Читать книгу Отрешённые люди - Вячеслав Софронов - Страница 8

К вечеру следующего дня тяжелый рыдван с трудом вполз по крутому взвозу в нагорную часть Тобольска. В нем сидел поручик Гаврила Кураев с двумя заряженными пистолетами на коленях, а напротив него сумрачные Иван Зубарев и Яшка Ерофеич. Вахмистр Серафимыч ехал следом в санях вместе с ординарцами поручика. Возница знал дорогу и быстро лавировал между лепившимися один к другому большими и малыми домами, амбарами, покосившимися заборами и безошибочно правил на городской острог, у ворот которого и остановил тяжело поводящих боками коней.

Несший службу солдат в караульной полосатой будке подскочил к карете, выслушал короткое распоряжение поручика, козырнул ему и юркнул в калитку тюремных ворот. Вскоре оттуда вышел, позевывая и потягиваясь, молодой офицер и после короткого разговора с поручиком приказал Зубареву и Яшке следовать за ним. Яшка на ходу бросил насупленный взгляд на сидящего в санях вахмистра и, полуобернувшись, спросил Кураева:

– Его, выходит, отпускаете? Неправда ваша. Мы вместе с ним снаряжены были, а в каталажку мне одному идти?

– Не разговаривать, – оборвал его дежурный офицер и грубо подтолкнул в спину. Яшка икнул и смолк.

– За ним никаких вин не вижу, – спокойно ответил Гаврила Андреевич и встал на откидную подножку рыдвана, чуть задержался, бросив последний взгляд на уводимых в крепость, и добавил: – А с вами, бог даст, когда-нибудь свидимся при лучших обстоятельствах.

Яшку с Иваном провели по полутемным сводчатым сырым переходам, быстрехонько обыскали, занесли их имена и звания в толстенный шнурованный журнал, а затем бесцеремонно втолкнули в темную камеру, закрыли скрипучую дверь едва не в пол-аршина толщиной, и снаружи глухо лязгнул металлический запор.

…Яшку выпустили на второй день по бумаге, доставленной из Тобольской таможенной конторы. Видно, помог Серафимыч, сообщивший об аресте ирбитского помощника пристава нужным людям. Зато Зубарев просидел более недели в холодной сырой камере вместе с какими-то бродягами. Те, казалось, были даже рады обретению приюта и крыши над головой и целыми днями спали или резались в самодельные карты. Иван же неимоверно страдал не только от заключения, а от унижения, в которое он попал по собственной глупости.

Несколько раз к ним в камеру заходил кто-либо из дежурных офицеров, присматривающий за порядком, и Иван каждый раз требовал, чтоб о нем сообщили губернатору или в губернское правление или хотя бы передали весточку отцу о его заключении. Но в ответ он ни разу не услышал слова участия, а обычно следовало короткое: «Не наше дело», и офицер, брезгливо морщась, уходил. Когда Иван понял, что одними уговорами ничего не добьешься, то сделал вид, что заболел, и несколько дней пролежал, не вставая, на грязном тюремном топчане, отказывался и от пищи. Это подействовало, и в один из дней утром в камеру, тяжело пыхтя и отдуваясь, заявился тюремный лекарь из немцев, которого все называли Карлом Ивановичем. Ивану приходилось несколько раз встречать его в городе, возможно, и тот узнал заключенного, потому что отнесся к нему с сочувствием, долго мял короткими пальцами живот, осмотрел горло, потрогал голову. Выбрав момент, когда сопровождающий лекаря офицер отвернулся, он шепнул:

– Христом Богом молю и всем, что вам на свете дорого, сообщите обо мне Михаилу Корнильеву. Скажите лишь – Иван Зубарев в крепости. Он в долгу не останется.

Немец больше для вида еще долго ощупывал Ивана, тяжело вздыхая, будто присутствовал на поминках, потом, мешая русские и немецкие слова, сообщил офицеру:

– Зер шлехт, – чуть подмигнув Ивану, скорчил скорбную гримасу, – тут зер холедно. Он есть болен. – И чтоб его окончательно поняли, потряс головой, изображая озноб: – Бр-р-р! Мороз!

Офицер равнодушно кивнул, но когда лекарь покряхтывая и грустно вздыхая, удалился, то занес в камеру огромный овчинный тулуп и швырнул его Ивану на топчан. А уже на другой день ранним утром в низкую дверь протиснулся не кто иной, как самолично Михаил Яковлевич Корнильев.

– Кого я вижу? – всплеснул он руками. – А я всех, кто с Ирбита вернулся, про тебя выспрашиваю, да ни от кого ничего добиться не могу. Знать не знают, ведать не ведают…

Но Иван не дал договорить, а кинулся, прижался к двоюродному брату и, сдерживая слезы, сбивчиво принялся рассказывать обо всем произошедшем с ним.

– Ах, канальи! Ну, каковы, – сокрушался купец, но глаза его смеялись и сам он насилу сдерживался, чтоб не захохотать. – Теперь на всю жизнь запомнишь, как с теми лиходеями дело иметь. Говорил я тебе, ведь говорил, что голыми руками их не возьмешь? А? Не верил мне, думал, ты самый умный. – При этом он и не вспомнил, что сам и подговорил Ивана наведаться на ярмарку и вывести лихоимцев на чистую воду, зная слабость того к правдоискательству. Иван молчал, понимая, что сейчас не время и не место выяснять, кто прав, а кто виноват. Главное, как поскорее выбраться отсюда. – Ладно, попробую завтра пробиться к губернатору, если только он в городе. Острожное начальство за тобой никакой вины не знает. Справлялся уже. Отнекиваются, мол, привез тебя какой-то офицер и сдал. А в чем ты виновен, и не объяснил. Знаешь, как у нас на Руси бывает? Один сдал, другой принял, а за что про что, и не поинтересовался.

– Так прямо сейчас меня не выпустят? – мигом сник Иван, и от его радости не осталось и следа.

– Без приказа не могут, сам понимаешь, поди, не маленький. Потерпи еще малость.

– Сколько? – выдохнул Зубарев и сжался, представив, сколько он тут еще просидит, если губернатор вдруг да уехал в столицу или еще куда.

– Завтра узнаешь, – развел руками Корнильев и, обняв его на прощание, вышел.

На счастье Ивана, губернатор Сухарев оказался в городе, и хотя президента магистрата долго не допускали к нему, но тот упорно сидел в небольшой, заставленной громоздкой мебелью приемной. Наконец губернатор за несколько минут до обеденного часа вышел из кабинета уже одетый, а следом показался генерал Киндерман, с лета находящийся в Тобольске, и какой-то молодой офицер с ним. Увидев поднявшегося ему на встречу Корнильева, Сухарев приотстал от своих попутчиков и, чуть поморщившись, спросил:

– У вас что-то срочное? Видите, я занят.

– Срочнее не бывает, – решительно ответил Корнильев, – брат мой двоюродный в острог попал неизвестно за что.

– Быть такого не может, – недоверчиво покосился на него губернатор.

– Еще как может. Прикажите проверить. Я лично справлялся, но ни комендант острога, ни в полицейской управе не знают, за что он туда посажен.

– Странно все это. – Сухареву не хотелось задерживаться, чтоб лишний раз не выслушивать нареканий жены за опоздание на обед, и он хотел было отправить купца к исправнику или к полицмейстеру, но тут неожиданно в разговор вмешался молодой офицер, что внимательно прислушивался к их словам.

– Не сочтите за дерзость, – почтительно проговорил он, – но могу пролить свет на сей прискорбный случай.

– Слушаю вас, – повернулся к нему Сухарев, понимая, что и на этот раз нареканий от жены не миновать.

– Если я правильно понял, то речь идет о купеческом сыне Иване Зубареве, что около недели назад был доставлен в местную крепость?

– Именно о нем, – согласно кивнул Корнильев, не совсем еще понимая, чем может помочь незнакомый ему офицер.

– Гаврила Андреевич Кураев, – представился тот и кратко изложил обстоятельства, при которых он встретился с Зубаревым, а затем и остальными участниками того дела. Алексей Михайлович Сухарев внимательно выслушал его и пообещал разобраться. На следующий день, к вечеру, не найдя за Иваном Васильевым сыном Зубаревым никаких вин и преступлений, его выпустили из острога.

– Императрице про вас напишу, – погрозил он пальцем офицеру, который вывел его на улицу.

– Пиши, милок, пиши. Императрица давно твоего письма ждет, – засмеялся тот вслед ему и разбойничьи свистнул, подняв с крыши стайку гревшихся у дымовой трубы воробьев.