Читать книгу Бегемот - Владимир Юрьевич Дяченко - Страница 8

Сергей Петрович, конечно же, понимал, он даже улыбнулся самому себе, так он хорошо это понимал, что жизнь людей похожа одна на другую, словно буквы в книгах. Но сейчас ему очень уж хотелось, чтобы его жизнь была чем-то необычным, или пусть хотя бы и буквой, но в каком-то очень хорошем, печальном и светлом слове. Чтобы тот, кто услышал это слово, именно кто-то, из тех, других, а не он сам, до слёз задумался бы о горькой и печальной судьбе Сергея Петровича Жилина.

Сергею Петровичу сейчас хотелось, чтобы ему про него рассказывали так, чтобы от этого рассказа в его груди было светло и от этого света в груди хотелось бы плакать, чтобы сердце куда-то спешило и рвалось, как собака с поводка.

А получалось всё как-то не так: совсем просто и неинтересно, словно тот, про кого рассказывали, жил какой-то бестолковой, глупой и ненужной жизнью, и был слишком таким же, как все; хотя он не был таким же, как все, потому что он был он, а все были другие.

И только сам Сергей Петрович Жилин захотел погрустить о своей жизни, только он стал чувствовать в своей груди этот печальный свет, только к глазам его подступили эти первые, тёплые, согретые жалостью и любовью к самому себе слёзы, как рассказчик, словно он только и ждал того, что Сергей Петрович захочет продолжения, тут же заговорил:

«Сергей Петрович шёл среди высоких, красных стволами сосен по новенькому блестящему асфальту, ведущему к Лилечкиной школе, и вспоминал, и даже с удовольствием вспоминал зимние милые подробности: как в позапрошлом феврале, когда он впервые попал сюда, он сбивал лопатой со ступенек лёд, таскал уголь, топил печь, как чинил чайник, как заваривал чёрный душистый чай, как он утешал Лиличку, и какой она тогда казалась ему беззащитной в своём пуховом платке, в телогрейке и валенках.

Сергей Петрович от избытка сил иногда даже принимался бежать вприпрыжку, что-то насвистывал себе под нос, несколько раз запустил придорожной шишкой в слишком уж любопытную белку, которая преследовала его от самой автобусной остановки и даже, совсем развеселившись, во весь голос пропел сначала тенором:

Как соловей о розе поет ночном саду,

Вам говорил я в прозе, на песню перейду…

А потом и басом:

На воздушном океане без руля и без ветрил

Тихо плавают в тумане хоры стройные светил…

Причиной же такого весёлого настроения Сергея Петровича было то, что учитель биологии Александр Иванович Сорокин (он работал с Сергеем Петровичем в одной школе), попросил его замолвить за него словечко перед Лиличкой о месте учителя биологии в её школе-интернате.

Если бы Александр Иванович Сорокин перешёл в Лилечкину школу, сам Сергей Петрович занял бы освободившееся место учителя биологии в своей школе, и больше не прозябал там в учителях труда и домоводства. Именно поэтому Сергей Петрович так охотно и взялся за это протежирование.

Когда Лилечка в ответ на его просьбу ответила ему: «Я подумаю…», Сергей Петрович тут же представил себе себя на месте Лилечки и представил, как бы он сам просто и без всякой дипломатии ответил ей: «Да, Лиля, конечно же, возьму, пусть приходит…» И тут же Сергей Петрович сам пришёл к той мысли, что более правильно поступила сама Лилечка, а не он, если бы он оказался на её месте. «Может быть, именно поэтому она и директор, что умеет так серьёзно и умно сказать: «Я подумаю…», а я просто учитель труда и домоводства», – подумал Сергей Петрович и снова запустил в любопытную белку шишкой.

Ещё издали Сергей Петрович увидел Лилечку – она стояла возле клумбы с розами, прямо перед входом в центральный школьный корпус, сверкающий свежевымытыми окнами.

Рядом с Лилечкой стоял высокий мужчина: его Сергей Петрович узнал сразу: это был знаменитый спортсмен-олимпиец, сам Кувшинников. Сергей Петрович удивился тому, что знаменитый Кувшинников в жизни оказался не так уж и высок ростом и не так уж и широк в плечах— во всяком случае, сам Сергей Петрович и ростом был не ниже, и в плечах не уже.

Рядом с Кувшинниковым стоял Зот Филиппович и Сергей Петрович с удовольствием отметил, что Зот Филиппович был ростом с Лиличку – его голова едва доставала плеча Кувшинникова.

Остальную компанию Сергей Петрович не знал: это были мужчины особой чиновничьей породы с бледными рыхлыми лицами, такими бледными и такими рыхлыми, что вполне могли бы соперничать и в бледности, и в рыхлости с бледностью и рыхлостью разваренного кочана цветной капусты.

Сама Лилечка была одета в красное шелковое платье, в руках она держала своё вечное вязание – Сергей Петрович даже улыбнулся от удовольствия видеть свою жену и подумал: «Ну что она за ребёнок, сколько раз говорил ей, что нехорошо со спицами в руках с людьми разговаривать, ты же всё-таки директор школы…».

Сергей Петрович уже было совсем подошёл к жене, но, заметив настойчивые знаки, которые Лилечка подавала ему незаметно для остальных, остановился.

Теперь он стоял поодаль, ожидая, что Лилечка сама его позовёт и даже, может быть, познакомит с Кувшинниковым или что Зот Филиппович захочет поговорить с ним. Пока Сергей Петрович ждал, сама Лилечка о чём-то, весело смеясь, говорила с мужчинами, а потом села в машину вместе с Зотом Филипповичем и Кувшинниковым и уехала, даже не глянув в сторону мужа.

Раздался школьный звонок – и вскоре вокруг Сергея Петровича загалдела весёлая нарядная толпа школьников.

Сергей Петрович, хоть он и сам себе не смог бы объяснить, что было нехорошего в случившемся, знал, что случилось что-то нехорошее, и это что-то нехорошее как бы перечеркнуло что-то в его жизни. В нём вновь зашевелились прежние недобрые чувства к жене, и хоть он уверял себя, и, кажется, даже искренне уверял, что он рад успехам жены, но всё равно отчего-то было тошно, словно он по какому-то необъяснимому побуждению, добровольно, живьём съел какую-то гадость, ну, таракана, например, или крысу, а мучился оттого, что сам теперь не понимал, для чего он это сделал; противно было не столько оттого, что он съел такую гадость, сколько оттого, что он съел эту гадость без принуждения и даже охотно съел.

А вечером случился между Сергеем Петровичем и Лилечкой словно бы уже и «совсем пустяк», о котором можно было бы и не вспоминать, если бы он не был той последней каплей, которая переполнила чашу…»

Тут рассказчик, которого с увлечением слушал Сергей Петрович, запнулся и, видимо, стал думать, что же за чашу переполнила эта последняя капля. И пока рассказчик об этом думал, задумался об этом и сам Сергей Петрович: «Чашу терпения? Или, может быть, чашу нетерпения? Или чашу зависти? Или чашу несбывшихся надежд? Или чашу разочарования в себе?» Сам Сергей Петрович совсем запутался и теперь ждал, что же скажет сейчас рассказчик. Но и тот тоже молчал… Так они и молчали вместе, пока рассказчик, наконец, не вздохнул и не продолжил свой рассказ:

«И тут произошло то, что могло бы и совсем не произойти. Сергей Петрович, хотя он уже и понимал, а ещё более чувствовал, что не надо напоминать сегодня жене о просьбе своего коллеги Александра Ивановича Сорокина, всё же напомнил. И узнал, что Лилечка уже пообещала взять на работу учителем биологии другого.

Тут-то и вышла не совсем красивая семейная сцена. На все упрёки Сергея Петровича Лилечка отвечала, что поступить по-другому она не могла, что этот новый учитель – Иван Иванович Балакин, которого она и в глаза ещё не видела, – племянник самого Зота Филипповича, и что её просил об этом своём племяннике сам Зот Филиппович. Говорила, что «не всегда она всё может упомнить», и что ей «сейчас не до таких мелочей», что у неё «есть дела и поважнее», как бы намекая, что если бы сам Сергей Петрович был так же занят, как и она, то и он бы не придал «этому пустяку» никакого значения.

К концу разговора Сергей Петрович всё чаще стал ловить себя на мысли, что смотрит на жену словно не своими, а чьими-то чужими, равнодушными, посторонними глазами; ему иногда даже приходилось напоминать себе, что вот эта женщина, Лилечка, его жена.