Читать книгу Ягодные Земли - Владимир Витальевич Тренин - Страница 5

В понедельник, Кирилл уже с восьми утра, разгребал в узкой подсобке за кабинетом географии, гордо называемой лаборантской, завалы из глобусов, коллекций минералов, рулонов с картами и груды прочего иллюстративного мусора.

Бывает такое, наводишь порядок в шкафу со старыми книгами, найдешь утерянную когда-то, очень интересную научно-популярную брошюру, сядешь на пол среди башен из томов и собраний, и забудешь обо всем. Очнёшься, вот уже и вечер наступил, время летит незаметно. Кирилл увлёкся, сортируя схемы по геологическим и почвообразующим процессам, рельефу, климату отдельным материкам и природным зонам, он зависал над некоторыми листами, вспоминая курсы общей геологии, землеведения и географии материков и океанов. К своему удовлетворению, заметил, что многие вещи он мог бы объяснить лучше, чем на картинках, а некоторые выкладки и вовсе устарели, так что учёба в вузе прошла не зря.

Пару раз с утра заглядывала Алевтина Ивановна, но удостоверившись, что новый работник занят, и судя по всему, добросовестно исполняет свои обязанности, больше его не беспокоила.

Среди наглядных материалов любознательный географ откопал репродукцию Поля Гогена, двух таитянок с фруктами и цветами, наверно подразумевалось, что при описании внешних особенностей местных жителей Полинезии, учитель в теории должен продемонстрировать эту картину. На практике это вряд ли осуществлялось, судя по толстенному слою пыли на пожелтевшем картоне. В поурочном планировании в тетрадях Кирилла, о женщинах Океании тоже ничего не было, поэтому он решил, что пусть лучше Гоген украсит его скромное жилище.

Шедевр мировой живописи, органично вошел в простенок над кроватью, и две молодые девушки с Таити, стали свидетелями многих бурных сцен разыгрываемых в нашей пьесе главным героем, на тускло освещённых подмостках размером четыре на три метра.

После обеда, состоящего из булки и литра кефира, Кирилл перебрался в кабинет биологии. В лаборантской, не в пример обширней, закутка в классе географии, царил порядок. Натертые до блеска микроскопы замерли в звеньях по четыре за стеклянными витринами шкафов, на стеллажах в шеренге по одному, клюв к клюву выстроились в шеренги чучела грачей. Приготовленные учебники разложены в идеальных стопках. Пособия рассортированы по классам, от ботаники к общей биологии, каждые в своей ячейке, сколоченной из тонких отшлифованных реек.

– Эх, Семен Васильевич, какой же вы молодец, – воскликнул Кирилл, оглядевшись, – Как жаль, что так получилось.

Семён Ипатов, как заметила директриса: «учитель от бога», – уставший мужчина средних лет, облаченный в растянутые спортивки и хэбэшный серый халат, в это время стоял с открытым ртом перед дежурной сестрой, показывая, что добросовестно проглотил выданные ему послеобеденные таблетки.

В кабинете биологии было много цветов, на каждом горшке наклеена этикетка с русским названием и видовым обозначением на латинском языке. Знаток комнатных растений Кирилл был так себе, из всего многообразия узнал только герань, фиалку и алоэ.

– «Да еще вот этот с жесткими листьями – «тёщин язык» вроде бы».

Он потрогал продолговатый зелёный полосчатый лист.

– Знаете, как называется этот цветок?

Кирилл вздрогнул и повернулся. У двери улыбался голубоглазый коренастый мужчина с седым ёжиком и перебитым боксёрским носом.

– Тёщин язык?

– Сансевиерия! Семён, кстати, не любил простонародные названия, все ему надо было по науке.

– Сансевиерия, – повторил Кирилл, красивое слово, звучит как испанское женское имя, решено, назову свою первую дочь Сансевиерией.

Мужчина со сломанным носом рассмеялся.

– Я Юкко, учитель труда, и так сказать кризисный менеджер на все руки, даже англичанку замещал, – протянул он руку Кириллу.

– Очень приятно, Кирилл, ваш новый географ и как оказалось биолог.

Юкко зажал пятерню нового товарища широкой мозолистой ладонью.

– Можно, на «ты» Кирилл?

– Без проблем.

– Вижу у Семёна оставлено все в порядке, предлагаю тебе, Кирилл, спуститься ко мне, в кузню Гефеста, так сказать, в царство огня и труда и отведать за знакомство неразбавленного вина, – с этими словами Юкко, не дождавшись ответа, мягко приобняв Кирилла, как старого хорошего знакомого, увлёк в свои мастерские.

В распоряжении Юкко Матвеевича были два класса: слесарный, с токарными станками и широкими столами, оббитыми толстым листовым железом с прикрученными чугунными наковальнями и тисками, и столярный – с верстаками для работы по дереву. В торце второго кабинета, находился шкаф с развешенными ножовками, стамесками и киянками. Подойдя к нему, Юкко двинул плечом, стенка с инструментами плавно отъехала влево.

– Прошу к нашему шалашу, – подмигнув, сказал он.

Кирилл заглянул в маленькую уютную комнатку, с диваном и журнальным столиком.

– У вас тут как в Версале, тайные покои и секретные двери.

– Кирилл, мы же на «ты».

–Как то непривычно, все-таки, разница в возрасте…

– Мне всего полтинник, – Юкко перегнулся за диван и достал из маленького холодильника бутыль с мутной жидкостью, кусок сала и банку с солёными огурцами.

– Ничего себе «всего», до тридцати бы дожить.

– Не смеши мои седые ноги, «дожить» – хохотнув, трудовик расставил угощение на столе, взял из маленького, самодельного шкафчика в углу, тарелки, стопки, складной нож и полбуханки хлеба. Одной рукой, ловко раскрыв складень нашинковал сало и хлеб.

– Сколько тебе, двадцать два, двадцать три?

– Двадцать три.

– Банально прозвучит, но в твоём возрасте жизнь, можно сказать, и не начиналась, – Юкко взял бутылку и посмотрел на Кирилла. – Наверно ты считаешь себя взрослым, но извини, сейчас не война, это только на фронте люди взрослели в восемнадцать за считаные дни на передовой. Ты думаешь: «Ого! Я видел кое-что», и даже был влюблён. Скорее всего, тебя бросили, и от обиды и страданий, наверно сюда убежал.

– Да, как так, Юкко, –прямо в точку, хотя мне стыдно это признать!

– Юкко пожил, Юкко знает! Кто еще по своей воле в наш клюквенный угол заглянет, только на охоту, или за ягодами. Давай ка выпьем, за знакомство, – он наполнил стопки, и передал одну молодому коллеге, – Будь здоров! – и сразу выпил.

Кирилл стоял, о чем то задумавшись. Может, вспомнил, как целовал смеющуюся под дождем Викторию.

– Чего греешь, пей, а то стоит тут, как Алла Пугачева с микрофоном. Не боись, самогон личного приготовления, проверенный.

Кирилл отогнал от себя сладкие воспоминанья и опрокинул жидкость в рот, поперхнулся слегка, резко выдохнул и закусил салом.

–Ну как?

– Да вроде ничего, – сказал Кирилл, присаживаясь на край дивана.

Юкко двинул стул и сел напротив.

– Ну, рассказывай, почему докатился да такой жизни?

– А что рассказывать, вы и так обо всем догадываетесь, отучился, в армию меня не берут, с сердцем проблемы, оно болит иногда, не бьётся как надо – аритмию ставят…, взял направление сюда, сижу с вами, то есть с тобой Юкко, пью самогон. Еще хочу заметить, – всё правда: меня бросила девушка, и возможно, это действительно сыграло какую-то роль в выборе.

– Родители как отнеслись, что ты уехал, – спросил Юкко, разливая свой горький напиток.

– Мама переживает, все-таки единственный сын, а отца нет уже, скоро как пять лет.

– Давай за маму, дай бог ей здоровья!

Вторая пошла легче. Кирилл выудил огурец из банки, хрустнул: Вкусно!

–Что мы всё обо мне, расскажи лучше, Юкко про коллектив в школе, про учеников, чем люди живут в поселке?

– Жизнь, Кирюша, к югу от мексиканской границы не очень весёлая. После самоубийства большой страны, покатилась наша телега взад, да ещё быстро как, по камешкам, да по ухабинам. Вся развалилась, одни щепки на обочине. Раньше леспромхоз был, промкомбинат, рамы, двери, да что, там, даже мебель делали. Я кстати на нём трудился, когда после армии пришел. В школе все местного производства, от сруба до стульев. Зверосовхоз работал, чернобурку выращивали, наши меха призы получали на международных выставках. Может, видел развалины на въезде, это наш Колизей, местная достопримечательность, коровники образцовые, нерентабельные оказались. Эх, было время! А сейчас – деградация и возвращение к натуральному хозяйству и собирательству: огороды, ягоды, грибы. Скоро за корешками в лес пойдем, и про колесо забудем, а что – индейцы до Колумба на волокушах грузы прекрасно перетаскивали.

Юкко сделал паузу и плеснул самогону.

– Но не всё так плохо в Датском королевстве, есть и прогресс, ты его не видишь, а он есть, выпьем, Кирилл за прогресс, – он замахнул стопарь, занюхал хлебом, – По весне вышку поставили сотовой связи, теперь даже в лесу можно болтать. А то раньше смех был, Витька Базлаев, скупщик ягод, клюквенный король, телефон купил в городе год назад, крутой ходил, с мобилой на шее, а связи нет. Так, поиграть только. Вот тебе пример, когда деньги есть, а маслица в голове – чутка на донышке. По некоторым направлениям техническое развитие идёт, пройди по селу – на каждом втором доме по тарелке спутниковой. Бабки последнее выкладывают, крыша съезжает, пол провален, крыльцо упало, но главное – чудо техники висит: голубой глаз должен гореть, не затухая, как доменная печь.

– Значит, выбираемся из ямы Юкко, пенсии платят, обещают учителям и врачам зарплаты поднять. Мне в районном отделе образования подъёмные даже грозились выдать, – Кирилл сам не заметил, как выпил самогон, не ощущая горечи, запылали щеки.

– Понимаешь Кирюша, проблема кроется в несправедливости распределения благ. Ты говоришь – врачи, учителя, инженеры, шахтеры, станут жить лучше. Станут наверно, когда им смахнут метлой крошки с пола, после трапезы их слуг, понимаешь, даже не со стола. С грязного кухонного пола! Мы все пыль под ногами этих чертей, которые рвут мою страну. Был один римский папа, давненько, страдал чревоугодием, целый день он ел, ел, потом принимал рвотный порошок, освобождал желудок, а потом опять трескал всякие разносолы и снова блевал, и это в голодной средневековой Европе. Так вот, сейчас верховые мракобесы едят нашу Родину, отламывают огромные куски, глотают, давятся, и вроде наелись, а все равно мало, их полоскает, а они опять жрут. Ты не смотри Кирилл, что я финн, я красный, свой, и сын красного финна. Отец мой самого Ленина видел! И душа у меня хочет справедливости, и земля мне эта родная! В прямом смысле, меня мать, когда за клюквой ходила, на болоте прямо и родила, тут недалеко в четырех километрах, – распалённый Юкко плеснул самогону, встал и торжественно объявил, – Выпьем за то, что дорого каждому нормальному человеку – за правду! И я точно знаю, что засияет солнце над Северной Элладой!

Кирилл потряхивал стопку и наблюдал за рябью на мутной жгучей воде, пламенная речь проходила мимо.

– Эй, микрофонщик, сколько можно держать, кипит уже, – Юкко протянул ему огурец.

– Спасибо. Выпьем за правду!– Кирилл осушил вверенную ему посуду, и почувствовал, что хмелеет, – Юкко садись, остынь, а то мы сейчас пойдем сельсовет с почтой штурмовать, ты про коллектив расскажи, как атмосфера?

– Благодаря Алевтине, школа на хорошем счету, процентов сорок, детей, поступает в ВУЗы, то есть из десяти выпускников, – четыре человека. Для нашей деревни, это супер результат. В основном, преподают пенсионеры, ни кто не хочет к нам ехать. Учителя дружные. Сам увидишь. Историк – интересный мужик, не без странностей, конечно, Андрей Абрамович, чутка за сорок, ты с ним подружишься. Организуем здесь ячейку за справедливость, эх, жалко Семён соскочил, слышал, небось, о пожаре? Пушистая пришла, ничего не поделаешь, прежней, жизнь, для него уже не будет – Юкко налил еще.

– Мне хватит, и так уже зацепило. Давно самогон не пил, – сказал Кирилл.

– Еще по глоточку и всё, договорились?

Выпили еще по одной. Юкко расстегнул верхнюю пуговичку на рубашке.

– Физкультура у нас в почёте, секция лыжная гремит в районе, ведёт старик, Павел Валерьянович, мастер спорта, крепкий такой дед, выпить не дурак. Наладил снабжение со столицы. Пластиковые лыжи, палки облегчённые, ботинки беговые. Снегоход есть, круговую трассу оборудовали длиной десять километров. А какая у нас учительница физкультуры у младших классов – просто богиня, наша Клюквенная Афродита, Софи Лорен плачет в чулане от зависти. Ты все сам увидишь, и обязательно влюбишься в нашу Тоню – Антонину Сергеевну Видову. Понимаешь, какая фамилия – от слова «Вид», там такой пейзаж, сказочный рельеф. Что спереди, что сзади, закачаешься. Все мужики на селе пускают слюни.

– А сколько ей лет?

– Тридцатник в том году отмечали.

– Тётя уже в годах, – заметил Кирилл.

– Много ты понимаешь.

– Если она такая необыкновенная, что забыла в деревне? – спросил Кирилл.

– В том то и дело, что дама столичная, в Санкт-Петербурге жила, говорят любовниками крутила богатыми, как хотела, с финансами всё в порядке, между прочим, совладелица спортивного клуба. Красивые женщины, Кирюша, как правило, несчастливы, они долго выбирают, отшивают достойных мужчин, а когда серые подружки обзаводятся вторым ребенком, наступает прозрение. Приходится влюбляться, в первого завалящего мужичонку. Тот, естественно пьёт и бьёт, потому как слаб и жалок. Знаешь, у Даля в пословицах есть: «Бей бабу молотом, будет баба золотом». Нет, не будет золота, и бабы не будет. Сбежала Антонина от своего благоверного в родную деревню, не знаю, может и квартиру ему в городе оставила. Хорошо хоть детей нет.

Юкко потянулся за бутылкой.

– Я не буду больше, да и пора уже домой идти. До первого сентября всего ничего, а у меня ещё конь не валялся. Почитать надо учебники по курсу биологии, – Кирилл встал с дивана.

– На ход ноги обязательно надо принять, – Юкко взболтнул и разлил остатки.

–Благодарю, Юкко, приятно было познакомиться, спасибо за угощение, Приходи в гости, переулок Боровой, дом два, квартира один.

– Хорошо, Кирюша, тебе спасибо за компанию, встретимся еще.

Кирилл выпил, крепко пожал руку нового друга и вышел из школы, стараясь идти ровно.

***

Всю ночь на первое сентября шёл дождь, далеко, далеко рокотали громовые раскаты. Осенняя гроза – редкое явление на севере. Кирилл проснулся, посмотрел на экран телефона, лежащего рядом на стуле – ещё только половина второго, а сна ни в одном глазу. Что-то грезилось тревожное, но он не запомнил. Обычно, когда небо плачет, так уютно лежать в теплом помещении под толстым одеялом, и, слушая перестук капель за окном, проваливаться в сладкую дрёму. Наверно, сказывалось волнение.

– «Как дети примут? А вдруг не получится? И что тогда делать, бежать домой, как побитая собака. Куда податься? Продавцом в пивной ларёк?»

Вдруг кто-то постучал в окно. Кирилл вздрогнул, прислушался. Тихо.

– «Может это сон?»

Все эти ночи, по приезду он видел какие странные видения. События во сне происходили наяву, солнце грело, огонь обжигал, и ветер шевелил ветви деревьев, ощущались запахи и даже вкус.

Такие живые сновидения он видел в детстве почти каждую ночь, долгое время, после одного случая. В третьем классе в школу привезли японский мультфильм про Хиросиму, раньше часто показывали кино в школах. По сюжету, после взрыва два брата, стали свидетелями смерти родителей, пытались их спасти, но не смогли и дальше сами вели борьбу за жизнь.

На сеансе в актовом зале, – веселье, школярское соревнование в остроумии, реплики из темноты, ходьба по рядам, строгие окрики учителей. Кирилл смотрел на экран, не отрываясь. Когда включили свет, его жизнь продолжилась как обычно по расписанию, продлёнка, занятия в художественной школе и секции бокса. Вечером, только закрылись глаза, его опалило огнем красивого американского облака, все рушилось вокруг. Он пытался спасти маму с папой из-под завалов, таскал обломки бетона, резал руки об арматуру и чувствовал боль, но не мог помочь. Со временем, ядерные сны повторялись все реже, и пропали навсегда.

– «Господи, какой я был впечатлительный, а помнишь тот страшный фильм о войне «Иди и смотри», там вообще не снов было, месяц спать не мог!»

В старших классах Кирилл понял, что приходит время наглых ребят с крепкими мышцами, и загнал свои рефлексии как можно дальше. Он встраивался в образ, как мог, ходил в качалку, изображал в разговорах с товарищами прожжённого циника, а дома читал книги, много книг. Ещё он очень любил рисовать.

Кирилл потрогал холодные стальные шишки на спинке своей купеческой кровати.

– «Вот, выпил тогда с Юкко и ночь прошла спокойно».

В тот вечер, после посиделок с трудовиком, добравшись до дома, после безуспешной часовой борьбы с учебниками, отрубился до утра без сновидений. За короткий промежуток, он предпринял несколько честных попыток составить план по вводному уроку для самого главного, выпускного класса, потом плюнул, взялся читать о строении клетки, перепрыгнул к простейшим. Дефиниции путались, митохондрии искрили, мембраны не пропускали подгулявших весёлых молекул, инфузории туфельки танцевали фокстрот вместе с мухами дрозофилами, голодные собаки Павлова выли на заднем дворе, а горошины пастора Менделя, скатывались по растянутой пружине дезоксирибонуклеиновой кислоты и с веселым визгом падали в первичный бульон.

– «Дрозофила», – это слово любил повторять один знакомый студент, по кличке Леденец, с факультета физического воспитания. Его взяли без экзаменов, за какие-то заслуги в спорте, поэтому он вряд ли знал, что «Дрозофила» – мелкое насекомое из семейства плодовых мушек (Drosophilidae), из своей короткой жизни и простоты выращивания, является идеальным объектом для генетических исследований. Кирилл волею случая попал с будущими физкультурниками в колхоз после первого курса.

– «Самоуверенные мясистые парни, где они сейчас?»

Леденец, был важный, накачанный перец, в свои 19 лет, кажется, познавши смысл жизни, он был уверен в себе, как Гитлер в июне 1940 года. Помните ту фотографию со Шпеером на фоне Эйфелевой башни?

Для Леденца слово «Дрозофила», выхваченное в коридорах универа, несло запредельный трансцендентный смысл, но могло быть использовано как восхищение или ругательство.

– Дрозофила, – восхищенно говорил он, подпирающий небо на картофельном поле, мечтательно смотря на низколетящий пожарный вертолет. – Яка, Дрозофила, – выдыхал он, выпив полстакана самогона. – Ах ты Дрозофила сраная! – обращаясь к обидчику, оглоушившему его штакетом по голове возле сельской дискотеки.

– «Вот така дрозофила», – Кирилл повернулся на другой бок. Сон все не шёл.

Вдруг комната осветилась белым светом.

– «Раз, два, три», – начал отсчет Кирилл, на «семи» раздался гром. Учтя, повышенную влажность и температуру воздуха, он предположил что гроза, где-то над болотами в двух с половиной километрах от села.

Скорость звука в таких условиях с 332 метров в секунду (при 0 градусов Цельсия) возрастала на 15-20 метров до округленных 350 метров в секунду. Помножив рассчитанную скорость на время прохождения звука (7 секунд), оп получил искомое расстояние. Все эти расчеты Кирилл произвел в уме и удовлетворенно хмыкнул. Папины уроки не прошли даром.

Он вспомнил отца, и ту страшную грозу. Они лежали вдвоём в маленькой брезентовой палатке, на дачном участке, поросшем кряхтящими на ветру и дожде вековыми соснами.

В начале девяностых, уже умирающий завод по производству лесных тракторов, где работал ведущим инженером, Савельев старший, выделило работникам кусок леса в тайге, в пятидесяти километрах от города. Около сотни человек получили по пятнадцать соток серого гранито-гнейса и валунов, перерытых травянисто-моховым ковром и поросших светлым корабельным лесом. В качестве бесплатной радости природа снабдила этот край тучей гнуса, клещами и гадюками, которые чёрно-серыми клубками извивались на валунах в первые дни начала лета. Отец был счастлив.

Машины в семье не было. Рейсовый автобус высадил новоиспеченных дачников на трассе, дальше надо было идти десять километров по лесной убитой грунтовке. Нагруженные запасом еды на две недели, с палаткой, вёдрами и инструментом, вдвоём они вышли к своей земле. Тринадцатилетний Кирилл, почувствовал себя Робинзоном Крузо. Отец не делал поправку на возраст. Киря рубил деревья, таскал бревна, корчевал пни. Первые дни болело всё тело, сводило мышцы, но потом прошло, мальчик становился мужчиной. Вечером, отец, посмеиваясь, выковыривал впившихся за трудовой день клещей из спины сына.

– Только маме не говори, – замечал он, бросая извлеченных кровососов в костёр.

На исходе второй недели жара достигла пика. Ближайшие ламбы с водой цвета крепкого чая прогрелись до температуры тела и купание не освежало. Змеи, кожаными лассо замерли на раскаленных камнях. Вечером пропали комары и замолчали птицы. Ближе к полуночи на лес обрушился шквалистый ветер, высокие сосны гнуло в коромысло, вдруг сверкнуло, и грянул гром, так, что зазвенело в ушах. По палатке замолотил дождь. Гром не прекращался, вспышки освещали палатку даже через брезент. Наверно отец почувствовал первобытный страх сына. Одно дело в городской тёплой квартире пережидать непогоду, а совсем другое – лежать на каменистой земле, где от чёрной разбушевавшейся бездны, тебя ограждал только тонкий слой ткани.

– Вот, смотри, сверкнуло. Считай, сколько секунд, «раз», – на счет «два», раздался грохот, – значит гроза в двух километрах. Кирилл позже узнал, что отец лукавил, успокаивал сына, намеренно увеличивая расстояние от их лагеря до места удара молнии. Гремело на счет «пять», потом на «восемь». Временной разрыв между молнией и громом стал увеличиваться, ветер стих, и Кирилл уснул.

Они с отцом за лето поставили сруб из сведённого на участке леса. Свежие чистые бревна сочились ярко-желтой, играющей на солнце смолой. Папа ходил по шаткому черновому полу, подпрыгивал, хватался через поперечную деревину и делал подъём с переворотом. Киря хохотал.

С начало учебного года отец приезжал достраивать дом один, почти каждый выходной, навёл стропила и перекрыл крышу рубероидом. Когда, завод закрылся, он практический переехал на дачу, жил там зимой и летом. Рыбачил, бродил по лесам, деньги зарабатывал строительством, периодическими короткими халтурами.

Как-то холодным декабрьским вечером, зазвенел телефон. На трубке был сосед по участку. Он нашёл отца повешенным в открытом дачном домике, на той самой, только потемневшей от времени поперечной балке, с подтеками засохшей коричневой смолы.

– Эх, папа, папа, – зачем? – Кирилл вытер глаза краем наволочки.

Сквозь шум дождя раздался отчетливый стук в окно. Кирилл вздрогнул.

– «Да, что ж такое?»

Он прямо в трусах, босиком выскочил на мокрое крыльцо. Во вспышке молнии Кирилл разглядел уходящую знакомую фигуру в кепке и в выцветшей штормовке.

– Папа!?

Небесная влага смешалась со слезами. Кирилл побежал со двора в переулок и дальше, на центральную дорогу. Дождь колотил по шиферным крышам, потоки бурлили в придорожных канавах. Чёрные бездонные окна отражали вспышки молний.

Голый и мокрый он стоял на сельской дороге, терявшейся в стене воды, один в этом грозовом мире.

***

К утру первого сентября, дождь не прекратился. Алевтина Ивановна распорядилась провести праздничную линейку в спортивном зале.

Первоклашек было совсем мало, всего шесть человек. Сказался демографический провал девяностых. Такая ситуация наблюдалась до пятого класса. С шестого по девятый, параллель состояла из двух классов «А» и «Б» примерно по двадцать детей в каждом. Старшие – десятый и одиннадцатый, тоже были в одном экземпляре. Кирилл поздоровался с директрисой и облокотился в сторонке об шведскую стенку. Возрастная структура школы наводила на грустные мысли.

– «Вот тебе и русский крест, куда уж нагляднее», – подумал Кирилл, вспоминая известный график, с курсов экономической и социальной географии, похожий на Андреевский крест: уходящую вниз линию рождаемости, и пересекающую её в точке 1992 года, чёрную прямую смертности в России, взлетающую в бесконечность.

Алевтина Ивановна сказала в микрофон несколько слов, поздравила учеников с началом нового учебного года. Представила нового учителя географии и биологии. Кирилл улыбнулся и кивнул головой. Старшеклассницы с нескрываемым интересом рассматривали молодого симпатичного педагога.

Дети разошлись по классам.

У Кирилла в этот день не было уроков. Он заглянул в свой кабинет. Сел за учительский стол, встал и прошёлся между рядов.

–«Совсем недавно, ты носился по такому же классу, а иногда прямо по партам», – он вспомнил, как на перемене, будучи уже взрослым парнем, перед уроком физики сайгаком проскакал по столам и спрыгнул на пол у доски, а в этот же момент в класс вошла учительница, Кирилл упал, практически в её объятия. Он вспомнил возмущенные глаза физички, и улыбнулся. Закрыл дверь и направился, обходя лужи по направлению к дому.

На улице стало совсем мрачно и холодно. Кирилл снял парадный пиджак, рубаху и повесил на плечики. Натянул чёрный свитер, маминой вязки, и носки из собачьей шерсти. Пришло время затопить печь. В сарае было немного сухих дров. Директриса обещала машину на неделе. Сходил на улицу и вывалил охапку поленьев на пол в кухне. Включил свет, лампочка не горела.

– «Тьфу ты, вот не задача».

В полумраке нащипал лучины, сложил в плиту и поджёг. Топка была одна, общая на плиту и кирпичный стояк в комнате. Сел на корточки перед открытой дверцей. Огонек поплясал по сосновым щепкам и перекинулся на поленья.

– «Дров-то сухих совсем мало, зимой будут проблемы».

Три куба сырой, гниловатой осины и ольхи привезли Кириллу через два дня, но толку от такого топлива было мало.

Остатки березы и сосны он использовал только на растопку. Как правило, сухие дрова хорошо сгорали, только слегка подсушив, свежие сырые поленья. Осина обугливалась сверху, но не загоралась. Трубу, естественно нельзя было закрыть, и в щитовом бараке, и без того холодном, становилось совсем влажно и зябко. Кириллу приходилось ухищряться, чтобы протопить печь: устраивать стену дров прямо на кухне, раскладывать поленья на плите, наплевав на пожарную безопасность.

Наш герой был неприхотлив, поэтому мог жить в любых температурных условиях, но в некоторые нервные зимние дни, выдержка его подводила, и случались срывы. Все удары принимала на себя кирпичная плита. С минуту поколотив кочергой по чугунным уголкам, окантовывавшим печку, молодой педагог успокаивался. Ах, с какой радостью в такие моменты он перехватил бы между глаз железной палкой этому бугаю с лицом дегенерата, – Харчеву из одиннадцатого класса, или дал бы слегка по шее ехидному подлому засранцу Ванечке Сизову из девятого. Именно в один из таких моментов эмоциональной разрядки полетели в печку французские стихотворцы, да простят книголюбы нашего вспыльчивого географа. И поймём же истоки побега, предшественницы Кирилла на этой кухне, молодой городской учительницы с тонкой душевной организацией, хоть и любившей «проклятых поэтов», отвергавших буржуазный комфорт, но непривыкшая к суровому неблагоустроенному быту, сама она не смогла жить без удобств.

Кирилл сидел на полу и смотрел на потрескивающие дрова, задумчивое лицо озарялось оранжевым светом. Кто-то постучал в дверь.

– Войдите.

– Можно? – хрипловатый женский голос, послышался из коридора.

– Нужно! Проходите, не стесняйтесь.

На кухню вошла молодая симпатичная брюнетка в тёмно-синем спортивном костюме и прищурившись взглянула на сидящего жильца.

– Здравствуйте, мрачновато у вас, – сказала она, оглядев кухню.

– Нормальная мужская атмосфера. А я вас знаю, вы из какого класса? – вставая, спросил Кирилл.

– Ха, ха, – смешно! Я веду физкультуру. Директриса, просила новенького позвать, в учительской стол собирают в честь первого сентября.

– Вас, случайно не Антонина зовут?

– Да, откуда вы знаете.

– Мне уже сообщили о самой красивой девушке на селе, вы подходите под описание, – он протянул руку, – меня зовут Кирилл.

– Вы мне льстите Кирилл, приходите, мы вас ждём, – она улыбнулась, изящно повернулась и, качнув бедром с тремя полосками, как будто не замечая его открытой ладони, выпорхнула из кухни, оставив лёгкий шлейф теплых и вкусных женских запахов, казавшихся чуждыми на тёмной, задымлённой кухне.

***

В учительской ждали нового географа, и кажется, обрадовались, когда он заглянул в приоткрытую дверь. Столы накрыты, коллектив на местах, и для начала праздника не хватало только Кирилла.

– Вот наше молодое пополнение и надежда, – сказал Алевтина Ивановна, – Кирилл Николаевич Савельев, прошу любить и жаловать.

Его посадили между долговязым бледным мужчиной с растрепанной черной шевелюрой и крупной мужиковатой женщиной, похожей на пожилую метательницу молота.

– Андрей Абрамович, можно просто Андрей, – представился брюнет, – учитель истории и обществознания, основам безопасности жизнедеятельности, а также специалист в эзотерике и оккультным вопросам.

– Андрей, кончай, со свой лабудой, не пугай молодого, – крепко сжав новенькому соседу плечо, фемина справа представилась: – Василиса Михайловна.

Кирилл посмотрел на её широкое лицо, самой заметной деталью, которого были тёмные гусарские усики.

– Очень приятно, – он опустил глаза, стараясь не глядеть на растительность над губой и не смущать даму.

– Водочки? – Василиса взяла инициативу, и, не дожидаясь ответа, наполнила ему стопку.

– Уважаемые коллеги, объявляю новый учебный год открытым, и желаю вам прилежных учеников и терпения! – объявила Алевтина Ивановна, подняв бокал с красным вином.

– Знаем мы этих учеников, читают по слогам в девятом классе, – прошипела ему на ухо Василиса, и залпом выпила стопку.

– Прям, уж по слогам? – тихо спросил Кирилл.

– Сам увидишь. Не все конечно, но есть отдельные персонажи. Я литературу с русским им даю, знаю, о чём говорю, некоторых даунов учить, «что мёртвого лечить». Им что нужно? Бухнуть, да потискать девок подоступнее, есть тут прошмандовки. Продукты «пьяного» зачятия, хули? Уже с шестого, седьмого класса пьют, из дома зараза идёт, если батя с матерью киряют, школа не поможет.

– А на что родители пьют, работы же нет? – спросил Кирилл, слегка смущённый напором и лексиконом русички.

– Ягоды, Кирилл, наше красное золото, на ягодах за сезон, можно состояние по местным меркам сколотить. Морошка, черника, брусника, ну и клюква конечно, кислятину вообще тоннами гребут. Есть у нас один бизнесмен Витёк Базлаев, организовал заготовительную фирму, у народа скупает и в городе сдает, а там за кордон уводят. Страда идет с июля по ноябрь, остальное время заработанное пропивают, – Василиса опрокинула очередную рюмку, наглядно показывая, как происходит процесс освоения заработанных средств.

– Ты не куришь?

– Да, точнее нет, бросил недавно.

– Понятно, долго жить хочешь? – задав этот риторический вопрос, она с грохотом отодвинула стул и понесла большое тело, облаченное в бархатное платье, к выходу.

Кирилл, наконец, осмотрелся, маленькие пожилые учительницы математики и физики, и педагоги начальной школы, очень похожие на обычных деревенских бабушек, скучковались и обсуждали способы засолки грибов. Раскрасневшийся Юкко, громко объяснял Алевтине Ивановне внешнюю политику Китая. По правую руку директрисы сидел крепкий старикан с седой докторской бородкой, он периодически наливал себе водки, поднимал перед собой стопку, чему-то улыбался и выпивал, не чокаясь ни с кем, удовлетворенно хмыкал и закусывал рыжиками. Он был похож, по описаниям Юкко на физрука Павла Валерьяновича. Боковым зрением Кирилл, уловил, чей то взгляд, за ним наблюдали. Повернув голову, он увидел Антонину. С бокалом в руках, и, отодвинувшись от стола, она качалась на стуле. Насмешливый взгляд ее зеленоватых глаз был направлен на нового учителя. Кирилл заметил, что мастерка расстёгнута, а в разрезе видна ложбинка под загоревшей шеей, плавно перетекающая в высокую грудь, красивая волнующая линия плоти угадывалась по синей тканью кофты.

Кирилл смутился и покраснел, придвинул к себе салатницу.

– Кирилл, а вы верите в тёмные силы, враждебные человеку? – отвлёк его от оливье историк.

– Как специалист по естественнонаучным дисциплинам, я не верю в существование потустороннего мира, загробной жизни и волшебства.

– А зря, мир не так прост, как кажется, – Андрей Абрамович пристально посмотрел на Кирилла.

– «Историк, кажется тоже с сумасшедшинкой».

– Кроме истории я преподаю ОБЖ, учу детей первой помощи, спасению на водах и при землетрясении, но мало кто догадывается, что есть вещи гораздо страшнее наводнения и лесных пожаров. Параллельно с нами существуют другие миры, заселённые ужасными существами – назовем их демонами. В своем пространстве они без материальной оболочки, имеют волновую природу, это такие сгустки злой энергии, которые способны проникать в наш мир. Но не через какие-то материальные червоточины, то есть торнадо в атмосфере, или тектонические разломы в литосфере, а через нервные окончания человека. Прорехи в нервной системе, любые нарушения в психике, могут сформировать слабое место, вход в другое измерение и демон с той стороны, как шаровая молния с улицы, залетающая в форточку, просачивается в серое вещество мозга, раковой опухолью пожирает душу.

– «Я в школе или в дурдоме?», – Кириллу захотелось выпить.

– Человек, одолеваемый демоном, меняется, – увлечённо продолжал Андрей Абрамович. – Характер, поведение, поступки, он становится не похожим на себя раньше. Главный отличительный признак – паталогическая жестокость. Все эти маньяки, кромсающие себе подобных без причины, не люди. Человеческая у них только оболочка, на самом деле они демоны, – историк глотнул вина.

– Необходима профилактика от попадания зла, чтобы не слабела душа, не малодушничать, как говорит русский народ. А я бы сказал не тонкодушничать, где тонко, там и пробивается демон. Надо читать правильные книги и делать добро.

– А с этим я абсолютно, согласен! Давайте выпьем за добро и хорошую литературу, – оживился Кирилл.

– Наливайте, я пришла, – рядом рухнула на стул Василиса, взялась за бутылку и разлила себе и соседу, – Не замучил Андрюша тебя своими тёмными силами?

– Напротив, очень интересно, – заметил Кирилл, он набрался смелости и посмотрел в сторону Антонины. Она ушла, только на столе остался недопитый бокал.

– «Очень жаль, действительно красивая женщина».

Василиса опрокинула стопку, перегнулась через него, обдав запахом сигарет и термоядерных духов, щелкнула по носу задумчивого историка: – Андрей, держи нос бодрей.

– У меня, между прочим, и программа спецкурса для десятого класса составлена по защите от демонов, – встрепенулся Андрей Абрамович, – показал в районном отделе образования, там как на дурака посмотрели.

– Не расстраивайся Абрамыч, будут и нашей улице костры с демонами полыхать, – зычно хохотнула Василиса.

– Вот видите, Кирилл, никто мне не верит, а в райцентре вообще за мракобеса считают, кстати, мы можем перейти на «ты»?

– Конечно, – сказал географ. – Не падайте, то есть не падай духом, ты так сильно веришь, даже мне – материалисту показалось, что-то в этом есть.

– Сколько можно, переведите уже тему, – попросила Василиса, – скука с вами смертная, пойду к Юкко, с ним веселее, – прихватив бутылку, она двинулась к трудовику, а тот, увидев её, шутливо закрыл лицо руками.

– Скажи, Андрей, а дискуссия в классе получается? Когда я вступил в пору созревания, рушился Союз, и все мы, молодые буйные демократы, ждали перемен, до хрипоты спорили с пожилой учительницей истории, членом компартии, а она, бедная, пыталась до нас донести простые истины, что это плохо, когда разваливается страна, и от запада, ничего хорошего ждать не стоит.

– Сейчас ты по-другому смотришь на мир, я так понимаю, – улыбнулся Андрей.

– Стройное мировоззрение моё дало трещину, когда демократические бомбы справедливого западного мира разорвали Югославию.

– Знаешь, Кирилл, я стараюсь не показывать классу свою точку зрения, просто объясняю причины, а выводы они должны сделать сами. Думаю, если случилось, то или иное событие, значит, оно должно было произойти. СССР распался, ничего не поделаешь, стареющая партийная элита захотела жить красивее и сама потянулась за ярким отравленным яблочком. Многие граждане тоже ликовали. Народ хлебнул полной ложкой капитализма, который, действительно оказался с душком. Понадобилось не так много времени в историческом масштабе, чтобы шоры упали с глаз. Вот увидишь, пройдёт лет двадцать, и все захотят обратно в Союз. «В России нужно жить долго», – не помню чья, но подходящая мысль.

– То есть, грядут перемены?

– Посмотрим, терпение мой друг, как сказал Рабле: «Всё приходит вовремя, к тому, кто умеет ждать».

– Андрюха, хватит голову морочить молодому педагогу, – Юкко, поднял рюмку, – присаживайтесь к нам.

Географ пришёл после посиделок затемно, лег спать и долго ворочался, нет, не из-за злых демонов или переживаний о судьбах страны, покоя не давали весёлые зелёные глаза и ложбинка в разрезе спортивной кофты.