я не вижу, до боли расцвечены

и смягчу я – тряпичны – смягчу;

а это

понятие-облако

столь неотступно-свисающее

будто явлением близко-тревожным —

“нося́”? —

это было об астре, о ночи и о подоконнике,

здесь – о плечах,

представлю ее я в движенье,

но там, где от поля —

словно от стула,

и нет никого;

вся лель, вдоль и лель, прикрывая и шею,

дальше – тянет как с горки, —

вот здесь-то и плачут и не понимают;

и где-то у пыльной дороги

орешника долгий и стершийся край —

как вдоль плачущего одного;

и ясно прощается друг

и думают снова: “да едут же где-то к деревьям,

снится же что-то другое;

и были же корни не здесь,

а мука сильней оказалась”.

после белого поля – широкого нашего —

постепенно чужого

перекладина – издали наша —

а пока я бунтую – моя

и царсово-садо[1] бело на юру

сарабанда-пространство

чистая без удара и опять без удара

одинокий и взрослый я с этого края пойму

цвет – дальнего края другого

там после зеленого логова

двойника людского понятия “поле”

черные тонкие ветки деревьев

и санки и дети в овраге

как ласты – чисты далеки и слабы!

особенно – в поле! с холодными шеями!

и если душа словно бог выясняет

что можно все шеи ломать словно бог

прозрачность без зренья любя

то в поле

заброшенном мной поверх глаз ради памяти

и дети на месте на месте и я

и разрешены как во сне постепенно

и быть и смотреть и болеть

и тайное что-то иметь непременно

особое что-то иметь

что с марлею схоже и схоже с бинтом —

оброненным

в доме пустом

но знающий ясно разрезы во мне чистоты

в чистоте

я знаю что есть и двойник погребенья

есть место где лишь острова-двойники:

чистого первого – чистого третьего —

чистого вечного —

чистого поля

отсвет невидимый птичьего образа

ранит в тревоге живущего друга

и это никем из людей не колеблемо

словно в системе земли

сила соловья создающая

словно в словах исключение смерти:

сердце – сечение – север

а рядом приход и уход

замечающих перья и когти

знающих гвозди крюки и столбы

не боящихся видеть друг друга

и надо на улице утром на шею принять

холод от стен и сугробов

и тайная фраза синичья

диктует сердечную славу всему

слава белому цвету – присутствию бога

в его тайнике для сомнений

слава бедной столице и светлому

нищенству века

снегам – рассекающим – сутью бесцветья

бога – лицо

светлому – ангелу – страха

цвета – лица – серебра

провожу и останусь как хор молчаливый

я в божьем пространстве

весь день предуказанный

с движеньями зимнего четкого дня

словно с сажею рядом

а время творится само по себе

кружится пущенный по миру снег

у монастырских ворот

и кажется ныне поддержкой извне

необходимость прохожих

а уровень века уже утвержден

и требует уровень славы

лицо к тишине обращать

и не книга но атлас страстей

в тиши на столе сохранен

а год словно сажа коснется домов

в веке старом где будто разорваны книги

и любая страница потребует

линий резки и складки к себе

через мои рукава

где холод где рядом окно а за ним

сугробы ворота дома

где сторож труда только образ Отца

не введено поклонение кругу

и доски простые не требуют лика

а издали – будто бы пение церкви

не знает отныне певцов-восприемников

и построено словно не знавший

периодов времени город

так же и воля другая в те годы творила

себя же самой расстановку —

город – страница – железо – поляна —

квадрат:

– прост как огонь под золой утешающий

Витебск

– под знаком намека был отдан и взят

Велимир

– а Эль[2] он как линия он вдалеке

для прощанья

– это как будто концовка для библии: срез —

завершение – Хармс

– в досках другими исполнен

белого гроба эскиз[3]

и – восходят – поля – в небо

от каждого – есть – направление

к каждой – звезде

и бьет управляя железа концом

под нищей зарей

и круг завершился: как с неба увидена

работа чтоб видеть как с неба

а ведь и днем не назовешь! —

как будто это птицы свет

(теперь “свет Моцарта” сказал бы)! —

кружа играющего легкого

по миру будто из себя

катая по кругам-подсолнухам

даль наполняли словно шумом мельничным

и блеском девушки! – для праздника святее

сиянием первичным —

(хотя всегда мы умираем

а это нами и живет:

блестим расплескиваясь тихостью

себе не разрешая знать) —

и все прозрачней леса тень

и вот – как даропринимательница

ряды сияния выстраивает

и добавляет из себя

последний вздох дневного пенья —

и – ровен мир! – река серебряна

поляна золотиста

я юн (как с Губ-что-Свет)

в разрешенной ему дорогой глубине

он затравленный жив

он стар но однажды приснилась глубоко

и гулко

забытая словно для столяра стол неудавшийся

впервые понятная дочь

и он просыпаясь себя помещал перед лампой

и понял себя существующим явно

самоспасающим садом

он думал: как странно что стены с утра

существуют

о как непонятно за чьи говорится глаза́

все это игра и отныне существенна

только защита себя словно гла́за

как будто есть что-то пока кое-что берегут

зачем не разрушить когда лишь меня

укрывает

и в сказке нет смысла ненужных беречь

о как непонятно мне это укрытие

и он тяжелеет бесшумно ногами

словно к а́тласу в детстве к ключицам

внимателен

зная о чем-то растительно-ярком

о внешней и внутренней смежной чащобе

без цвета одежд

и добывает

цветы для себя в тайниках своего же

хожденья —

прекрасны как память во время расстрела

в подвале!

воспитаны холодом лунным

в ночь гимназическую

и был он арктически-цепок как будто

вися словно пух

– о где же то дно где диктуется слово Аа

где реки текут словно вниз и в платке пуховом

по – берегу – женщина

реки – Аа

уходит

как светлая нитка дыханием в поле

и бело-картонная гречка

срезается лесом

птицы словно соломинки

принимают шум леса на шеи

косички ее вдоль спины наугад

словно во сне начинают село

глядя на край каланчи

и там на юру на ветру

за сердцем далеким дождя золотого

ель без ели играет

в ю без ю