Читать книгу Четыре - Я. Мирова - Страница 7

Заспанное солнце вяло расталкивало ватную пелену в поисках настроения. Распластавшись сизыми чернилами, мясистые облака совершенно наглым образом заволакивали отёкший лик светила. И сколько бы ветер ни старался их сдуть, они продолжали величественно обелять небосвод, давая возможность не расположенной к общению звезде побыть наедине с собой. Плюнув на безуспешное занятие, майский завевала принялся сбивать панамки с неторопливых гуляк, беззастенчиво цепляясь за волосы и скользя по проплешинам. Он весело подталкивал прохожих друг к другу, как будто желал собрать всех праздношатающихся в одну беззаботную кучу и вымести её подальше в лес, на шашлыки. Но любимые народом девятидневные выходные остались в недалёком прошлом и совсем неблизком будущем, посему уносимые ветром трудоголики, награждая презрением цепляющихся за лавочки безработных, разлетались полами летних одеяний по известным только им направлениям.

– Так недолго и на крест сесть¹! – обеспокоенный Мирон Эрнестович кинулся к открытому окну.

1. Сесть на крест – заболеть, лечь в больницу (жаргон).

Изрядно зацелованный ледяными порывами затылок норовил разболеться и расщедриться неведомым недугом для всего организма. А их сейчас знаете, сколько? Болячек этих неустановленных? А сколько уже зарегистрированных! Одни разновидности гриппа чего только стоят. Тут тебе на всю фауну наборчик: птичий – пожалуйста, свиной – извольте, козий – будьте любезны, даже кошачий – примите с почестями. Это не говоря о заграничных прелестях: любителям фламенко и корриды посвящается грипп испанский, а гонконгское заболевание прекрасно ложится на симпатизирующих недорогим копиям известных брендов. Эдакая сувенирная продукция для не имеющих возможность посетить искомую территорию.

А, если вы не нашли среди перечисленного что-то, подходящее именно вам, или вы таки патриот, чья душа способна любить только Родину, без населяющего его контингента, не расстраивайтесь – классический ОРВИ ещё никто не отменял! Смело садитесь с мокрой головой под кондиционеры лицом к лицу с кашляющими оппонентами. Глядишь, и вам посчастливиться внести свой пассивный вклад в многообразие вирусных инфекций.

– Чё за беспредел? – недоумевал Таранов, вынужденно сверкая исподним сквозь непослушное окно. – Да чтоб тебя!

Ветер, скрипя металлическими жалюзи, вихрил разложенные на столе бумаги, разметая всё едино важное по разным сторонам. Мирон, нецензурно кряхтя, собрался с силами и захлопнул сопротивляющийся источник прохлады, так сказать, перекрыл кислород. За дверью послышался цокот каблуков секретаря Веточки. Герой, минутой ранее утихомиривший стихию, с разбегу плюхнулся в кресло и пораженчески прикрылся массивным столом.

– Мирон Эрнестович, я вам кофе принесла, – Виолетта, массируя шпильками кабинетный паркет, приближалась с широким подносом в руках.

– А штаны? – Таранов недовольно окинул суровым взглядом фиолетовый фарфор, дымящий молотыми зёрнами.

– Сказали, что забрать можно только завтра.

– Завтра? А сегодня чё? Так предлагаешь ходить?

Мирон хотел было поддаться пылкой ярости да предъявить нерадивой сотруднице всю, как говорится, подноготную, но вовремя одумался. Едва поднявшись из-за стола, он бранно выдохнул и вернул себя в кресло. Нелегко ему, честно говоря, далась остановка этого локомотива, но он, как человек авторитетный, прекрасно сознавал всю алогичность эмоциональных порывов.

– Но, Мирон Эрнестович, в химчистке говорят, что они не боги. И такие пятна им за полдня не вывести, – развела маникюром стройная Веточка.

– От ушлёпки¹! – издатель покачал головой в знак смирения с обстоятельствами и притянул к себе чашку кофе как символ свыкания с неизбежным.

1. Ушлёпок – сомнительный человек (жаргон).

Этак ему до самой ночи, что ли, своё нижнее бельё в массиве дуба прятать? Вы не поймите неправильно, основатель «КаДэЧе» совсем не относится к осовремененным представителям сильного пола, изрядно робеющим по таким пустякам, как, например, отсутствие брюк. Наш Таранов – человек конкретный! Это вам кто угодно подтвердить может. Вон, возьмите хотя бы Лёньку Шестова или Колю Фишкина. Ну, или любого другого уважаемого на воле гражданина. Всяк подпишется под тем, что Мирон, весомую часть своей жизни вынужденный пользоваться общим душем тюремных застенок, комплексами неполноценности не страдает. И сомнений по поводу своих внешних данных не испытывает. Ибо чего тут сомневаться и испытывать, если Бог не обидел да не обделил?!

И это вам даже Веточка завизировать готова. Ну, а что тут такого? Секретарь, это всем известно, профессия круглосуточная. Да и правая рука нужна человеку не только в периметре делового поля. Поэтому оставим ханжеские брызги во имя течения истины. А истина в данном конкретном случае ни сколько в вине, сколько в той же самой Веточке. Хотя, будем откровенны, без алкоголя тогда тоже не обошлось. Всё-таки целый год исполнялось издательству «Книга – друг человека».

Гуляли, как положено: с тяжёлыми салатами и лёгкой музыкой, вторую половину дня – в ресторане, а на сдачу от суток разбрелись наспех сотворёнными парами по «к тебе или ко мне». Уродуя темноту вспышками фар, наёмные машины разъезжались с довольными пассажирами. Переполненный градусами эмоций Таранов, будучи джентльменом до самого кончика развязанного шнурка, уступил последнее такси своему секретарю Виолетте Груздевой. Исполненная благодарностью Веточка, надо признать, только того и ждала. Или вы думаете она, будучи женщиной до самых кончиков наращенных ресниц, могла не найти себе провожатого в тот вечер? А, может, вам кажется, что Виолетта Игоревна, будучи секретарём до последнего листа А4, должна была снизойти до какого-то там «пиараста»¹ Кудрявцева?

1. Пиараст – на языке Таранова – сотрудник PR отдела.

Усадив покачивающегося на корпоративной волне начальника рядом с собой, Веточка продиктовала немому водителю свой адрес и, смахнув предвкушение с накрашенного лица, уставилась в испещрённое бегающими декорациями окно.

– Надо бы его поцеловать, – решила Груздева и, собравшись с мыслями, повернулась к своему спутнику.

Словно уловив инициативу Виолетты, провалившийся в сладкий сон Таранов зычно всхрапнул и испустил слюну.

– Ладно, ещё успеется, – подбодрила себя Веточка и достала из сумки не распакованную пачку клубничных салфеток.

Расплатившись с водителем наличностью Мирона Эрнестовича, Груздева одной рукой подхватила расшитую каменьями сумочку, другой – слабо ориентирующегося в пространстве издателя и с полными руками направилась домой. Едва переступив порог собственноручно снимаемой квартиры, секретарь, наказав начальнику открыть вон ту бутылочку, скрылась в ванной. Таранов послушно обхватил оговоренную тару и откинулся на волю обстоятельствам, утопив свою персону в её мягком диване.

Что было дальше? Да ничего особенного: всё, как у людей. Правда, удовольствия от того самого проспиртованного вечера удалось получить разве, что щедро осыпанному чаевыми официанту. Но об этом Мирон Эрнестович предпочитает не вспоминать. В отличие от Веточки, для которой постельная сцена с шефом имела место быть, даже, не смотря на то, что один из героев не справился с выданной ему ролью. Это, извините, не её проблемы. Лично она сделала всё от неё зависящее. Посему имеет полное право дарить своему начальнику по всяким государственным праздникам не только носки и бритву, но ещё и, простите, трусы. Вот, например, эти, белые в красное сердечко. Да, те самые, что вынуждают Таранова, подобно горьковскому пингвину, прятаться промеж стола и кресла.

Сам Мирон Эрнестович отвечать взаимностью на секретарские поползновения не планировал не только в ту злополучную ночь, так нелепо венчавшую их корпоративный кутёж, но и вообще, что называется, по жизни. И, если бы не его приятель, ну тот, с вытатуированными погонами на плечах, присутствующий на празднестве ещё и в качестве финансового вдохновителя «КаДэЧе», ничего этого и не было бы. А то заладил: каждый уважающий себя мужик должен отдавать распоряжения своему секретарю не только в рабочем периметре.

Это, ежели переводить на язык, пригодный для дам и детей младшего возраста. А для Мирона оригинальная фраза звучала ни больше, ни меньше, как дело чести. И вот Таранов на душу принял, потом принял и сам вызов, а уже после был вынужден принимать и все последствия. И, если похмелье и самокопания прошли довольно-таки быстро и относительно безболезненно, то знаки веточкиного внимания проходить не хотели от слова совсем.

– Ну, носки и бритву ещё можно отнести к ништякам¹, – рассуждал обвитый заботой Таранов. – Но вот это вот что за петушиные² понты³?

1. Ништяк – относящееся к чему-то хорошему (жаргон).

2. Петушиный – принадлежащий пассивному гомосексуалисту (жаргон).

3. Понт – выдача желаемого за действительное, дешевый эффект (жаргон).

Искоса поглядывая на кричащий сердечками подарок, Мирон Эрнестович порешал, что сие «не по понятиям» и носить это, с позволения сказать, нижнее белье он не намерен «даже по приколу». Однако никогда не говори «никогда» или от тюрьмы да от сумы, что Таранову значительно ближе и понятнее… Короче говоря, непоправимое свершилось. И именно сегодня!

С трудом продрав глаза, склеенные приторным сном и вчерашними рюмками коньяка, Мирон понял, что на работу он уже опаздывает. Завистливо поглядывая на сопящую Анаконду, Таранов было решил уподобиться выгулянному и накормленному силами проходящей домработницы бультерьеру, но вовремя опомнился. Директор он в конце концов или «хрен с горы» (с)? Условившись на первом варианте, он, не открывая вещих зениц, собрался с мыслями, потом кое-как собрал себя в первое попавшееся и намеревался уже выходить.

– А где труба? – допросил сам себя Мирон на предмет наличия мобильного телефона.

Вернувшись в комнату, дремавший на ходу Таранов невольно отметил, что пол больно уж скользкий. Неумышленно приближаясь к окну, а это совсем не то направление, просыпающийся Мирон на полном серьёзе начал подозревать что-то неладное. Проснувшись, белоснежная Анаконда весело замахала хвостом проезжающему мимо хозяину, радуясь всей своей розоватой мордочкой, что тот таки передумал уходить.

– Твою ж мать! – окончательно прозревшему Тирану пришла на ум чья-то родительница.

Он поднял пожёванную литровку смешанного с розмарином оливкового и уставился на любопытствующую собаку. Дело в том, что Анаконда, или Аннушка, как ласково именует любимицу Мирон, просто без ума от пластиковых бутылок. Завидев предмет своей страсти, одержимая бультерьерша, игнорируя все «фу!» и «нельзя!», со всех своих розоватых лап мчится к соблазнительной таре. Обхватывает бутылку подстриженными когтями, обнимает крышку почищенными клыками и бац! Содержимое заливает всё вокруг, а это – «фу!». И ведь там может оказаться не только минеральная вода или нефильтрованное пиво, но ещё и, не дай Бог, какая химическая зараза, а это – «нельзя!». «Но эта штуковина так маняще шуршит!» – всякий раз молчаливо оправдывалась собака.

– Аннушка, ну какого хрена? – вопросил издатель, сжимая пустую пластиковую бутылку.

Бультерьер, услышав свои позывные, сначала и поверить не могла, что хозяин действительно решил остаться. Но нет, сомнений быть не может: вот он – смотрит на неё и держит эту шуршащую штуковину, ту самую, обнаруженную минутами ранее на кухне…

– Анка, зараза, опять литруху подрезала¹…

Бам! И не разделяющий пластиковой страсти питомца хозяин пал под добродушным натиском: Анаконда, вообразив шуршащие манипуляции призывом в игре, свалила Таранова с ног. Завладев желанным предметом, позабывшая грусть от предстоящего одиночества собака бросилась гонять по квартире ускользающий апорт.

– Базарил² же не оставлять такие бутылки на полу! – буркнул отсутствующей домработнице Мирон и, приняв вертикальное положение, поспешил к выходу.

Добравшись до своего кабинета не до конца протрезвевший ото сна в частности и от вчера в целом издатель невольно обронил взгляд на свои джинсы. Нда, а ведь это пятна не только на дениме. Это заодно и замаранная презентабельность главы «КаДэЧе». Смекнув, что надо что-то делать, практически не поддатый директор ничего лучше не придумал, чем попросту стянуть пачкающие его реноме джинсы. Оставшись без штанов, он окончательно отбросил и хмель.

– Какого…, – только и смог выдумать Таранов, глядя на самое большое сердце на его нижнем белье.

«Как так можно было фраернуться³?» и другие последующие вопросы nfr; t носили риторический характер. Умаявшись бесполезным самоанкетированием, издатель вспомнил о Виолетте ещё и как о личном секретаре. Схоронив срамную часть под столом, он частью верхней набрал на мобильном нужный номер.

1. Подрезать – украсть, нечестно добыть (жаргон).

2. Базарить – говорить (жаргон).

3. Фраернуться – допустить оплошность, ошибиться (жаргон).

– Мирон Эрнестович, – Веточка с трудом пересиливала желание погладить утопающего в чашке кофе начальника по щетине, – А чем это вы так испачкались, что даже химчистка помочь не может?

– Да Аннушка опять масло разлила, – грустно отмахнулся Таранов и щедро отхлебнул из

остывшего фарфора.

– А давайте я к вам домой поеду? – неожиданно выпалила Груздева.

– Смысл? – насторожился издатель, прикидывая, могла ли разглядеть дотошная секретарь его фатальную ошибку в виде её сердечного подарка.

– А я вам другие штаны привезу! – заискивающе пролепетала Виолетта.

– Ну, добро, – поморщился в лицо вынужденной перспективе Таранов.

– Я быстро! – бросила Груздева и навострила каблуки к выходу.

– Только ты, это, – окликнул Мирон довольно шагающую секретаршу, – Не фантазируй там: обычные джинсы бери!

Дверь захлопнулась, и издатель выдохнул пять букв отечественного алфавита. Но упоминать всё слово целиком мы здесь не будем. Чай, и барабан не крутили. Памятуя эксцентричные замашки Веточки, Таранов больно переживал за верность понимания его напутствия. Знает ли человек, купивший подобное нижнее бельё, что такое «обычные джинсы»?

Ёрзая вспревшим подарком по кожаному креслу, Мирон перебирал в уме весь свой гардероб. Так, вроде, и нет у него ничего такого… Такого же странного и такого же за гранью добра и приличий, как эти «чуханские¹» трусы.

– Да в таких даже зажмуриться² западло! – печально оповестил он тишину кабинета и принялся хлюпать остатками кофе. – Да ну на хрен!

1. Чуханский – принадлежащий чухану: человеку из низшей касты тюремной иерархии (жаргон).

2. Зажмуриться – умереть (жаргон).

Отбросив чашку, Таранов вскочил с изрядно нагретого места и взялся расхаживать по подвластной ему территории в слегка ускоренном темпе. То ли то была горечь кофейной гущи, опровергшая красивую мысль о том, что «весь сахар на дне». То ли это жаркие объятия облегающей начальствующий таз мебели. А, может, то мысли о смерти придали его жизни лишней скорости. Сложно понять, что именно, но это что-то постоянно напоминало ему, что в этих самых непотребных семейниках находится так-таки он.

– Ты сегодня невыносимо прекрасна! – обратился к секретарскому тылу Фривольный.

– Родион, ты? Приветик! – выпрямившись, Виолетта вернула себя за стол и потёрла обезжиренную поясницу. – Помоги карандаш достать. Вон туда закатился, – она тыкнула маникюром в недоступную для понимания область.

– Карандаш? – попытался потянуть время редактор, прикидывая, сколько пыли в указанном месте. – Давай я тебе свой принесу? Да или вот, возьми ручку, – Фривольный достал из стакана писчий предмет и с улыбкой протянул его поправляющей причёску Груздевой.

– Спасибо, но тот для губ, – Веточка вернула шариковый презент на место. – Я уже опаздываю! А у тебя руки длиннее. Вон он, под принтером лежит.

– Хорошо, – зачем-то произнёс Родион, плохо улавливая связь между её неуспеванием и своими конечностями.

Поменявшись с Виолеттой локациями, Фривольный, зажатый между столом, стулом и прочими атрибутами секретаря, раздумывал, как бы ему поприличнее согнуться. Любопытствующая Веточка стояла как раз напротив предполагаемой точки сгиба и нетерпеливо брякала связкой ключей.

– Кстати, ты не могла бы одолжить мне стикеры? – нашёлся ведущий редактор.

– Стикеры? Это что? Которыми бумагу скрепляют? А зачем тебе много? У меня лично он один, стикер этот.

– Ты про степлер, а я про бумажки. Разноцветные. Их ещё наклеивать куда-нибудь можно.

– А, цветные прилипалки, поняла. Так бы сразу и сказал! – догадливая Груздева отвернулась от Фривольного и обратила свой взор к нужному стеллажу.

Пока она ковырялась в канцелярских изысках, Родион со спокойной совестью и, будучи вне стороннего наблюдения, склонился к принтеру. С трудом нащупав в клубке проводов искомый, как он надеялся, предмет, Фривольный подхватил добычу и резко выпрямился.

– Держи, – обратился он, радостно помахивая алым представителем декоративной косметики, к погрязшей в недрах стеллажа Груздевой.

– Спасибочки, а это тебе! – умаянная поисками Виолетта швырнула в редактора спрессованными цветными листочками.

– Слушай, я чего вообще зашёл-то, – Фривольный задумчиво постучал по столу пачкой стикеров. – Тиран у себя?

– У себя, у себя, – пролепетала Веточка, подводя и без того яркие губы. – Но к нему нельзя! Совсем нельзя! – она открыла сумочку, бросила в неё карандаш и вернула вопросительный взгляд к настенному зеркалу. – Он злой, очень злой, – убедившись, что внешность таки не подкачала, секретарь накинула сумочку на плечо. – Сказал, никого к нему не пускать! Всё, я убежала. Пока, пока!

– Ну, привет, – растерянный редактор опустился на стул. – А как же «Вампиры тоже плачут»? Он же вчера обещал мне дать ответ! Это же Кит Базаров! Он ждать не будет…

Родион прервал свой драматичный спич, решив, что вопрошать у пустой комнаты бессмысленно. И это как минимум. Про «как максимум» думать хотелось не очень.

– Ладно, – кивнул он себе вслух, – Пойду и сам спрошу. Ну и что, что он злой? Он вообще добрым-то бывает? Не убьёт же он меня, в конце концов! Так ведь?

Покинув секретарское убежище, редактор обратился к зеркалу. Но отражающая поверхность не соблазнилась на разговоры, продолжив безмолвствовать. Тогда Родион приблизился к «вратам ада», как именовали подчиненные вход в кабинет начальника, и ещё раз выдохнул.

– Была не была!

Не желая изменять себе, редактор озвучил свои мысли и потянул на себя дверь:

– Мирон Эрнестович! Ой! Прикольные трусы! В смысле…

– В смысле ты постучать забыл, Фривольный! – Таранов, багровея от ярости, уставился на незваного гостя.

– Да, простите…, – Родион вдруг понял, что молчание зеркала в приёмной означало стопроцентное «нет!».

Нет, не надо было ему сюда приходить сегодня. И завтра не надо бы тоже. И…

– Прикольные, говоришь? – издатель не сводил глаз с бледнеющего редактора. – Хочешь, подарю? Прям ща? – искря гневом, он ухватился за резинку обсуждаемого белья.

– Нет, ну что вы. Извините! Хотите, я попозже зайду? – заплетающимся от переживаний языком промямлил Фривольный.

– Не хочу! Поэтому говори сейчас. Чё надо?

– Мирон Эрнестович, – Родион упорно пытался найти в кабинете что-то пригодное для взгляда. – Я по поводу вампиров, – но в глаза всё одно бросались только сердечные трусы шефа. – Ну, которые тоже плачут.

– И чё с ними? Предлагаешь, пожалеть? – ехидно осведомился Таранов, уперев левую руку в смачный бок.

– Вы же прочитали новеллу Базарова? Я вам вчера рукопись оставлял. Вы ещё обещали подумать…

– Даже так? А точно обещал? Не клялся? На трусы вот эти самые не спорил? Ладно, заходи.

Издатель милостиво кивнул потерянному редактору на один из свободных стульев, оцепивших статическим хороводом начальственный стол. Мебель словно ждала, что вот-вот придёт тот, кто наконец-таки сомкнётся недостающим звеном, потом включится задорная музыка и эх, гуляй да разгуляй! Но нет, Фривольный вопреки надеждам кабинетного гарнитура скучно примостился на краешке стула. Таранов отвернулся к задумчивому окну, но не найдя в стекле ничего познавательного, вернулся к столу и уверенно оседлал поостывшее кресло. Мебель грустно вздохнула – хоровода не вышло. Ну, что с них взять? Люди! Ты к ним всей душой, а они к тебе…

– Вещай, – миролюбиво протянул издатель, давая шанс Родиону ограничиться только ментальной сединой. – В какой блудняк¹ втравить хочешь?

1. Блудняк – неприятная ситуация; подлость, предательство (жаргон).

– Кит Базаров! Самый читаемый в…

– Я помню, дальше!

– Он из Петербурга. Все тамошние издательства его просто рвут на части…

– И на кой мне эта рвань залётная¹?

– Ну, как…, – казалось, ещё больше растеряться невозможно, но Родион смог. – Ну, он же…

– Какой лично тебе интерес за него тянуть мазу²?

– Извините?

1. Залётный – чужой, нездешний (жаргон).

2. Тянуть мазу – заступаться (жаргон).

Фривольный не уловил лейтмотив вопроса, поэтому решил привычно попросить прощения. А что ещё прикажете делать наедине с разгневанным мужчиной, видавшим воочию места не столь отдалённые? На помощь звать? А есть ли шанс дождаться этой самой помощи? Или лучше не рисковать? Чай шампанского не наливают. Ну, вот то-то же!

– Чем, – Таранов натужно выдохнул, – Тебе, – он втянул воздух едва ли не вместе с редактором, – Так понравилась эта рукопись?

– Сюжет! – радостно выплюнул Фривольный. – Объединение племени вампиров с отрядом оборотней. Ведь про кровососов сейчас только безрукий не пишет. Но у Базарова совсем иная линия. Это же новое слово в мире фэнтези!

– Слушай, ну откровенно говоря, вся эта нечисть уже задолбала, – Мирон почесал левую грудь, как бы подчеркивая всю искренность своих слов.

– Согласен. Но тут же совсем другое видение этого мира. Один «кол всевластия» чего стоит!

– Кол, блин, всевластия.… Да пусть они этот кол засунут себе в свои мохнатые жо…

– Пппп, – замялся редактор. – Простите, а вы разве не читали рукопись?

– Ну не читал, – Таранов пихнул пустую чашку. – Некогда было. Да и ты мне на что? – он хотел было встать с кресла. – Не понял! – вспомнив о том, что всё тайное давно раскрыто, Мирон вскочил с места и уставился на вжавшегося в стул Фривольного. – А что там?

– Там.… Там про любовь, – Родион поперхнулся последним словом. – Про любовь и дружбу, – редактор сделал максимальный упор на последнем. – И дружбу! Вампира Геннадия и оборотня Жени.

– А Женя – это девочка? – Таранов придавил скучавший стол к полу.

– Нет, – печально оповестил редактор и прижал подбородок к груди.

Он очень надеялся, что его начальник знает про повинную голову. Однако скрип зовущего на помощь стола звонко намекал на то, что в курсе Тиран только про меч.

– Так ты же говорил, что он, Женя этот, оборотень? А оборотни, насколько я помню, это волки. Волки, Фривольный, а не петухи¹!

– Но это же про любовь, – с надеждой протянул редактор. – Это современно, – добавил он с верой в лучшее. – Базаров хотел показать…

– Гнилой какой-то твой Базаров, – выпалил Мирон Эрнестович.

– А вот и я! – оповестила радостная Груздева, помахивая пакетом. – Ой!

– Тебе тоже стучать западло? – поприветствовал секретаршу Таранов.

– Я.… Так! – у Виолетты получилось разглядеть на фоне сердечных трусов поникшего Родиона. – А ты что здесь делаешь? Я же тебе сказала: к Ти… к Мирону Эрнестовичу нельзя!

– Плохо, значит, сказала, – Таранов выхватил пакет у разрываемой от эмоций Веточки.

Ну, а как тут не разрываться, скажите на милость? Вот он – в её подарке! Хочется улыбаться и даже броситься на эту волосатую шею. Но тут он – бестолковый редактор! Который совершенно наглым образом всё портит.

– Совещанию капут, – оповестил Таранов собравшихся и, натягивая доставленные джинсы, отвернулся к окну.

– Пошли! – Виолетта желала как можно сильнее вцепиться в плечо Фривольного, но тот, как показывало его обесцвеченное лицо, боли уже не чувствовал.

1. Петух – пассивный гомосексуалист (жаргон).