Читать книгу Откровение от Утешителя, или Дневник сумасшедшего - Вячеслав Григорьевич Вертинский - Страница 73

«Славка…» – так меня часто называла моя матушка, святой человек, в полном смысле этого слова. И хотя каждый может сказать о своей матери то же самое и будет прав – я скажу больше: «Она была лучшей!». И это не только моё мнение, как любящего сына, который, к сожалению никогда не говорил ей о своих чувствах, но она, надеюсь, знала о них, и может быть, поэтому не требовала от меня их словесного выражения. Слова Человека они ведь зачастую – шелуха, и в этом убеждаешься, как только подует даже не очень сильный ветер. А мои слова записаны пером – значит, я за них отвечаю. Отвечаю и повторяю ещё раз: «Она была лучшей».

Такие люди, какою была моя мать, рождаются не часто, люди, о которых говорят: «Душа-человек». Простая, добрая, громогласная, безотказная, хотя и малообразованная, она говорила мне иной раз: «Славка, ты простофиля». Говорила, если видела, что люди откровенно пользуются мной, а сама при этом раздавала всё направо и налево. Эх, простофиля ты моя….

Сколько себя помню – в нашем доме всегда было полно людей: друзья, родственники, друзья родственников и родственники друзей, просто знакомые и совсем незнакомые – люди любили бывать у нас. Да, моя матушка была человеком широкой Души, и это проявлялось во всём. Если праздник или застолье, то непременно должно быть много гостей. Если в дом покупалась еда, то обязательно ящиками, килограммами и декалитрами, и самое лучшее…. С этим невозможно было бороться, потому что моя мать была человеком, у которого напрочь отсутствовала тяга к накопительству и экономии.

Но зато потом, во время очередного праздника, она сидела за столом довольная, с благодушной улыбкой и радовалась. Радовалась тому, что у нас много друзей, и радовалась жизни, которую сама же и создавала – своим трудом.

А трудилась она очень много, и не с утра до ночи, а фактически – с ночи до ночи, и невозможно было понять – откуда у неё берутся силы. И если во времена построения нашего светлого коммунистического будущего её называли – спекулянткой, торгующей на рынке резаной домашней птицей, то потом в возрасте 60-ти лет ей присвоили почётное звание – «Частный предприниматель», с выдачей всех соответствующих документов. А раньше – это было клеймо, позорящее советского человека, позорящее детей и мужа, то есть моего отца, который, кстати, был в то время членом КПСС. Представляете – какой это был позор?

Но вот, что интересно: для того, чтобы получить такое клеймо – нужно было каждый божий день ложиться спать не раньше 10-ти часов вечера или ночи (пока не переделаешь все домашние дела), а вставать в 3 часа, опять-таки ночи, и так почти всю жизнь. Всю жизнь, изо дня в день, и с одним выходным в неделю. Вот такой позор получается. Только кому – Позор, если разобраться?

Да, моя матушка любила размах, и хотя имела всего лишь 5 классов за плечами и не знала значения слова максимализм, но, тем не менее, была именно такой – максималисткой. А разве нет? Если, к примеру, купить чуть-чуть халвы – означало для неё приволочь целый ящик, весом в десять килограмм; сварить холодец, то не менее, чем в 20-литровой кастрюле, (чтобы всем хватило), а налепить вареников с вишней, то столько, что ими можно было бы накормить взвод солдат. А какие паски она пекла – Чудо! Этим делом она занималась весь день, и не дай Бог, чтобы кто-нибудь в это время стукнул дверью или громко заговорил – выгоняла на улицу. Ну, что тут скажешь? Священнодейство! Какими они были на вкус? Сложно описать – помню только, что торт на праздничном столе мог остаться не тронутым, а паска – съедена.

Да, матушка моя была женщиной доброй, интересной и смешной. Даже её неумение красиво выражаться, правильно говорить, а тем более писать – было неподражаемым, и частенько доводило нас до неудержимого хохота. Порой, она выдавала такие перлы, которые просто «убивали» своей непосредственностью и наивностью. Жаль, что сейчас всего и не вспомнить, но, к примеру: доллары она почему-то всегда называла – дОговорами, главврач санстанции был у неё ни кто иной, как Директор всех врачей, а покупая для меня сигареты «Кэмэл», она всякий раз просила продавца дать ей вон ту пачку – «Да нет же, вот эту – с Коровой!». И ей, по-моему, было совершенно безразлично, кто нарисован на этой пачке, Корова или Верблюд, и тем более, как правильно называть американские деньги, если от этого они всё равно не меняют свой цвет. Она не стыдилась своей наивной простоты, простоты, за которую люди как раз и любили её.

Говорила она всегда громко и могла запросто сказать человеку всё, что она о нём думает – сказать в лицо, а не за спиной, и на её языке это называлось – выбандюрить, то есть сказать человеку Правду. И когда мы в очередной раз смеялись над каким-нибудь её новоиспечённым словом, выражением или запиской, в которой ошибок было чуть меньше, чем слов, то она только добродушно улыбалась и говорила нам: «Дети, не смейтесь с мамкой». Ну, как её можно было не любить такую, и как её можно было назвать, кроме традиционного – Мама?

Прекрасное слово услышал я недавно. Назвав человека этим словом можно уже не говорить о его достоинствах и не писать длинные хвалебные речи, а услышав его, можно сразу узнать о человеке – всё, и мне кажется…, нет, я уверен, что это слово сказано о ней, о моей матери: «Заботушка!»….

Она заботилась о нас (и не только о нас) с утра до ночи, каждый день, всю жизнь, как будто это было её работой: заботиться обо всех. Мы все, конечно же, тоже работали, но не в этом дело. Дело в том, что она была фундаментом нашей семьи, и может быть, именно поэтому у неё с моим отцом складывались не самые лучшие отношения. Отец хотел быть фундаментом, но не мог, а она, может быть, и не хотела, но должна была…. Она заботилась обо всех, жалела всех и всех любила, но больше всех она любила меня, хотя никогда не говорила мне об этом, как не говорил ей этого и я. Может быть, она даже думала и чувствовала так же как я, догадываясь о том, что слова человечьи – это шелуха, дела – вот истинные зёрна.

Заботушка…. Она заботилась обо всех, кроме себя, и просто сгорела в этой заботе. Ушла она тихо и быстро, заботясь, казалось, даже о том, чтобы не усложнять нам жизнь своим уходом. Впрочем, так и должны уходить такие люди: тихо и быстро.

Я был с ней до самого конца. Я держал её за руку, а она легонько сжимая мою ладонь, засыпала….

Она ушла на следующий утро после своего дня Рождения: грустный и прекрасный уход….

И был февраль, но вышло Солнце. И пчёлы вылетели из своих ульев и садились на цветы, положенные у её изголовья…. Она была красивая, как никогда, и словно живая…. И было много людей: друзья, родственники, друзья родственников и родственники друзей, просто знакомые и незнакомые вовсе…. Многие пришли – попрощаться с ней.

Сейчас мне почему-то вспомнился её 50-летний Юбилей, на который она собрала одну только молодёжь – всех наших друзей, и ни одного человека преклонных лет – не было за столом…. Мы все любили её, но она всё равно оставила нас. Наверное – просто очень устала, хотя могла бы ещё и пожить: 66 – не возраст…. А может быть, просто пришло её Время? Пришло время, чтобы Кто-то позаботился и о ней? Позаботился лучше, чем это делали мы. А если так – значит: «До свидания, Заботушка!». Хотя почему, если…? Именно так: «До свидания!».