Читать книгу Четыре - Я. Мирова - Страница 2

Раздосадованное началом трудового дня солнце пренебрежительно расталкивало майские облака. Очень это утомительно – работать по 16 часов в сутки. А ведь впереди ещё целое лето! А это значит, что, потратив на сон часов 5—6 от силы, придётся ежедневно выкладываться на полную. А ради кого, спрашивается? Люди, усердно поминающие светило в зимние месяцы, летом только и делают, что фыркают, ругаются и, омерзительно щурясь, прячут свои телеса в тени. Вот и вся их человеческая благодарность! Вздохнув, единственная звезда солнечной системы распластала свои бока по замаранному кусками ваты голубому своду.

– Эка-с сегодня Ярило¹ батюшка расстарался! – воскликнул Климентий Агафонович Ярцев.

Задёрнув льняные шторы, чтобы не отхватить от светила во второй глаз, преподаватель славянской культуры Теософического университета единоутробной словесности потянулся. Недавно проснувшийся позвоночник благодушно хрустнул в ответ, разогнав бодрость по всему телу. Климентий всунул подмерзающие на лаковом паркете ступни в растоптанные тапочки и направился в ближайшее помещение, оккупированное финскими смывательно-умывательными элементами.

– Уже одиннадцать часов! Вот это Соня² меня убаюкал! – подивился умытый Ярцев на жестяной циферблат ходиков. – Енто ж сколько я кочумарил³?

Климентий попытался рассчитать в уме долготу богатырского сна. Но мозг работника науки не спешил обрывать свой законный выходной не свойственными потомственному гуманитарию операциями. Махнув рукой дважды: сначала на дело прошлое – бездарное проминание боков, потом на ситуацию в настоящем – ленивое бездействие тумкалки, Климентий Агафонович направился творить будущее на кухню, невольно хлеща байковыми полами халата по углам и стенам.

Отвесив свободолюбивым поясом смачную пощечину ободранной котом Тимофеем двери, Ярцев вознамерился повторно спохватиться:

– Вы только подумайте! – обратился он к сердобольному чайнику. – Практически полдень, а я ещё и расписание составлять не думал! Тиша, ты где? Вот баламошка⁴! Опять весь корм в поилку перетащил.

1. Ярило – древнеславянский бог солнца, весны и тепла.

2. Соня – древнеславянский бог сна.

3. Кочумарить – спать (старорус.).

4. Баламошка – полоумный, дурачок (старорус.).

Откинув потерянные котом гранулы прочь с пути, Климентий водрузил металлического собеседника на плиту. Гостеприимный холодильник растерянно развёл дверцами, обозначая любознательному хозяину, что в таких условиях даже мышь вешаться брезгует. Половинка плавленого сырка с вдохновляющим названием «Дружба» одиноко минорила на стеклянной полке. Этажом ниже горделиво тух давно размороженный карп, укоряя всякого заглянувшего поблекшими от несправедливости бытия глазами. Левую дверцу украшала изумрудная бутылочка белого полусладкого, доставленная Климентию с полуострова его коллегой в качестве сувенира.

– Весёлкин, Весёлкин, – фамилия дарителя исправно приходила на ум Ярцеву при каждой встрече с презентом. – Вроде, образованный человек, не чета межеумку¹ Кутасову, а туда же! – счастливый обладатель слабого алкоголя в который раз закатил глаза и захлопнул холодильные дверцы.

Не то, что бы Климентий считал, что полуостров таки не наш, посему потреблять дары аннексированного чужеземья ему не по принципам. Нет, преподаватель славянской культуры был до того радостно и патриотично настроен, что даже самовольно вознамерился пойти на митинг в честь свершения сего исторического факта. Собирался аж плакаты рисовать с приветствием и благодарностью славным жителям полуострова, да вот не сложилось: весь университет и так вежливо обязали посетить вышеозначенное мероприятие с одобренными кем надо транспарантами.

Но и не поэтому презирал Ярцев полусладкий дар Весёлкина. Не политические мотивы тому виной, а простая непереносимость алкоголя, заботливо переданная дедом по материнской линии своему единственному и по совместительству самому любимому внуку. Обладая такой редкой для русского человека аномалией, всё же не привык наш народ сдаваться перед врагом, пусть даже неприятель имеет ажно сорок градусов, Климентий решил попросту презирать всех вступающих с алкоголем в контакт. А что? Это, в конце концов, очень по-интеллигентски. А он, работник высшего учебного заведения, разве не интеллигент? Интеллигент! Вот и нечего опускаться до уровня захухри² Кутасова, который будто делом своей жизни обозначил потребление всего, что хоть чуть-чуть, но льётся.

Ярцев, дабы в очередной раз удостовериться, что утро он уж проспал, взглянул на панель микроволновой печи:

– Мать моя Вероника Порфирьевна скоро прибудет! – преподаватель неожиданно передумал сокрушаться электронным цифрам, – Надобно переодеться.

1. Межеумок – человек очень среднего ума (старорус.).

2. Захухря – неряха (старорус.).

Вспорхнув байковыми крылами, Климентий устремился обратно в спальню. Не к лицу приличному человеку расхаживать в исподнем перед гостями. И пусть эти самые гости, а точнее гостья, будучи его родителем, имела удовольствие видеть Ярцева и не в таких образах, но ведь то когда было?! А сейчас он взрослый состоявшийся мужчина, практически самостоятельный человек, заслуженный педагог ТУЕСка.

Хотя ВУЗ, где трудился Климентий, имел официальное сокращение ТУЕС¹, Ярцев предпочитал именовать свою alma mater Теософический университет единоутробной словесности ласково и безапелляционно ТУЕСок². Потому как соотносится с кудрявой берёзой всяко приятнее, чем с прямоизвилинными дубами.

Запел дверной звонок, возвестив домочадцев о намеренном вторжении с той стороны. Климентий, распластав хлопок домашних одеяний по периметру дебелого торса, поспешил навстречу. По дороге он чуть не вступил в святая святых Тимофея – кошачий лоток:

– Мордофиля³! – бросил Ярцев в адрес своенравного питомца и продолжил путь.

Сильно не одобрял Климентий эту привычку своего сожителя – перетаскивать кошачий туалет из ванной в коридор. И не смотря на ежедневный ритуал домашнего любимца, Ярцев с тем же ежедневным упорством спотыкался и ударялся о мигрирующий пластик с наполнителем.

Виновник происшествия Тимофей был излишне занят, потому на обзывательства хозяина отреагировал никак. Памятуя о своём чистокровном персидском происхождении, кот взял себе за кредо не сорить вниманием по пустякам. Поэтому, игнорируя чертыханья хозяина, продолжал клацать по пульту непослушного телевизора.

– Клиша, ты что-то плохо выглядишь! – хлыстнуло сквозь открытую дверь по самолюбию Ярцева.

– Не хуже, чем обычно, мама.

– Хуже, дорогуля, хуже! – Вероника Порфирьевна, обнимая целлофановые пакеты, скользнула в проём. – Я что, не знаю, как обычно выглядит мой сын? Хочешь сказать, что я плохая мать?

– Конечно, нет, – обросший сомнениями Климентий обратился к зеркалу. – Наверное, ты права, мамуля, – согласился он с родительницей, печально поглаживая зажёванную сном щетину. – Я сегодня отвратительно спал.

– Это потому что один! – отозвалась с кухни всегда правая мать.

1. Туес – бестолочь (старорус.).

2. Туесок – небольшой берестяной короб.

3. Мордофиля – чванливый дурак (старорус.).

Услышав до боли в затылке любимую песню Вероники Порфирьевны, Ярцев решил уподобиться Тимофею и безмолвно скрылся в зале. Согнав кота с единственного кресла, Климентий включил телевизор и приготовился раствориться в том, что в мире делается. Тиша воспринял наконец-то замигавший экран как компенсацию за внеплановое переселение, потому милостиво запрыгнул хозяину на колени и даже позволил тому утопить ладонь в своей кофейной шерсти.

Пока Вероника Порфирьевна возвращала занимаемому помещению гордое призвание кухня, её сын, окутанный мировыми событиями и вкрадчивым тенором диктора, мысленно подсчитывал плюсы и минусы от визитов заботливой матери.

Молодая душой женщина навещала своего отпрыска строго раз в неделю, превращая выходной понедельник Ярцева в будничные посиделки за столом. С одной стороны – пышные и пышущие калориями сырники, с другой – надоевшие разговоры о его, Климентия, будущем. Розовощёкий густой борщ на обед против непременного поминания всуе его, Климентия, одиночества. Утыканная белоснежным чесночком загоревшая курочка и его, Климентия, упрямое нежелание подарить матери внука.

– Как будто это так просто! – возмущался в своей голове Ярцев. – Можно подумать, этих внуков вон – пучок за пятачок в соседнем супермаркете. Где я их ей возьму, спрашивается? Рожу, что ли?!

Холостяцкая жизнь Ярцева не была бы столь болезненной для него темой, если бы не постоянные увещевания матери. До шестнадцати лет отношения с прекрасным полом поддерживались Климентием исключительно на дружеской ноте. Потому как в тесный поток школьных наук можно было пропихнуть только одно чувство – чувство благодарности за запасную ручку. Переехав из родительского трёхкомнатного гнезда в пятиместное общежитие, перспективный студент ТУЕСка наконец-таки смог позволить себе влюбиться. Черноокая красавица с Кавказских гор Мгелука Лолуа, вопреки своему кроткому нраву и более чем скромным одеяниям, не оставила доселе не знающему страстей сердцу Климентия ни малейшего шанса.

– Вот она, – юный Ярцев указывал краснеющим от смущения пальцем в затёртое фото.

– Которая? – вопрошала Вероника Порфирьевна, силясь разглядеть будущую невестку на групповом снимке. – Вот эта? Хорошенькая! Агуша, иди глянь на Клишину девушку.

– Мам, да не она это! Это же Дашка Авокадова. А она – вот!

– Ну… хороша-с! – восторженно одобрял выбор сына подоспевший из совместного санузла Агафон.

– Агуша, я тебя умоляю, не вмешивайся!

– Ну, так хороша же? – недоверчиво переспрашивал глава семейства.

– Ты куда шёл? – прерывала недоумение мужа Вероника Порфирьевна.

– Так в уборную-с, – уже увереннее рапортовал Ярцев старший.

– Ну, туда иди, Бога ради! Без тебя разберёмся! – отмахивалась мама Климентия от супруга и налипших размышлений.

Выбегая из семейного лона, пылко влюблённый захлёбывался в раненых чувствах и твёрдых обещаниях больше никогда-никогда не приходить к родителям. Надо ли говорить, что даму сердца Ярцева младшего Вероника Порфирьевна забраковала сразу и совершенно бесповоротно: сначала мысленно, а потом и вслух под горячий чай и остывший пирог с черникой. Откусывая пропечённый бисквит, Климентий силился не заплакать от того, что его собственные чувства крошились и плавились под материнским напором. До сих пор неизвестно, что именно оттолкнуло Веронику Порфирьевну от перспективы называть красавицу Мгелуку дочерью. Но факт остаётся фактом: девушка, чьё имя переводится с грузинского как волк, так и не узнала о том, отчего её однокурсник был с ней таким кротким и необщительным.

Климентий волевым решением смёл из души разбитую любовь. И, если не замечать ноющий осколочек в сердце, что Ярцеву так и не удалось извлечь, то можно уверенно заявлять о том, что жизнь потекла по привычному руслу. Окончив обучение, он остался в университете на правах преподавателя славянской культуры. И в этом решении Климентий был не одинок: практически все его однокурсники разбавили трудовой коллектив ТУЕСка своими сине-красными дипломами. Мгелука заняла почётную должность секретаря в приёмной ректора, сменив фамилию на Кутасова. Сам Филимон Кутасов, к которому Ярцев испытывал утробную ненависть с первого взгляда, подался в ряды российской армии. Поодевавшись, пока горит спичка, ровно два года, рядовой Кутасов, сверкая ровным кантиком, вернулся в родные пенаты, чтобы отныне именоваться преподавателем физической культуры.

– Туда тебе и дорога! – пренебрежительно и про себя зубоскалил Ярцев на праздновании дня рождения Филимона, удивительным образом совпавшего с назначением именинника на должность. – Так и будешь брыдлым¹ козлом скакать, покамест Ховалу² на глаза не попадёшься.

1. Брыдлый – гадкий.

2. Ховала – древнеславянский бог-мститель, испепеляет взглядом всё лживое и порочное.

О том, чтобы искать вдохновения где-то, кроме любимой специальности, больше и речи быть не могло. Хватит с него этих легкомысленных порывов! Честно говоря, обустроившись в квартире почившей бабушки, Климентий долгое время и не замечал, что он, оказывается, не женат. Мама, Вероника Порфирьевна, исправно приходила к наследнику с благородным провиантом и срамными, как она сама искренне считала, историями про Ярцева старшего. В свободное от преподавания и общества родительницы время Климентий подъедал наготовленное с любовью и на неделю, засматривался историческим кино да гонял озорника Тимофея.

Но однажды заботливая мать пропустила выделенный ею для свидания с сыном день по особо важному событию. Соседка по лестничной площадке играла свадьбу своей дочери – прелестницы, по уверениям самой соседки, и «дурнушки», по личному мнению Вероники Порфирьевны. Смиренно выслушав все тосты за молодожёнов, Ярцева сквозь мелкий помол оливье вдруг подсчитала, сколько лет её холостому сыну. И то ли значительная цифра в целых 35 годков, то ли кислые пузырьки шампанского внезапно ударили в голову, но именно с тех незапамятных пор Вероника Порфирьевна каждый понедельник потчует сына нажористыми разносолами вперемешку с материнскими агитациями на семейную жизнь.

– Вот был бы жив твой отец! – причитала Ярцева над обедающим отпрыском, трагично сжимая половник. – Он сказал бы тебе ровно тоже самое: семья, Клиша, это обязательный атрибут любого уважающего себя человека.

– Папа что, – Климентий старался перевести разговор в более безопасное для его психики направление, – Опять наклюкался?

– Наклюкался? Клиша, да он пьян вусмерть! Даже вспоминать о нём не хочу! Но был бы он жив…

Обваленный в муке творог, соприкоснувшись с раскалённым маслом, отчаянно вспыхнул, натужно выдохнул и обволок квартиру ароматом, заставляющий даже самых сытых почувствовать остервенелый голод. Громогласный телевизор, будучи хоть и иностранной сборки, заметно проигрывал запахам с отечественной кухни. Мозг Климентия задымило предвкушением обжигающей творожной корочки, щедро политой прохладной сметаной. Эх, если бы можно было в голове открыть форточку, то Ярцев непременно бы…

– Клиша, сырники готовы! – донеслось до взрослого состоявшегося мужчины. – Мой руки! – услышал практически самостоятельный человек. – И приходи кушать! – венчало инструкцию заслуженному педагогу ТУЕСка.

– Хорошо, мама, – ответил сам себе Ярцев и двинулся по заботливо проложенному маршруту.