Читать книгу Провинциальные тетради. Том 3 - Вячеслав Лютов - Страница 25

– Не смешно ли, что все в пекле, а боятся, чтобы не попасть? – спрашивал он своего друга Михаила Ковалинского. А тот и не знал, что ему ответить. Обманул его «проклятый Иерихон», высший свет удалил его от себя самого, усыпил доверие к внутреннему голосу, остудил жар истинного любомудрия.

Девятнадцать лет бродил Ковалинский в блестящей пыли богатых столиц, «свет облагодетельствовал его своими дарами, наложил на него сон, дал ему жену, друзей, приятелей, благодетелей, житейские связи и выгоду… Он увидел в счастье – превращение, в друзьях – измену, в надеждах – обман, в утехах – пустоту, в союзах – ненадежность, в ближних – охлаждение, в своих – лесть».

«Удрученный, изможденный, истощенный волнениями света, он обратился к самому себе, собрал рассеянные мысли в малый круг желаний и отбыл из столицы в деревню, так как надеялся там найти берег и пристань в своих житейских бурях, – продолжал рассказывать о себе Ковалинский. – Но свет и там все исказил. В глубоком одиночестве он остался один, без семьи, без друзей, без знакомых, в болезни, в печали, в беспокойстве, без всякого участия, совета, помощи и соболезнования».

«Божий промысел увидел его на развалинах бытия его, воздвигнул дух мудрого, сердце друга. Семидесятитрехлетний Сковорода, одержимый болезнями старости, несмотря на дальний путь, ненастную погоду и всегдашнее отвращение к этому краю, приехал в деревню к другу своему, в село Хотетово, в двадцати пяти верстах от Орла, чтобы единственному разделить с ним ничтожество его…»

Эта встреча произошла в августе 1794 года, и она оказалась последней…

«Как лекарства не всегда приятны, так и истина бывает сурова», – не раз говорил Григорий Варсава. Слово в слово повторит это в 1852 году о. Матвей Константиновский больному и изможденному Гоголю. С той лишь разницей, что за свои слова Ржевский священник предстанет в мифологическом сознании мрачным средневековым религиозным фанатиком.

Сковорода застал своего друга в отчаянном положении; и мудрые беседы, которые возвысили ум, чувства и желания Ковалинского, не обошлись без мудрой жесткости – слишком сложен «предмет врачевания». Не одного Ковалинского предупреждал Сковорода. «Истинная погибель – погубить самого себя, убежать, потеряв себя, – писал он своему другу и бывшему студенту Харьковской семинарии Якову Правицкому. – Так и не избегнуть бед, ибо бедствие внутри сердца увязло, сердце же всегда с человеком, и оно-то есть человек… Не помышляйте, что несчастье вовне…»

Сковорода приехал в Хотетово не с пустыми руками. Он привез свои сочинения, многие из которых посвятил Ковалинскому. «Ежедневно он читал их другу и в перерывах между чтением занимал его рассуждениями, правилами, понятиями, которые следует ожидать от человека, ищущего истину в жизни не умствованием, но делом».

Беседы с философом Ковалинский перескажет подробно. Много Сковорода говорил о Священном писании (целый ряд вопросов в толковании Священного писания изложены Сковородой в сочинении «Жена Лотова») как о книге, которая поучает человека «святости нравов». Без этих упражнений, как говорил философ, не может оставаться человеческое сердце, даже если «непонятливое окружение» будет упрекать в клевете или ереси. «Я признаю и исповедую духовный разум, чувствую писанный Богом закон и усматриваю сущее сквозь буквальный смысл. Я пополняю этим священную историю, а не разоряю ее, ибо, как мертво тело без духа, так и Священное Писание мертво без веры; вера же есть извещение невидимых».

Он делится со своим другом платоновской диалектикой: «Я верю и знаю, что все то, что существует в великом мире, также есть и в малом; что возможно в малом мире, то случается и в большом».

«Иногда разговор касался смерти, – вспоминает М. Ковалинский. – Страх смерти сильнее всего нападает на человека в старости. Нужно заблаговременно подготовить себе вооружение против этого врага – мирным расположением воли своей к воле творца. Такой душевный мир подготавливается издали, тихо растет в тайне сердца и усиливается чувством сделанного добра…»

«Имел ли ты когда-нибудь, – продолжал Сковорода, – приятные или страшные сновидения? Разве чувства этих мечтательных удовольствий или страха не продолжались только до пробуждения твоего? Со сном все кончилось. Пробуждение уничтожило все радости и страхи сонной грезы. Так и всякий человек после смерти. Жизнь временная есть сон мыслящей силы нашей…»

На третьей неделе этого доброго свидания подходил к концу август, «был на излете», как и жизнь Григория Варсавы. Он и прежде не раз оговаривался в письмах к друзьям: вот, если в эту зиму или весну «не сброшу своей телесной бренной линяющей шкуры», то увидимся… «Болезнь моя есть старость».

«Старость, осеннее время, беспрерывно мокрая погода умножили расстройство его здоровья, усилили кашель и слабость, – рассказывает М. Ковалинский. – Он просил отпустить его на любимую им Украину, где он жил и хотел умереть. Друг упрашивал его остаться у него, провести зиму и со временем окончить свой век у него в доме. Но он сказал, что дух его велит ему ехать».

Перед отъездом случился небольшой казус. Ковалинский хотел дать Сковороде что-нибудь в дорогу, снабдить деньгами – вдруг в пути усилится болезнь, придется где-нибудь остановиться, заплатить. Сковорода посмотрел на своего «постаревшего кузнечика»:

– Ах, друг мой! Неужели я не приобрел еще доверия в Боге, что промысел его вечно печется о нас и благовременно дает все потребное?

26 августа они простились. Сковорода обнял друга и сказал:

– Может быть, больше я уже не увижу тебя. Прости! Помни всегда по всех приключениях твоих в жизни то, что мы часто говорили: свет и тьма, глава и хвост, добро и зло, вечность и время…

Времени жизни для Сковороды оставалось чуть больше двух месяцев…