Читать книгу И зелень августа, и иней декабря… - Всеволод Воробьёв - Страница 10

Прошло более пяти лет, как мы поселились на беломорском побережье, и вдруг нас с женой потянуло на перестройку. Страна показала дурной пример, а они всегда заразительны.

Причин для этого было несколько: неудачное лето, плохой урожай на огороде, очень скромная охота по сравнению с предыдущими годами. Но главное – было в другом. Обе наши матери, словно сговорившись, стали донимать нас разговорами, что надо бы сменить место, что ехать к нам долго и неудобно, что мы слишком далеко забрались на север, а это в отрыве от цивилизации, медицины и мало ли что…

А тут ещё какая-то знакомая похвасталась, что приобрела недорого домик на юге псковской области, где чудесный климат и местность, яблоневые сады и земляника. И тут матери уже запричитали в полный голос.

В итоге, заручившись рекомендательной «грамотой» и адресом, данным мне той самой знакомой, поехал я на Псковщину, где, по слухам, посреди яблочного рая ожидал нового обладателя дом, который никак не могли разделить родственники умерших хозяев.

Для поездки и разведки я специально выбрал весеннее время, когда ещё рано было ехать на Север, но уже пришло тепло, и сходил снег на псковщине. По карте составил маршрут в несколько десятков километров от железной дороги до деревни, стоящей на реке Великой, с посещением самых верхних озёр бассейна этой славной псковской реки, где и намечался мой новый дом. А ещё – весна была выбрана потому, что в этом, самом любимом моём сезоне, я желал ознакомиться с охотничьими возможностями незнакомого пока мне края.

Сойдя рано утром с поезда на станции Локня, я бодро зашагал по весенним раскисшим дорогам, совершенно непроезжим ещё и потому, что осенью минувшего года здесь прошёл ураган, оставив поперёк дороги множество своеобразных «шлагбаумов» в виде толстых деревьев, большую часть которых то ли не успели, то ли поленились убрать.

На северных склонах и в низинах дотаивали остатки снега, весело бежали ручьи, щебетали на все голоса дрозды и прочая певчая мелочь, но тех, самых главных по весне для охотника звуков – ни вечером, ни утром я, к сожалению, не услышал. Местность вокруг лежала в основном холмистая, поля уже успели запустить, а лес, преимущественно смешанный, вздымался вверх огромными осинами, берёзами и редкими елями. Мелколесье было редкостью, и вечером лишь пара вальдшнепов прочертило вдалеке небосклон на большой высоте. Напрасно утром я вслушивался в звуки просыпающегося леса, тетеревов так и не услышал. И только когда вышел к Великой, мой взор порадовали взлетающие из затопленных кустов нарядные кряковые, но в небольшом количестве.

Так я и шагал, приближаясь к деревне Юшково, конечной цели моего похода, не радуясь ни белым «коврам» ветреницы дубравной, распустившейся по солнечным склонам, ни голубым огонькам лесных фиалок, ни весёлому птичьему щебету.

Деревня встретила меня странной тишиной запустения. После грязи пройденных дорог кощунственной насмешкой показался мне заасфальтированный участок дороги длиной, правда, не более ста метров, означающий, по-видимому, центр населённого пункта. В тёплый солнечный день ни души на улице, не видно и не слышно даже ребятишек, не мычит скот, не лают собаки. Прошла мимо, равнодушно скользнув по мне взглядом, пожилая женщина, – и всё!

Искомый дом я определил сразу. С жалкими остатками ограды лишь только со стороны улицы, с заколоченными ставнями и какого-то грязно коричневого цвета. Рядом – большой высокий сарай, покрытый серой от времени дранкой с зияющим пустым проёмом вместо двери. Перед фасадом дома несколько ещё нераспустившихся кустов сирени. Но всё это я пробежал беглым взглядом, потому что внимание приковывало другое! Зацветал сад. Более десятка уже старых, но вполне здоровых яблонь, одна из которых буквально стучалась ветками в окно. Несколько слив, кусты смородины, но смородина была у меня и на Севере. Очаровывали яблони. Даже от только что начавших распускаться цветов в неподвижном воздухе уже висел пленительный аромат, и я был им сражён…

Ну, найду я где-нибудь вальдшнепов, должны быть где-то и тетерева и наверняка глухари, – ведь у меня машина – поезжу, найду! А утки – вон они, как раз стайка чирков летит над речкой, нацеливаясь на плёс большого озера, которое сквозь кусты просматривается за обширным лугом. А раз есть вода, то должна быть и рыба, если верить моему любимому писателю Пришвину.[8]

Воодушевлённый тем, что меня не сдерживают никакие ограды, я, как военный наблюдатель, стал осторожно обходить вокруг дома, вникая в подробности. Но оказалось, что в роли наблюдателя выступаю не я один. Из соседнего дома, не спеша, вышел солидной наружности мужчина в традиционном русском ватнике. Подойдя поближе, заговорил, окая на псковский манер:

«Давно за тобой наблюдаю. Так понимаю, что дом этот откупить хочешь. Правильно думаешь. Дом хоть и невзрачный на вид, но крепко строен и на сухом месте стоит. Хозяева только непутёвые были, а те, кому достался, и того хуже, – жить на деревне не хотят и дом поделить не разумеют, оттого и продают. Дом, конечно, рук требует, а ты как, умеешь что-нибудь?» Пришлось ответить, что я в сельской жизни не новичок, инструментом могу работать любым, и в наличие он у меня есть.

«Ну что же, – сказал он задумчиво – Такой сосед мне, наверное, подойдёт. А может, ты ещё и рыбак, охотник?»

Пришлось и в этом признаться.

«Это дело – заключил он – Рыбалка у нас не ахти, а с охотой сам разберёшься. Мне иногда напарник требуется, так что, смотришь, и сживёмся. За дом хоть и дорого требуют, (тут он отпустил в адрес неизвестных мне хозяев истинно русское выражение) но он того стоит». И, не прощаясь, степенно пошёл к своему крыльцу, погладив по дороге вылезшую из будки крупную красивую лайку.

А дальше всё завертелось, как в калейдоскопе: оформление, переезд, с трудом прошедший по узким просёлочным дорогам большой грузовик, в котором перевёз с Севера наши пожитки двоюродный брат жены, водитель-дальнобойщик. Но дом на Белом море я, как чувствовал, не бросил и не продал.

По древнему русскому обычаю нам, новосёлам, помогли «всем миром» вспахать лошадью «поле», посадить картошку, после чего было изрядно выпито и съедено. Сосед, которого, как оказалось, звали Николаем, в этом деле не участвовал, уехав куда-то, чему рады были все остальные. Из этого не трудно было заключить, что большой любви он у соседей не вызывал. Лишь к концу работы робко подошла его жена, то ли стесняясь своего поступка, то ли чего-то боясь, но к ней отнеслись хорошо.

С соседом Николаем у меня поначалу сложились вполне приятельские отношения. По мелочи я помог ему в ремонте ружья, подарил кое-какой слесарный инструмент, поскольку имел его в избытке.

Он отвечал мне на это мелкой помощью в сельском хозяйстве и подсказками по поводу местной рыбалки, но главное – советами, хотя к тому времени, имея давно собранную библиотечку по агрономии, мы с женой знали это дело не хуже исконных сельских жителей. Но он очень любил учить жить и давать советы, видимо, считая, что они нам нужны особенно теперь, в современных и непонятных условиях начала перестройки.

А время действительно было сложное и неспокойное, – в городе по ночам стреляли, а днём кто-то что-то захватывал, и это называлось – приватизацией. В сельской местности разваливались колхозы, и люди не знали, что делать. Однажды утром я пожаловался соседу, что всю ночь лаяли, не давая спать, деревенские собаки. На что он спокойно и с ухмылкой ответил одним словом:

«Воруют…»

Огород для нас не представлял больших сложностей, и с особым усердием я занимался садом, сильно к тому времени запущенным по моему мнению. Сверяясь с описанием и рисунками из книги, прорежал у яблонь кроны, спиливал сухие и неперспективные сучья, чем вызвал бурное негодование соседа. Как я узнал, он в течение нескольких лет безраздельно пользовался этим садом, так как родственникам умерших хозяев было не до него и, кажется, до сих пор, он хотел считать этот сад своим. А тут какой-то городской выскочка режет, пилит… Также обстояло дело и с моей попыткой внести песок в очень глинистую почву моего огорода:

«Ты что, кирпичи собрался делать, – с ухмылкой спросил он меня – Тут навоз валить надо, а не песок!» Но я уже знал, что глина с навозом становится ещё жиже в дождь, и потом коркой засыхает на солнце.

Поначалу его «уроки» и ворчание меня даже забавляли, однако, скоро мне это надоело и я, как можно мягче, высказал ему, что в своей жизни и деятельности хотел бы руководствоваться своими знаниями и опытом. Между нами пробежала «чёрная кошка». Но окончательно поссорила нас охота.

В самые первые дни после открытия летне-осенней охоты я обратился к нему с просьбой подсказать местечко, где можно постоять вечерком на утиной зорьке. Он обещал показать мне своё место, и вскоре мы отправились туда. Оказалось недалеко, не более трёх километров от дома на машине, а полями и того ближе.

Из захудалого низкорослого леска с болотинкой на краю бежал когда-то низиной через поля в озеро крохотный ручей. Несколько лет назад, имея в своём распоряжении трактор «Беларусь» с ковшом и самосвальным прицепом, Николай навозил камней, грунта и завалил ручей в понижении между двух полей. В результате за эти годы образовался небольшой и мелководный водоём, обрамляя поле и примыкая к лесу. На сыром месте бурно пошёл расти ивняк, тростник, рогоз и прочие водные растения, что не могло пройти мимо внимания местных уток, облюбовавших это местечко для ночной кормёжки и ночлега.

Размером этот водоёмчик был как раз на двух стрелков, не мешающих друг другу. Но вставать на вечёрку можно было только со стороны поля, укрываясь в редких ивовых кустах при глубине по колено с твёрдым дном. Ближе к лесу становилось топко, глубоко, и он закрывал свет от зари. А туда-то, как я заметил, и шла в основном на посадку утка, которой, в общем-то, было не так уж много. Но всё-таки, даже с тех мест, на которые указал мой проводник, по паре крякух мы взяли, а другая утка тут и не летала.

Возвращаясь назад на моём боевом «Запорожце», я посетовал, что местечко на вид хотя и привлекательное, но уж очень маленькое и скромное, так что больше чем пару за зорю тут вряд ли когда и возьмёшь. И вдруг напарник мой «взорвался»:

«А тебе что, пары мало? Куда вам на двоих больше, обожраться что ли?» Не ожидая такого оборота, я замолк. Ну, не объяснять же ему, держащему кур, гусей, овец и поросят, стреляющему всю осень и зиму кабанов и лосей, что охота для меня не праздное развлечение с пикником после её окончания. Что это – существенная часть нашей с женой «продовольственной программы». Что дичь, которую не использую сразу, я обрабатываю и закладываю в морозильник, и этот «стратегический запас», созданный за сезон охоты, потом экономно расходую весь год, поскольку моей крохотной пенсии по инвалидности и половинки пенсии по выслуге лет моей жены за двадцать пять лет «каторжной» педагогической работы, которыми наградила нас страна, едва хватает на хлеб, сахар, масло и бензин для тридцатисильного «запорожского мерина». А всё остальное я должен вырастить на огороде, добыть в лесу, в воде, то есть – любым способом взять у природы, которая, в отличие от страны, ничего не обещает, но даёт всё, если «очень хорошо попросить» её об этом.

Больше на охоту мы с ним не ездили. Позднее я сам нашёл озерцо с утиными заводями, но к нему был дальний и неудобный подъезд.

А водоём Николая не выходил у меня из головы. Я решил, что должен залезть в него со стороны леса и хорошо «пошарить» в нём изнутри. Надувной лодки тогда у меня ещё не было, но имелся высокий непромокаемый комбинезон от костюма химзащиты, к тому же не оранжевого, а приятного зелёного цвета.

К концу сентября, когда утка уже зажирела, я отправился, прихватив комбинезон, на «соседский» водоём. Приехал специально пораньше, чтобы, не спеша, провести разведку. С одной стороны к лесу пройти не смог, там как раз и оказалось русло разлившегося ручья. Пришлось вернуться и сделать заход с другой. Дело пошло.

Я шёл, как лыжник, с двумя надёжными ореховыми палками в руках, патронташ с ремнём на шее заправлен под комбинезон, а ружьё перекинуто через плечо и голову почти в горизонтальном положении. И только сдуру ничего не взял для дичи, о чём потом пожалел.

Когда я выбрался из кустов лесной кромки на относительно чистую воду, она ещё не доходила мне до бёдер. Под ногами то крепко, то жидко, но самое неприятное – корни, зацепившись разок за которые я чуть не упал. Отсюда, от крайних кустов уже можно было бы вести стрельбу, но мне хотелось пройти дальше, к густым зарослям камыша и рогоза, что красовался ещё не осыпавшимися коричневыми початками. Там, я чувствовал, главная утиная присада, и я буду в её центре.

Когда в сумерках пошла с озёр утка, так и получилось. Крякаши буквально падали сверху на меня, хорошо замаскированного в рогозе, а потом расплывались в стороны, заполняя маленький укромный плёс.

Утиная вечерняя зорька коротка, особенно в пасмурную погоду, но я успел свалить восемь штук. А подобрал только семь, одну в темноте побоялся искать, там было очень глубоко, и водой мне уже сдавливало грудь.

Самым трудным оказалось возвращение назад в полной темноте, тем более что пришлось отказаться от одной из палок, чтобы держать в одной руке связку уток, – я их не тащил, а буквально буксировал по воде. И всё же я выбрался, даже не зачерпнув ни капли воды в комбинезон. Зато дома был триумф! По столько уток, да ещё таких! – я с зорьки в этом краю пока не приносил.

Когда утром, выйдя в сад, чтобы прямо с ветки съесть своё любимое антоновское яблоко, я увидел идущего ко мне соседа, то никак не мог предполагать, что сейчас передо мной предстанет не добродушный ворчливый сосед, а будущий злейший враг… И на его вопрос о моей многочисленной вчерашней стрельбе, прекрасно слышимой в тихом вечернем воздухе с холма, где стояла деревня, весело, с подробностями стал рассказывать обо всех перипетиях такой удачной вчерашней охоты. А потому не сразу заметил перемены в его лице.

Он слушал, сопя, и ничего не говорил, но за него всё прекрасно сказали его глаза. Мне даже на мгновение показалось, что сейчас он меня ударит или побежит в дом за ружьём, чтобы вот тут, немедленно уничтожить этого врага, эту гадину, осмелившуюся вторгнуться в ЕГО угодья, настрелять столько уток, а главное – так нахально обстрелять хозяина угодий, недавно утверждавшего, что больше трёх штук за зорьку, а это был его лучший результат, уже никому не взять.

Когда он ушёл, так ничего и не сказав, я понял, что нажил в его лице серьёзного врага, который такого позора мне не простит.

В конце октября вдруг ударил зазимок. За ночь всё вокруг побелело. Утром, когда я встал, снегопад уже кончился, сквозь тучи проглядывало солнце, сверкая в весёлых сосульках, свисающих с каждого углубления шиферной крыши. Погода как раз для разведки, решил я, собираясь после завтрака в большой обход. Я строил некоторые планы на капканный лов мелкого пушного зверя и, мне хотелось осмотреть берега ближайших водоёмов, где по моим наблюдениям могла держаться норка и ондатра.

Возвращаясь домой под вечер, я обратил внимание, что там, где ещё не успел стаять снег, рядом с моими следами виднелись чьи-то чужие. За мной следили, и я смело мог предположить – кто… И этот «кто» стоял на границе наших участков, поскольку изгороди у меня ещё не было, и как будто ждал меня. Не поздоровавшись, он деловито спросил:

«Ты что, капканы собираешься ставить?» Я промолчал.

«Ну, смотри, живи, как знаешь – сказал он спокойно, Но только учти, что капканы здесь – он сделал широкий жест рукой, – Ставлю только я». И пошёл к дому.

Я знал от местных мужиков, что капканами он не занимается и мелкая пушнина его не интересует, об этом он даже мне сам говорил. Вдохновляли его разве что бобры. И вообще, я уже многое о нём знал, и то, что он сейчас мне сказал, можно было считать объявлением войны. А я точно знал, что, начав её, я обязательно проиграю, потому что он сдаст меня всем властям: милиции, местному охотничьему и рыболовному надзору, которые всегда найдут, чем меня прижать. Ведь в нашей стране жить активно, ничего не нарушая, очень сложно. Это мой сосед хорошо знал по себе, потому и приглашал к себе на зверовую охоту с его двумя лайками и руководство местной милиции, и председателя охотобщества с дружками. Так что меряться с ним силами мне было не с руки.

Поведав жене свои печальные мысли, я стал рассуждать: – А что, собственно говоря, теперь, потеряв охоту, нас здесь может удержать? Глинистая земля на огороде нас с женой раздражала. Рыбалка, если отказаться от сетей, была весьма скромной, количества грибов, привычного для нас на Севере, мы так и не нашли. Даже заросли ореха лещины в здешних лесах почему-то не плодоносили. Оставалась земляника, но её на Беломорье прекрасно заменяла куманика и морошка. А про чернику, бруснику и клюкву так даже говорить смешно, на Севере их значительно больше. И оставался вне сравнения лишь сад! Эти голые сейчас, но всегда притягивающие к себе взор деревья. Корявые и чёрные зимой, в белопенном кипении – весной, и отягчённые летом плодами так, что приходилось ставить подпорки.

И хотя печально об этом вспоминать, увидеть всю эту благодать удалось только матери моей супруги, моя не дожила. А вскоре ушла из жизни, освободив нас от каких-либо обязательств, и вторая инициаторша этого переезда. И теперь удержать нас здесь уже не могло ничего!

Не забуду, как я тихонько вышел из дома и пришёл к той, что стучала мне в ветреную погоду ветвями в окно, к моей любимой антоновке. Я стоял, обняв её за «талию», и, кажется, она поняла, что я с ней прощаюсь.

Уехав в конце октября, мы вернулись весной только за тем, чтобы отправить назад, на Север, самые необходимые вещи. А затем с трудом продали это жильё не очень близким знакомым.

А ещё через год до меня дошёл слух, что мой бывший сосед Николай, возвращаясь поздно вечером домой из соседней деревни на приватизированном колёсном тракторе, не удержался на сыром осеннем склоне, трактор опрокинулся, и водитель был задавлен.

Нашли его, мёртвого, только утром.