Читать книгу Отрешённые люди - Вячеслав Софронов - Страница 10

А императрица через короткий срок уже поспешно входила в свои покои, веселая и возбужденная, кивая на ходу застывшим при ее появлении статс-дамам, офицерам гвардии, берущим «на караул», и без задержки впорхнула в приемную перед своим кабинетом, где ее уже поджидали прохаживающиеся взад-вперед сановники.

– Заждались, поди? – игриво спросила и провела мокрой от снега перчаткой по бледной щеке вице-канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, что с видимым усилием поднимался с низкого кресла. – Да уж сиди, – махнула ему ручкой, – не усердствуй.

– Как можно, матушка, – проговорил тот довольно бодрым голосом, – и со смертного одра при вашем появлении встану. – И добавил уже ей вслед. – Рады, что вы в добром здравии.

– И я рада, – ответила она, уже входя в дверь кабинета, скинула на руки камер-лакею мокрую от растаявшего снега шубу, прошла к зеркалу у дальней стены и быстро провела по взлохматившимся льняным волосам, кивнула секретарю – «зови» и повернулась лицом к входящим по одному сановникам.

Первым, осторожно ступая на пораженные подагрой негнущиеся ноги, вошел граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Ему было далеко за пятьдесят, и, судя по всему, многочисленные болезни давно подтачивали его здоровье, но при всем том честолюбивая натура не позволяла графу удалиться от дел на покой в какое-нибудь дальнее имение. Гнев императрицы, приказавшей сослать за длинный язык в Сибирь жену его родного брата, коснулся и канцлера, но лишь слегка опалил, не сжег дотла, как то могло случиться с иным. Бестужев стойко выдержал удар судьбы и, словно ничего не случилось, продолжал появляться в приемной императрицы в обусловленный час с точностью небесного светила. Более всего он гордился тем, что за всю жизнь ни разу никуда не опоздал, умел с честью выходить из любого, самого затруднительного положения, и сплетен о нем в Петербурге ходило больше, чем обо всех вместе взятых его друзьях и недругах. Кого-кого, а недоброжелателей он сумел нажить немало, но ни одного не ставил и в грош и в удобный момент спешил отплатить им той же монетой. Не дожидаясь приглашения, он выбрал место в центре большого овального стола орехового дерева и, покряхтывая, опустился в малинового бархата кресло.

Следом вошел Петр Иванович Шувалов, надувая и без того упругие щеки, зорко поглядывая большими, широко посаженными глазами по всем углам, словно там мог притаиться заговорщик с палашом. Под мышкой он нес большой рулон бумаги, осторожно придерживая его, как драгоценную ношу. Граф Разумовский был отчасти прав, предполагая, что Шувалов большую часть времени занимается пальбой из пушек. Именно сейчас Петр Иванович опробовал изобретенную им новую пушку, названную весьма грозно – «единорогом». Испытания шли успешно, а потому граф пребывал в благодушном расположении духа и негромко мурлыкал себе под нос какую-то незамысловатую мелодию, услышанную им от уличного музыканта. Подойдя к столу, демонстративно обошел его весь кругом, остановился напротив графа Бестужева, прислонил принесенный рулон к креслу, затем неторопливо вынул из бокового кармана огромный платок вишневого цвета с каймой и протяжно высморкался в него, спрятал обратно и не спеша сел. Потом, словно вспомнив о чем-то, полез в другой карман и вынул золотую инкрустированную моржовым клыком табакерку и небрежно положил ее рядом с собой, широко улыбнулся глядевшей на него с лукавой усмешкой императрице и сделал ей обычный комплимент:

– Ваше величество, как всегда, замечательно выглядит. Когда вы только успеваете время найти на все дела? Диву даюсь, на вас глядючи…

Говорил он чистейшей воды неправду, поскольку как раз времени на все у императрицы и не хватало. Большинство государственных наиважнейших дел задерживались именно по вине Елизаветы Петровны, которая желала поспеть везде, но на все ее не хватало, и когда приходилось выбирать между просмотром бумаг и очередным балом или маскарадом, то она выбирала обычно последнее. Но все приближенные к ней люди считали за лучшее не замечать подобных пустяков, чего никак не могли понять иностранные дипломаты и частенько в своих письмах жаловались на громадные задержки и волокиту в делах. Но императрица с детской непосредственностью считала, что жизнь человеческая коротка и тратить ее надо весело и безоглядно.

Рядом с Шуваловым осторожно опустился в кресло легковесный и подвижный, словно ртуть, Михаил Илларионович Воронцов, занимавший прежде, до известного дела Лестока, пост вице-канцлера. Но затем, во многом благодаря стараниям Бестужева-Рюмина, был смещен и отошел в тень. К чести его, не только не затаил обиды на нынешнего канцлера, но нередко вставал на его сторону, защищая его от горячих выпадов Петра Ивановича Шувалова, для которых любое бестужевское слово словно чихотная трава вызывала взрыв неприязни. Многие, зная добрый нрав и безотказность Воронцова, обращались к нему, хлопоча о наследстве или назначении на должность. Он один из первых подтолкнул императрицу к занятию батюшкиного престола и неизменно пользовался ее расположением. Да и женой его являлась двоюродная сестра императрицы, урожденная графиня Анна Карловна Скваронская, дочь Карла Самуиловича Скваронского, брата Екатерины I, что также давало ему значительные преимущества среди прочих сановников. Многочисленные родственники и друзья давно намекали графу о своем желании видеть его предводителем собственной партии, но природная скромность не позволяла тому решиться на подобный шаг. Из числа присутствующих на нынешней «конференции», как сама императрица нарекла подобные совещания, он единственный мог похвастаться тем, что ни разу в жизни не получил ни малейшей взятки или иного подаяния. В свое время германский император Карл VII за особые заслуги даровал Воронцовым графский титул Римской империи, и уже одно это выделяло Михаила Илларионовича из числа прочих близких к императрице людей. Последним занял свое место князь Никита Юрьевич Трубецкой, исполняющий должность генерал-прокурора Российской империи. Через свою жену, урожденную Анну Львовну Нарышкину, он состоял в родстве с царской фамилией, а через сестер – с родом князей Черкасских и Салтыковых. В свое время Никита Юрьевич не поладил с графом Минихом, не побоявшись влияния того при дворе. После того как бывший фельдмаршал попал в сибирскую ссылку, его почти открытая неприязнь перешла к другу последнего, Бестужеву-Рюмину, чего он практически не скрывал. Должность генерал-прокурора давала ему множество прав, кроме одного – приобретать друзей, чему, впрочем, способствовал и его желчный, язвительный характер. Единственный человек, с кем он поддерживал приятельские отношения, оставался долгие годы князь Яков Петрович Шаховской, о чьей прямоте и непорочной службе по столице ходили легенды. Но он оставался редким исключением среди сотен подобных.

Как только все расселись вокруг стола, императрица, глянув по привычке в окно, в котором начинали плавиться под яркими солнечными лучами завитки морозных узоров, не спеша садиться, облокотилась на высокую спинку своего кресла, обвела собравшихся ровным, спокойным взглядом и, чуть приподняв левую бровь, негромко спросила:

– Чего-то не всех вижу на своей конференции… А где же изволит быть граф Александр Борисович Бутурлин? Что ему помешало присутствовать?

– В отъезде он, в Москву отбыл, – ответил за всех граф Воронцов.

– Мог бы и упредить об отъезде своем, – с явным недовольством в голосе произнесла императрица. – А почему нашего генерал фельдмаршала Петра Семеновича Салтыкова не вижу? Тоже в Москву отправился?

– На смотру, видать, – беспечно отозвался Петр Иванович Шувалов. – Никакого порядка не стало.

– Велите ему прибыть ко мне пренепременно, – напуская в голос суровость, сухо выговорила императрица. – Что ж, приступим, с Богом…

– Чего-то сегодня Алешки Разумовского не видно. Не занедужил ли? – не дал ей договорить Бестужев, не стесняясь, желая уколоть в наиболее уязвимое место.

– Ему мной самолично разрешено не являться. Иные дела у него, – сухо ответила императрица, и нехороший огонек вспыхнул у нее в глазах. – Ты мне это, Алексей Петрович, брось хитрости свои напоказ выставлять. Наперед все их знаем.

– Да что вы, матушка-государыня, – делая невинное выражение, развел руками канцлер, – то я со всей скорбью христианской спрашиваю. Может, вправду, думаю, простудился, а то вчерась его видели без шапки в открытом возке с девками. А морозище-то так и жарит! Рождественские стоят. Тут и до беды недалеко.

– С какими еще «девками»? – вспыхнула императрица. И все поняли, что Бестужев сумел-таки уколоть ее. Но та нашла в себе силы сдержаться и, чуть кашлянув, свела густые брови, спросила канцлера: – Ты лучше начни докладывать, какие новости твои агенты из иных стран сообщают.

– Да особых вестей, матушка, нынче не имеем, – грузно приподнимаясь с кресла, начал тот, – только и сообщили мне, будто бы король прусский, Фридрих, свое посольство к шведскому двору направить собирается.

– Собирается или уже направил? – уточнила государыня.

– Может, пока мы здесь сидим, то уже и отправил. Вести до нас долго идут, кто его знает, что там теперь, в Пруссии, приключилось.

– Сам что думаешь: чего Фридриху от шведов надобно?

– Как чего? – канцлер даже удивился. – Известно дело, союза против нас заключить, чтоб потеснить нас из Европы. Никак не могут попривыкнуть, что Россия давно не та, что была когда-то.

– Это точно, – вставил свое слово Воронцов, – не хотят нас уважать в Европе. Бояться боятся, а уважения не питают.

– Ничего, уважать после станут, когда к боязни попривыкнут, – хмыкнула императрица, – а пока и этого для нас предостаточно.

– Давно их не учили уму-разуму, – подал голос Шувалов, но императрица оставила его слова без внимания, а как бы в раздумье проговорила:

– Выходит, Фридрих в письмах ко мне одно говорит, а на деле другое творит. Славно, славно…

– Ни одному слову Фридрихову верить нельзя, – горячо заговорил Бестужев, – бесстыжие люди – что они, что французики эти, – оседлал он любимого конька, но Елизавета Петровна нетерпеливо махнула рукой в его сторону.

– Подожди тараторить, Алексей Петрович, скажи лучше, а нельзя ли шведам намекнуть, мол, мы об их тайных сношениях с Фридрихом извещены? Но только тонко намекнуть, чтоб не переборщить.

– Отчего же нельзя, то можно, – согласно кивнул головой канцлер, – отпишу нашему посланнику в Швецию.

– А мне думается, шведы и так откажут прусскому королю и на союз с ним не пойдут, поскольку с нами в перемирии состоят. Нарушать его им сейчас ни к чему, то не крымский хан, которого все на нас только и науськивают.

– Все одно, ухо с ними надо востро держать, никак нам простить не могут, что батюшка мой их побил предостаточно.

– Истинно так, – согласно кивнул Бестужев, продолжая стоять.

– Что еще у тебя, Алексей Петрович? Да ты садись, садись, не стесняйся, поди, тяжело стоять-то тебе, – милостиво предложила ему императрица.

– Как можно, матушка, – замахал тот руками, – должность моя такая, чтоб перед вами стоя ответ держать. Еще хотел доложить, что французский король, по наущению недругов наших, отправил в столицу шпиона своего, который рекомендательные письма к разным высоким особам при себе имеет, – и он многозначительно обвел взглядом присутствующих, словно именно они все имели к тому прямое отношение. – Прикажете схватить на границе?

– А зачем? У нас особых секретов нет, пусть поглядит, а в крепость посадить его мы всегда успеем. Приставь к нему своих людей и пусть о каждом шаге докладывают тебе самолично.

– Будет исполнено, матушка, – низко наклонил голову канцлер и опустился в кресло, давая понять, что у него иных сообщений не имеется.

– Что у тебя, Петр Иванович? – обратилась императрица к графу Шувалову. – Слухи идут, что новые деньги готовим, да что-то давно канитель эта тянется. Все ладно ли?

– Да вот принес художества, кои надлежит на монеты нанести. – С этими словами он положил на стол принесенный им бумажный рулон и принялся неспешно его разворачивать. Все сидящие невольно вытянули шеи, пытаясь разглядеть, что изображено на бумаге. Наконец Шувалов до конца развернул лист, прижал его своей табакеркой, поискал глазами, что бы еще поставить на другой конец стремившегося закрутиться обратно рулона, увидел на столике у окна небольшой бронзовый бюст императора Петра Великого и не нашел ничего лучшего, как воспользоваться им в качестве пресса.

На внутренней стороне листа всем открылся довольно искусно нарисованный профиль императрицы Елизаветы Петровны, взятый в овал, с вензелем вверху в нарядном лавровом венце. Рядом был изображен архистратиг Михаил с расправленными крыльями за спиной и огненным мечом в руке. На соседнем рисунке, который, по-видимому, предназначался для обратной стороны монеты, красовался имперский двуглавый орел с хищно вытянутыми шеями и разметанными крыльями. Елизавета Петровна, близоруко щурясь и чуть приоткрыв рот, внимательно вглядывалась в рисунки, которые, по замыслу Шувалова, в скором времени должны будут украсить собой новые российские монеты и наполнить страну, стать предметом торга, обмена, побрякивать в карманах и кошельках. От этой мысли государыне стало не по себе. Она представила, как монеты с ее изображением начнут переходить из рук в руки и каждый, обладающий ими, будет вправе швырнуть, прихлопнуть, придавить, поцарапать принадлежавшее лишь одной ей лицо. Императрица была уже готова отказаться от проекта выпуска новых денег, к чему уже не один год склонял ее Петр Иванович Шувалов. Понимая, что все ждут ее решения, она приготовилась ответить решительным отказом, но что-то заставило ее передумать, и вдруг неожиданно для себя самой заявила первое, что пришло на ум:

– Совсем старухой меня изобразил художник. В гроб краше кладут. Моя бы воля, то наказала б такого прилежно.

– Помилуйте, матушка, – всплеснул руками Шувалов, – то лишь предварительный рисунок, набросок, можно сказать. К тому же сам оригинал, – при этом он выразительно посмотрел на императрицу, – не в силах во всей прелести изобразить ни один художник мира. И примите во внимание, рисунок в двенадцать раз больше того, что на предполагаемой чеканной монете.

Государыня без особого интереса выслушала его слова, ощущая, как в ней борются два человека – женщина и правительница великого государства, – и ни одна из них не могла одержать верх. Поэтому она сочла за лучшее отложить принятие решения на столь болезненную тему до лучших времен. Потому и попросила:

– Ты, Петр Иванович, оставь мне рисунки на денек-другой. Подумаю, посоветуюсь кое с кем.

– Послезавтра зайти, матушка? – с покорностью спросил Шувалов, хорошо понимая, с кем государыня станет держать совет.

– Как решусь, то дам тебе знать.

– Только прошу ваше величество не откладывать на долгий срок, а то уже второй год дело сие важное тянется, – назидательно проговорил он, подчеркивая важность вопроса, подавая императрице свернутый в трубку рулон. И она тут же приструнила его.

– Ты, граф, батюшку моего поставь на место и больше его заместо грузила не пользуй, – погрозила ему пухлым пальчиком государыня.

Шувалов неожиданно густо покраснел, молча взял бюст и понес его обратно на столик. Все присутствующие переглянулись меж собой, радуясь про себя, как императрица ловко урезонила заносчивого графа.

– У меня, матушка, дел множество скопилось из Сибири по неуплате податей, – прокашлявшись и поправив на груди орден Андрея Первозванного, несколько торжественно проговорил князь Никита Юрьевич Трубецкой, не проронивший за время своего присутствия на совещании пока что ни слова.

– Чем объяснишь причину неуплаты? – подняла бровь императрица. – Почему платить отказываются законные подати? Может, злой умысел какой супротив нас имеется?

– От сибирского губернатора Сухарева депеша пришла. Сообщает в ней о нехватке монеты, – сухо сообщил Трубецкой.

– И что делать полагаешь?

– Наказать надо ослушников примерно, – высказал свое мнение Шувалов, оправившийся к тому времени от смущения и ловко поигрывающий холеной рукой золотой табакеркой.

– За иное дело и можно наказать, а тут особой нужды не вижу, – упрямо мотнул головой Михаил Илларионович Воронцов и выразительно глянул на Бестужева, ожидая возражений того. Но канцлер молчал, задумчиво поглядывая в замерзшее окно. Тогда князь Трубецкой, понимая, что иных мнений высказано не будет, предложил:

– Я бы повременил, матушка, с наказанием…

– И это говорит генерал-прокурор отечества моего? – криво усмехнулась императрица.

– Верно говорит, государыня, – неожиданно поддержал того Бестужев, – мне доподлинно известно, что монета, которая в Петербурге чеканится, пока до Сибири ее довезут, то почти год уходит. Ускорить надо дело по чеканке новой монеты.

– Премного благодарен тебе, Алексей Петрович, – насмешливо поклонился ему через стол Шувалов, – без твоего слова у нас в России и курица яйца не снесет. – Но Бестужев, не желая спорить с давним своим соперником, лишь тяжко вздохнул и вновь вперил взор свой в окно.

– А те податные деньги, что в Сибири собирают, куда затем идут? – поинтересовался Воронцов, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Известно куда, в столицу, – ответил, не задумываясь, Шувалов.

– То-то оно и плохо, – хмыкнул Воронцов, – сперва из Сибири к нам везем, а потом обратно к ним. Не дело.

– До иного не додумались пока, – ответил ему сумрачно Шувалов, у которого были свои виды на Сибирь, и он давно мечтал открыть или выкупить там несколько заводов по производству вина. – Как наладим чеканку новой монеты, то в достатке ее будет во всех губерниях.

– Для новой монеты и серебра изрядно потребуется, – не отрывая задумчивого взгляда от оконного стекла, возразил ему Бестужев. – Слыхал я, будто бы в Сибири в восточных землях залежи серебряные имеются. Надо бы рудознатцев направить туда, чтоб доподлинно знать, есть ли там серебро или дальше придется прикупать в иных странах втридорога.

– Тебе, Алексей Петрович, заграничных дел мало, ты думаешь еще и внутренними делами заняться? – не оставил без внимания его предложение Шувалов, ревностно оберегая свои собственные позиции.

Елизавете Петровне стало неожиданно скучно слушать перепалку своих министров, которая начиналась всякий раз, как только они собирались вместе, а потому она, зевнув, махнула рукой и капризно заявила:

– Вы бы, петушки, выбрали другое место для перебранки, никак императрица перед вами…

– Покорнейше прощения прошу, – тут же извинился и тяжело поднялся со своего кресла граф Бестужев. Зато Шувалов не произнес ни слова, надув по привычке свои щеки, но тоже смолк, боясь вызвать взрыв гнева у императрицы, который при всей мягкости ее характера нет-нет да и проявлялся. Сказывалась батюшкина кровь.

На какое-то время в кабинете воцарилась неловкая пауза, прерванная наконец голосом государыни:

– А про рудознатцев согласна я, надо искать серебро, а коль повезет, то и иное ценное чего. Распорядись, Петр Иванович, чтоб академики наши тожесь меж собой споры лишние не вели, а пускай снаряжают экспедиции по отыскиванию драгоценных металлов. Нечего жалование зазря получать.

Все присутствующие заметили, что настроение государыни как-то незаметно само собой вдруг испортилось, и решили, что конференция их вскоре будет закончена. Но императрица с видимым усилием взяла себя в руки и ровным голосом сообщила:

– Забыла я совсем об одном деле… Из Вены мне письмо пришло от сестры моей, Марии Терезии, то тебя, Алексей Петрович, касается, останься. А остальные господа министры мои могут быть свободны.

Все, шумно отодвигая кресла, поднялись, начали кланяться, выходя из кабинета. И лишь чуть сутулая спина графа Бестужева-Рюмина виднелась у большого опустевшего стола, словно нахохлившаяся птица сидела на ветке дерева.

– Знаю, о чем речь, матушка, – как только закрылась дверь за последним из министров, чуть глухим голосом начал канцлер, – о брате моем старшем, о Михаиле. Угадал?

– Чего с тобой поделаешь – угадал, – усмехнулась императрица уголками губ. – Ты ведь у нас провидец, на вершок вниз под каждого человека видишь.

– Ваше императорское величество к тем людям не относится, – поспешал оправдаться Бестужев, не предвидя от начала разговора ничего хорошего для себя.

– Давай, батюшка Алексей Петрович, шуры-муры друг перед дружкой разводить не станем. Ты постарше меня будешь, поумнее, а с меня, с глупой женщины, чего взять? Так, кажется, сестра твоего братца старшего обо мне писала в письмах?

– За что и наказана достойно. Уж пятый годик пошел, как в Сибири. Да теперь безъязыкая. И поделом ей…

– По глазам вижу – жалеешь свояченицу свою.

– Есть немножко, жалко глупую бабу, – чуть хмыкнул канцлер.

– То твое дело. Живи, как совесть подсказывает. А теперь ответь мне, что прикажешь со старшим братом твоим делать? Он мне всю игру портит заступничеством чрезмерным за сербов. Был у нас уже батюшка православный из Трансильвании, как его… – щелкнула пальцами императрица, пытаясь вспомнить трудную фамилию сербского батюшки.

– Николай Баломири, – услужливо подсказал Бестужев, лишний раз демонстрируя прекрасную память, о которой как его друзья, так и враги всегда отзывались уважительно.

– Верно, он самый. Мы тогда повелели всех сербов, что пожелают в Россию переселиться, принимать беспрепятственно. А что вышло?

– А что вышло? – как ни в чем не бывало спросил ее канцлер.

– Скандал вышел! Будто и сам не знаешь?

– Откуда мне знать, – опустил голову Бестужев, чтоб государыня не увидела хитринки, блеснувшей в его глазах. Он через доверенных людей из Вены давно знал о возмущении, в которое пришла императрица Мария Терезия вследствие заступничества Бестужева-старшего за единоверцев.

– Отписала нам императрица, мол, надоел ей братец твой и просит отозвать его из Вены. Что скажешь, Алексей Петрович?

– Что тут говорить, – поскреб чисто выбритый подбородок Бестужев, – вам решать. Он мне как-никак братом доводится, к тому же старшим.

– Зато по твоему ведомству служит. Приструни его как должно.

– Пробовал уже, не слушается, – хихикнул Бестужев, – он с детства меж нами верховодил.

– Женился без нашего согласия при живой жене на какой-то лютеранке, – закипела от возмущения императрица, вспомнив еще об одном нарушении неукоснительных дипломатических правил Михаилом Бестужевым.

– И о том мной было писано брату, – в очередной раз кивнул головой канцлер.

– Если бы не знала примерной вашей службы, братьев обоих, еще батюшке моему, то непременно отправила бы давно ослушника в Сибирь вслед за женушкой долгоязыкой.

– Значит, отзывать Михаила из Вены? – предугадал Алексей Петрович решение императрицы.

– А ты хочешь, чтоб нам по его милости оправдываться перед всем Венским двором? Отзывай. Я указ тот хоть завтра подпишу.

– Слушаюсь, матушка. Велеть, чтоб в столицу возвернулся?

– На короткий срок, а там подумаем. В Дрездене нам ловкий человек нужен. Может, туда его и определим. А приватно отпиши брату, мол, нет нужды ему в столицу с лютеранкой той заявляться. Пусть за границей его и дожидается, а нам ее ни к чему у себя принимать.

– Больна она, Михаил писал. Чахотка.

– Вот пусть врачи немецкие и лечат ее. А наш климат ей на пользу не пойдет, – не пожелала проявить сострадания императрица.

Канцлер поднялся, понимая, что разговор закончен. Если честно, то в душе он едва ли не торжествовал – Михаил, который с детских лет верховодил, а затем и преуспевал, всегда шел впереди, когда они находились оба на дипломатической службе еще при живом отце, всегда чуть снисходительно относился к нему, Бестужеву-младшему. Зато теперь все становилось на свои места, и он может, почти может, праздновать долгожданную победу в незримом противоборстве двух братьев.

– С наступающим Рождеством! – вслед ему произнесла императрица.

– И вас, матушка, – канцлер чуть полуобернулся, но не задержался, вышел из кабинета и, медленно ступая и чуть покряхтывая, начал мучительный для больных ног спуск по мраморным лестницам дворца.