Читать книгу Пойг'н - Владислав Милосердов - Страница 5

Пойгн старательно выстругивал из обрубка ольхового дерева фигурку домашнего духа. Для защиты дома во время отсутствия мужчины. По правде говоря, фигурка больше всего напоминала пенис. Но Пойгн и добивался этого сходства. А потому самокритично несколькими ударами ножа уменьшил размеры фигурки. Потом долго вырезал на ней своё лицо. Теперь осталось покрасить фигурку в заранее приготовленном отваре ольховой коры. И поставить на кирпичную полку печи…

Утром Пойгн колол дрова колуном. Надо было, чтобы их хватило до его возвращения. Плохо, когда жена вынуждена прибегать к чужой помощи, ведь жена нымылана не должна «вэннэт» – «терпеть нужду в том, в чём другие нужды не имеют». И уж совсем унизительно нымыланке самой заниматься таким тяжёлым делом, как колка дров. Как будто не нашлось мужчины, готового ей помочь.

Поэтому Пойгн и вырезал фигурку домашнего духа. Потому что Ие, его жене, помочь готов был едва ли не каждый мужчина Вэемлена, и не только Вэемлена. Не то чтобы Пойгн не доверял своей жене. Но таков был обычай.

Пока Пойгн работал, никто его не беспокоил. Все знали, что он уезжает. И не в тундру, где Пойгн зависел бы лишь от самого себя. А в «город», где его судьбу будут решать непредсказуемые действия множества людей. Нелёгкое испытание для любого вэемленца! На такую поездку следовало хорошенько настроиться…

К тому же Пойгн чувствовал себя виноватым из-за своего отъезда. И дрова, и «фигурка» были для него как вытянутая рука в желании на прощанье коснуться. Руки Ии…

Своей непохожестью на здешних жителей, да и представителей окружающих их народов, Ия выделялась даже среди нымыланок Вэемлена. Стройная высокая фигура, под стать самому Пойгну. Строгое удлинённое лицо, очень смуглое, с большими глазами и пухлыми губами, заставляло пристально вглядеться в него. Это лицо с первого раза запоминалось навсегда…

* * *

Пойгн хорошо помнил, что ещё в начальной школе Ия отличалась особенным поведением. Она не проявляла стремления во всём стать первой. Но часто это получалось само, вызывая уважение, и не только среди девочек. А Ия к этому относилась с видимым равнодушием и никогда не употребляла свой немалый авторитет. Для чего бы то ни было.

Когда Пойгн достиг подросткового возраста, он обнаружил, что для него и для других мальчиков существуют отдельно девочки и Ия. Она не воспринималась ни как объект для поклонения, ни тем более для шуток. И тогда-то Пойгн почувствовал потребность стать равным Ие. Хотя бы в собственных глазах.

С годами это желание только крепло. Пойгн понимал, что на такую девушку не произвести впечатления, просто её рассмешив. Что было по-настоящему ценным в глазах Ии? Хорошая учёба в школе? Победы в борьбе или в беге? Умение жить в тундре или у моря? Пойгн стал наблюдать и думать. И открыл, что Ия ценит всё.

Любой вэемленец – победитель – в учебе, в гонках, гребле, борьбе или настольном теннисе – удостаивался самых восторженных похвал Ии. И с одинаковыми слезами умиления на глазах Ия поддерживала за локти, по обычаю нымыланок, и одноклассниц, и бабушек, отличившихся в конкурсах традиционной одежды или танца.

Это было и хорошо, и плохо. Пойгн легко мог обратить на себя внимание Ии. Ведь он, стремительный и увёртливый, в своей возрастной группе мог победить не только в борьбе на поясах. Почти везде. Но всё-таки не везде. А ведь существовали и более взрослые парни. Хорошо, что со временем их, не имеющих пар, становилось всё меньше. К тому же Пойгн обнаружил, что, когда побеждал он, Ия смотрела на него не восторженно, а скорее серьёзно. И даже требовательно…

Время шло. Многие выпускники школы хотели бы остаться в селе. Для этого нужно было получить рабочее место или грант на поддержание народных традиций и ремёсел. И то, и другое было ограничено, хотя село и сильно разрослось после того, как кочевые чавчувены поселились вместе с нымыланами. Остаться должны были самые лучшие. Ия с успехом претендовала на место воспитателя в детском саду, а впоследствии и учителя в начальной школе. Пойгн не сомневался, что и он, отслужив в армии, мог бы работать в «совхозе» – совместном хозяйстве оленеводов чавчувенов и рыболовов нымыланов. Но до этого надо было выяснить, что он значит для Ии.

Это было очень непростой задачей. Как заговорить с ней? Пойгна бросало в пот при одной этой мысли. Встретиться с медведем в зарослях кедрового стланика было не так страшно.

В последнее время Пойгн, проходя по селу, стал часто встречаться взглядами со Старшими. Не со старшими, а со Старшими. Гыммо с председателем о чём-то говорили, глядя на него. Баба Рая дважды попадалась ему на дороге и внимательно смотрела ему в глаза. И даже баба Ая, сидя на скамеечке у своей приземистой избушки, не просто ответила на его приветствие, а остановила вопросом:

– Ты Пойгн?

Ну, конечно, он Пойгн. Да и баба Ая не так уж и подслеповата, чтобы его не узнать. И вдруг его осенило! Пойгн ли он? Конечно, он Пойгн!

– Хайлём, баба Ая, – поблагодарил он, разворачиваясь в обратную сторону.

И пошёл искать Ию. Долго искать не пришлось. Там, где грудилось несколько выпускниц и девушек помладше, оглашая всё вокруг звонким смехом, была и она. По правде говоря, на других девушек Пойгн и не смотрел. Он шёл своей быстрой и вместе с тем надёжной походкой прямо к Ие и не видел ничего, кроме её больших глаз.

– Привет. – Обвёл он взглядом притихших девушек. – Ия, мне надо поговорить с тобой. О нас.

Пойгн не находил ничего предосудительного в том, чтобы заговорить с Ией при всех. Он – Пойгн!

– О «нас»? – Ия быстро справилась с удивлением. А может быть, удивления никакого и не было. – В смысле «о нас с тобой»?

– Да.

Девушки выжидательно смотрели на Ию. Кое-кто даже встал, чтобы оставить Ию с Пойгном наедине. Но Ия приняла вызов. Лучший способ пресечь кривотолки – делать всё при свидетелях. Многочисленных и говорливых.

– Ну, говори, – уже без сарказма сказала она.

– Мне надо как-то планировать свою жизнь, – рассудительно начал Пойгн. – Я хочу после армии вернуться в село. Работать и учиться. И жить – вместе с тобой…

– Ты… предлагаешь мне выйти замуж? За тебя?

– Нет. То есть я хотел бы предложить, – заторопился Пойгн. – Но я ведь не знаю, чего ТЫ хочешь…

Ия слегка улыбнулась. Но, по-видимому, решила из солидарности с Пойгном проявить серьёзность.

– Ты мало видел. Как и я. Отложим разговор на год. До твоего возвращения. Может быть, ты найдёшь другую. В чужом городе. И забудешь меня. Или я повстречаю другого…

– Может быть, – буркнул Пойгн. – Только я в это не верю.

– И я… Не верю.

Она не верит! То есть она… От радости и облегчения на глазах Пойгна стали наворачиваться слёзы.

И тут Майя, самая весёлая из девушек, нарушила неловкое молчание:

– Пантюша, да ты девушек не видел, потому что на них и не смотрел! Вот я готова за тебя прямо сейчас! А не через год! Брось ты эту Ийку!

Девушки залились дружным смехом. А Пойгн вдруг обнаружил, что Ия смотрит на него с восторгом. Как будто он – победил…

Уходя, Пойгн чувствовал на себе взгляд Ии. И с тех пор это чувство никогда его не покидало.

Через год Пойгн вернулся из армии. Ии в селе не было – она сопровождала группу детей на Чёрное море. Потом они фактически разминулись в аэропорту Хычъэта – Ия возвращалась с детьми, а Пойгн на этом же самолёте улетал в «город» – на курсы машинистов холодильных установок и экономистов-бухгалтеров. Они даже не поговорили – Пойгна окружила стайка ребятишек, и он был вынужден слушать их восторженный галдёж. Ия с улыбкой стояла рядом. Через несколько минут пассажиров позвали на посадку…

В село Пойгн возвратился уже в начале осени, как обычно, самолётом до Хычъэта, потом на вездеходе, который вёз продукты к празднику Месяца Всеобщего Покраснения. Он с тревогой ожидал встречи с Ией. Кто знает, как на её мысли повлиял огромный, по его меркам, отрезок времени?

Пойгн уже получил от села во временное пользование небольшой «домик холостяка», который толком не успел обжить. На вешалке ещё висела парадная форма с черными погонами радиотехнических войск с двумя золотыми полосками на каждом. Жаль, Ия не увидела его в этой форме…

Приведя себя в порядок, Пойгн пошёл обедать к родителям. Дорога затянулась надолго – многие хотели поговорить с ним. Непрерывно раздавались «женские» приветствия. Похоже, все девушки Вэемлена постарались встретиться ему на пути. Пойгн отвечал всем одинаково вежливо, высматривая Ию. Уже подойдя к крыльцу родительского дома, Пойгн увидел далеко в стороне её хорошо различимую фигуру. Расстояние не позволяло им поздороваться. Ия стояла, всматриваясь в его сторону. Она не пыталась приблизиться. Нымыланке не следует идти прямо к стоящему на месте мужчине, если он не её муж. Пойгн же постеснялся на глазах у всего села подойти к Ие. К тому же на крыльцо уже вышла его мама.

Когда после обеда, который затянулся до ужина, Пойгн вышел на улицу, Ии, конечно, уже не было видно. Опять пошли разговоры со встречными. В этих разговорах Пойгн почувствовал напряжение. Все, видимо, уже знали, что Пойгн и Ия не сделали попытки поприветствовать друг друга. И он решил пойти к себе и попытаться придать своему домику жилой вид. Завтра праздник. Домик должен быть готов принять гостью, – думал Пойгн не без дрожи в душе…

Праздник Месяца Всеобщего Покраснения делился на две «площадки». В центре села праздновали дети, их родители и старики. Молодёжь, собравшись, уходила в тополиную рощу на берегу Вэемлена ниже села. Играть в пятнашки. К концу среди игроков оставались лишь те, кто не нашёл себе пары…

И Пойгн не собирался играть до конца. Наверное, все видели это по его лицу. Он дал себя запятнать и тут же бросился к Ие, которую ни на миг не упускал из виду. Девушки с визгом разбегались от него, но Пойгн видел только стройную фигуру Ии, ловко лавирующую меж тополей.

Ия бежала молча не по кругу, а куда-то вдоль берега Вэемлена, пока не стихли крики играющих далеко позади. Потом вдруг остановилась и обернулась к Пойгну. Тот, тяжело дыша, подошёл к Ие и протянул руку. Но, натолкнувшись на взгляд Ии, остановил руку на полпути. Ия, не отрывая взгляда, взяла руку Пойгна и приложила к своей груди. Пойгн почувствовал сквозь её мягкость сильные и частые удары сердца.

– Говори, – выдохнула она.

– Ты никогда не будешь «терпеть нужду в том, в чём другие нужды не имеют».

– Мои дети будут твоими детьми, – согласилась Ия…

Так Пойгн и Ия, не перекинувшись до того и десятком фраз, стали мужем и женой. Когда они ближе к вечеру вернулись в село и, держась за руки, пошли к домику Пойгна, никто не встретился им на пути. Даже озорных детей матери заводили в дома, когда молодые проходили мимо.

Село довольно улыбалось…

* * *

– Аппо, расскажи сказку-у, – прервала ход мыслей Пойгна его старшая дочь.

Пойгн с удивлением осознал, что уже десятый час и девочкам пора спать. Ия с улыбкой отошла от кроваток дочерей.

– Ну, вот, – Пойгн послушно занял освободившееся место. – Жил Ворон – вшей в штанах давил…

* * *

«…Река со всего разгона врезалась в Скалу и круто меняла направление. Её быстрое течение на время становилось спокойнее. Она, как ребёнок, наскочивший на степенного старика, почтительно огибала Скалу, чтобы снова изо всех сил припустить к морю.

Так Скала дала название и реке, и селению. Ведь “Вэемлен” означает “Излом реки”.

Тала и Камак, не разговаривая друг с другом, прошли через всё селение. Их любили. То и дело раздавались мужские и женские приветствия.

Надо время от времени показываться отцу на глаза, поймала себя на мысли Тала. Она не спешила начинать разговор с Камаком. Чтобы потянуть время и дать Эгги поговорить с Опалом, говорила она себе. На самом же деле Тале было совестно. Ей предстояло соврать Камаку, человеку, который не умел лгать.

Северо-восточный ветер, господствующий зимой, почти очистил край обрыва от снега. Тала быстро поднималась к вершине по тропке рядом с обрывом. Камак, крепко шагая, почти не отставал. На площадке чуть ниже вершины Скалы было пусто, хотя и натоптано. В основном детьми, которые заволакивали сюда грузовые нарты, запрыгивали в них всей гурьбой и с визгом катились вниз, к селению.

Тала обернулась. Тяжёлый Камак совсем не запыхался. Только дыхание его было глубже обычного. Тала не представляла себе пределов его сил.

– Камак, о чём ты говорил с Опалом?

– О чём все говорят. О тебе.

– И о моих женихах?

– Ну и о женихах. Мне жалко Опала.

– Ты знаешь, что Опал простил меня и отпустил?

– Да, он говорил. Но из всех он самый лучший. Другие – чужаки. А последний – чавчувен. Он увезёт тебя в тундру, и мы тебя больше не увидим, – горестно проговорил Камак.

– А что ты ещё сказал Опалу? Почему он тебя ударил?

– Я сказал, что если он такой недотёпа, может быть, я буду твоим женихом?

Камак не покраснел и вообще никак не смутился. Человек, который никогда не лжёт, не знает, что такое смущение, подумала Тала.

– Хорошо. Камак, попроси меня стать твоей женой.

– Ну, я ведь… – запнулся Камак.

– Камак, мы на Священной Скале. Попроси меня стать твоей женой, и я отвечу тебе.

Камак послушно произнёс:

– Будь моей женой, Тала. Ты не будешь терпеть нужду в том, в чём другие нужды не имеют.

– Спасибо, Камак. Ты просишь моего согласия. Ведь ты никогда бы не взял меня в жёны без моего согласия?

– Нет, Тала, никогда!

– Камак, ты играл со мной, когда я была девочкой. Ты был для меня как старший брат. Ты меня никогда ни о чём не просил. Ты всегда защищал меня. Я тебя очень любила. Я любила смотреть на тебя. Ты всегда стоял рядом, большой и красивый – как эта Скала, которая прикрывает Вэемлен от Зимних Ветров.

Камак покраснел. Не от смущения. Его тронули слова Талы. А она продолжала:

– Мы стоим на Священной Скале. Я не могу здесь солгать. Камак, я и сейчас тебя люблю. И люблю на тебя смотреть. И хочу, чтобы ты всегда был рядом. Но мы – не пара. Как вот эта пуночка не может выйти замуж за Скалу. Хотя она любит прилетать сюда. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Я верю, что где-то тебя ждёт твоя невеста. И она обязательно наденет на тебя шапку жениха…

– Ты такая хорошая, Тала. – Заплакал Камак. – Зачем ты уезжаешь к чавчувенам?

Тала помолчала, поглаживая Камака по спине.

– Возьми меня на руки, Камак. Помнишь, как ты брал меня на руки на этой Скале?

Камак легко поднял Талу, как мать младенца.

– Я тогда могла рассказывать тебе, как жирной чавычей плавала в реке. Или евражкой бегала под землёй и подслушивала из норок, кто о чём говорит. Ведь я уже не стояла на Скале. И она не могла сбросить меня в реку… Подойди к обрыву, как раньше…

Камак поднялся к обрыву. Здесь завывал ветер.

– Камак, я не знаю, окажутся ли правдой мои слова. Ты не умеешь лгать. Ты сам как Священная Скала. Если ты почувствуешь, что я лгу, брось меня с обрыва.

– Я никогда тебя не брошу! – испугался Камак.

– Я знаю…

Они помолчали, глядя вниз, на тёмный лес, прорезанный замёрзшими протоками Вэемлена. Белоснежные горы на горизонте уже начинали розоветь.

– Камак, я никогда не предам тебя. Я никогда не предам Вэемлен.

– Я знаю, Тала…

– Ветер…

– Тебе холодно? – спохватился Камак.

– Нет, мне тепло. Дует Зимний Ветер, ты стоишь на краю обрыва и держишь меня на руках, а мне тепло и не страшно… Пока ты меня держишь, я знаю, что со мной ничего не случится… Я никогда не знала своей мамы. Наверное, у неё на руках мне было бы так же хорошо… Тепло и не страшно…»