Читать книгу Иллюстратор - Ядвига Симанова - Страница 11

Я выхожу из небытия, ощущая ледяную скованность, одеревенение во всем теле. Холодные веки с трудом поднимаются, стряхивая белесую паутину сетчатых снежинок, и я пробуждаюсь. С усилием, сопровождаемым хрустом позвонков, поднимаю корпус, счищаю прилипшие к одежде ледышки, вдруг вижу, что вместо белой льняной рубашки на мне надет плотный черный комбинезон, спереди застегнутый на молнию.

Встать полностью не получается – голова упирается в твердую поверхность; поднимаю руки, ощупывая препятствие ладонями, – поверхность напоминает прозрачное стекло, потому и не заметна с первого взгляда. В ужасе обнаруживаю, что не в состоянии даже повернуться – прозрачный кокон окружает меня со всех сторон. Согнув локти, упираюсь в верхнюю часть кокона и, вложив все силы, рывком надавливаю на поверхность. Она с трудом, но поддается, и крышка кокона с хрустом ломающегося стекла открывается.

Чистейший морозный воздух наполняет легкие. Выбираюсь из кокона, оглядывая его снаружи, и сразу перехватывает дыхание – кокон оказывается гробом, прозрачным хрустальным гробом, подвешенным на ледяных цепях посреди заснеженной пустыни, в освещенном ослепительным солнцем аквариуме ледяных скал.

Отвожу от него взгляд, но тут же возвращаю – что-то приковывает мое внимание: в углу, на самом дне моего мрачного ложа, блестит какой-то предмет. Наклоняюсь за ним, и в руке моей уже сияет солнечным блеском полупрозрачная золотая кисть.

Значит, сон был явью, и змей, и Аурелие тоже. А как же мой мир Вечной весны, исчезнувший в мгновение ока? А мое ремесло? А мой голос?

Мысли вихрем кружатся в голове. Я напрягаю связки, силясь издать звук, но тщетно… и это – безотрадная правда. «Аурелие… – думаю я. – Она – реальна?»

Оглядываюсь вокруг – в заснеженном плену в ряд болтаются такие же гробы на ледяных цепях. В хрустальном блеске различаю лица друзей, знакомых, таких же детей Вечной весны, как и я, их лица застыли в безмятежном сне, и я не решаюсь их тревожить, по крайней мере, пока не пойму, что в действительности произошло. Но напрасно я ищу среди них Аурелие.

Внезапное чувство захлестывает меня – чувство присутствия жизни в мертвом безмолвии ледяного края. Оглядываюсь – в шаге позади меня стоит Аурелие, она – в строгом черном платье с длинными рукавами, приталенном широким кожаным поясом. На распущенных, развевающихся под ветром черных волосах поблескивают снежинки. Ее голос звучит, задевая струны моей души:

– Это был сон, мы снились друг другу. И весь наш мир снился. Элементал вывел нас из сна, разоблачив тайну, как и было обещано. Я проснулась раньше тебя и поняла это.

В ответ подвожу указательный палец правой руки к своему горлу и поднимаю Кисть, которую держу в левой.

Аурелие, не колеблясь, возражает:

– Да, во сне ты потерял голос… и приобрел Кисть во время странствий твоей анимы, которая живет собственной жизнью, даже когда тело погружено в сон. Странствуя, наши души вторглись в неизведанное, недоступное и сумели постичь непостижимое: ценой утраты голоса ты приобрел магический артефакт – Кисть, – существующий вне времени и вне пространства, а мой цветок, мою аниму, ждет неотвратимое забвение в подземелье демонов – это цена, которой открылось мне знание тайн сотворения и гибели миров.

– Пойдем, я покажу тебе настоящий мир! – зовет Аурелие, и я вижу кровоточащие глазницы угольно-черного черепа – демонического знака на ее приоткрытом запястье.

Она увлекает меня за собой. Мы идем, обутые в одинаковые высокие, с железными набойками сапоги на толстой подошве, идем след в след, и снег хрустит под ногами; восходящее солнце освещает наш путь по нетронутой мертвенно-гладкой снежной равнине.

Мы приближаемся к ледяной скале, что величественно возвышается над застывшей поверхностью зеркального озера, спящего беспробудно в унылом плену равнодушных льдов. Аурелие протирает ладонью, словно от слоя пыли, снежную насыпь на зеркальной озерной глади, и сквозь распахнутую завесу начинают проступать цвета, преимущественно теплые. Я различаю силуэты, они движутся, но остальное сокрыто от глаз под коркой льда. Встречаюсь взглядом с Аурелие и понимаю ее без слов – мощным ударом металлической подошвы рассекаю лед, и он разлетается на мелкие осколки. Сквозь пробитую в озере дыру не хлещет вода, нет, сквозь нее, словно через замочную скважину, открывается обзор в иную реальность, ту, что я в своем сне привык называть Нижним миром.

Но не таким я его себе представлял, когда в луче живительного света прикасался к цветку неведомого далекого человека. В мире, открывшемся моему глазу, не было ни света, ни людей. Очертания, которые я поначалу принял за силуэты, оказались блуждающими во мраке тенями, ходячими призраками. Здесь не было цветков, чтобы притягивать свет и отражать его, возвращая нашему миру.

Но что это за далекое сияние, которое так сильно влечет и манит? Напрягая зрение, вижу его источник – единственный в этом темном мире; этот источник, подобно памятнику, стоит на возвышении, рассеивая желтоватый свет. Свет этот – порождение неживой природы, он существует вне цветка и, не подпитываемый его энергией, направлен на единственное существо – своего хранителя, чтобы поддержать в нем жизнь, и высот Верхнего мира ему не достичь. А само существо – я не верю своим глазам – гигантская желтая Обезьяна с длиннющими конечностями и округлым, похожим на огромный шар, животом.

– Цветки, – нарушает молчание Аурелие, – к которым мы прикасались, направляя свет, они – нереальны. Все было сном. Мы, дети Вечной весны, давным-давно остались без света, раздаривали его последние остатки умирающим человеческим цветкам, не получая ничего взамен. Без ответных лучей тепла Верхний мир замерз, погрузившись в сон, одаривая призрачным светом призрачных людей, и лишь мы с тобой пробудились благодаря элементалу.

«Откуда ты все знаешь и как это произошло?» – хочу я спросить, но вспоминаю, что нем.

Будто читая мои мысли, Аурелие отвечает.

– Я всегда мечтала узнать все тайны мира, и я узнала, – с грустью изрекает она. – Но я нашла еще кое-что, смотри!

Она достает из набедренного кармана платья предмет, напоминающий компас. Я вспоминаю, что видел нечто подобное в сундуке Ботиса, в расщелине между горами, в том самом сне, который мне никогда не забыть. Приглядываюсь: узнаю знакомые рисунки на одной половине компаса и цифры – на другой. Здесь те же знаки, что на Светоче миров!

Аурелие поворачивает стрелку компаса к сектору с изображением Нижнего мира, и вдруг из ниоткуда в воздухе возникает квадратная рамка, полупрозрачная и мерцающая. Девушка передвигает стрелку на столетие назад, и в центре рамки начинают появляться расплывчатые однотонные картинки, которые постепенно приобретают цвет и форму. Я вижу вереницы людей с горящими от восхищения глазами, фанатиков, следующих одной дорогой навстречу золотому сиянию, жаждущих поклониться вновь обретенной святыне, величественному божеству – золотой Обезьяне, чье сияние, как им кажется, во сто крат превосходит солнечное. Они идут, торопясь отдать золотой Обезьяне излучаемый цветками свет в обмен на частицу другого сияния, которое ослепляет завораживающим блеском, одурманивает искусственной, но вместе с тем невиданной красотой. Ряды паломников заполняют мир, их поток неиссякаем; триллионы искр живительного света лотоса окутывают бесформенную фигуру Обезьяны, она купается в небесном свете, который перемешивается с ее холодным золотом, скрывая от мира ее истинное обличие, ее безобразие. Те, кто дошел, возвращаются от Обезьяны со слитками золота в руках и умирающим цветком в сердце, а из-за их спин выглядывает черная тень, с каждым часом растущая и поглощающая.

– Люди перестали возвращать свет Верхнему миру, отдав его Обезьяне, и Верхний мир замерз, упокоившись в ледяном забвении. Мы спали, блуждая в иллюзорном мире – зеркальном отражении прежнего, того, каким он сохранился в клетках нашей памяти.

Аурелие возвращает компас в начальное положение, и картинка исчезает. Мы по-прежнему одиноко стоим среди замерзшего озера в безжизненной пустыне таких же одиноких льдов. Ради чего мы пробудились? Не лучше ли было продолжать прятаться от безжалостной реальности в радужной паутине снов, день за днем исполняя предназначение, прогуливаться по вечнозеленому лесу и ощущать счастье?

Тут я кидаю взгляд на Кисть, которую так и держу в руке. Я захватил ее из сна, и она стала реальной, воплотилась в этом мире. Ни с того ни с сего вспоминается, как назвал меня демон Ботис. «Иллюстратор» – так он меня называл. В этом мире воплощен и компас – Светоч миров, не означает ли это, что Иллюстратор может преобразовывать память Светоча, изменяя старое и создавая новое? Я не смогу воплотить свой голос, но я могу создать что-то или кого-то, способного при определенных условиях возвращать его мне.

Жестом показываю Аурелие на карман, куда она успела убрать компас. Ее брови сдвигаются вверх в выражении удивления, однако она не мешкая протягивает его мне. Мои пальцы в нетерпении передвигают единственную стрелку компаса в сектор с изображением застывших льдов с хрустальными гробами на ледяных цепях. Перед нами из ниоткуда возникает уже знакомая мерцающая рамка с расплывчатыми изображениями. Передвигаю стрелку в сектор текущего года, и картинки начинают проявляться с удивительной четкостью. Аурелие изумленно ахает, когда рамка проецирует зеркальное отражение нас самих в настоящий момент времени. Образовавшийся экран отзеркливает каждое наше движение, жест, поворот головы на фоне неизменного ледяного пейзажа.

Я стараюсь действовать, как в том сне, когда Ботис заставил меня проецировать картины в мир красной пустыни. Вначале успеваю представить самое чудное и немыслимое существо, которое только способно исторгнуть мое сознание. Вообразив, стараюсь сохранить картинку в уме, прорисовываю ее методично и медленно, где-то аккуратно, штрих за штрихом, дополняю детали, а где-то размашисто провожу кистью по мерцающему экрану. Впечатление такое, словно рисую на зеркале. Кисть послушными ворсинками вычерчивает золотистые контуры, заполняя пространство серебристо-синих безжизненных льдов новой живой сущностью, замысловатой и неописуемо нелепой, обремененной одним-единственным полученным от меня предназначением – быть моим голосом. Завершаю финальный штрих, и с последним взмахом Кисти в безлюдном коридоре ледяных скал и снегов, скрипя когтистыми лапами, появляется она, и я сразу даю ей имя – Кьяра.

Аурелие округлившимися глазами, похожими на синие блюдца, разглядывает мое творение: это, скорее всего, кошка с рыжей пушистой шерстью, на редкость осмысленными голубыми глазами, огромными, как у лани, рожками, как у юной маленькой козочки, и белоснежными крыльями на спинке, которые, раскрываясь во всю длину, затеняют все ее небольшое тельце.

– Что это? – спрашивает Аурелие, но, опомнившись, отмахивается рукой, здесь требуется нечто большее, чем немой ответ.

Я переживаю, что мой опыт мог не удасться, и с замиранием сердца, собрав всю свою смелость и волю, выдавливаю из себя звуки, словно впервые соединяя их в слова.

– Это – Кьяра. Она теперь – мой голос, – говорю я, и для меня мой собственный голос звучит отраднее самой прекрасной на свете мелодии. – Когда она рядом, я могу говорить, я наделил ее этим свойством.

– Да ты и в самом деле маг, творец! Твои способности уникальны! – с неподдельным восхищением произносит Аурелие, ослепительно улыбаясь.

Ее слова и улыбка трогают мое сердце, но тотчас в памяти всплывает то, что я почти успел позабыть, – ее предательство во всем его чудовищном, циничном проявлении. Отвечаю на ее улыбку своей, спокойной и сдержанной. Пусть это был сон, но сон разоблачил предательскую суть ее души, и предательство так же реально, как и Кисть, Светоч миров и мой утраченный было голос.

Воспоминание безрадостных эпизодов прошедшего сна создает волну, которая выплескивает из глубин памяти новые и новые подробности и забытые вещи. Так, я внезапно вспоминаю об оставленном в каньоне тубусе со столь дорогим мне портретом, и тут же приходит понимание, что этот предмет мне жизненно необходим, я просто обязан его воплотить.

Память в мельчайших деталях воссоздает портрет Аурелие с увядающим красным лотосом в центре, каким я видел его в последний раз, и черный кожаный тубус – хранилище портрета. Кисть искусно вырисовывает на мерцающем экране фигуры, изгибы, линии, полутона, и когда экран гаснет, до боли знакомый мне черный тубус появляется на белом снегу во плоти.

Мои пальцы пробуют на ощупь кожу, чувствуя шероховатость старых царапин, точно в тех самых местах, где имелись эти изъяны, и я понимаю: да, это определенно моя старая вещь – та, что я забрал из дома в свой последний визит.

– Зачем он тебе? – спрашивает Аурелие.

– Это память о моем предназначении, чтобы не забыть, кто я есть и зачем.

– Нет никакого предназначения! – восклицает она. – Оно снилось тебе, как снится тысячам наших братьев и сестер, замороженных в хрустальный гробах. Тебе дана Кисть, и ты – Иллюстратор. Ты больше не служишь змею, ты можешь подстраивать, перекраивать это мир под себя, сам определяя свое предназначение, наполнять его и изменять как тебе вздумается.

– Провести жизнь, воплощая свои иллюзии? Играя в бога?

– Именно! Я предлагаю тебе быть богом, нам быть богами. Разве бог Бальдр не поступил точно так же: создал мир Вечной весны, где установил правила, по которым он существует, и мы, следуя божественной воле, а на деле – прихоти, играли написанные для нас роли, и все для того, чтобы согревать светом души людей Нижнего мира, которые несли еще более бессмысленное бремя – ответным светом согревать нас? Ты видел, что небесный свет украла Обезьяна, и нет больше божественного света ни для нас, ни для Нижнего мира, мы теперь свободны от роли, предписанной нам с рождения. – Говоря это, она резко дернула меня за руку, обнажив запястье с отпечатанным на нем знаком – Кистью, – поскольку по всему видно, что Бальдр мертв или спит, подобно своим детям, и, может статься, во сне озаряет нас своим неиссякаемым, но, увы, для этой реальности недостижимым светом. Здесь только мы с тобой, да это кладбище хрустальных гробов в ледяных оковах!

Может быть, она и права, и перспектива создать во льдах собственную вселенную вместе с Аурелие не так уж плоха. Все верно, мы одни во Вселенной, не нужные никому, и друг другу тоже, разве что для напоминания о реальности самих себя. Я, уподобившись пауку, начну ткать паутину из иллюзий, заполняя ею этот мир, воплощая порождаемые моим воображением сущности, чтобы жить среди них, эфемерных, вымышленных, рискуя самому раствориться в фантастическом омуте собственных снов наяву, постепенно утрачивая осознание реальности своего существования, и единственным существом, которое способно не дать погрузиться в омут грез, станет Аурелие – существо уникальное в своем роде, не считая, конечно, меня, воплощение реального мира в этой сокрытой во льдах вымышленной вселенной, так же, впрочем, как и я для нее.

Живо представив это в своем воображении, я понимаю, что таким богом я быть не хочу. Я начинаю говорить, и Кьяра, мое создание, смотрит на меня, внимая голосу, словно сладкой мелодии, очаровательно хлопая длинными ресничками, ее мордочка вытягивается в кошачьей улыбке, слегка обнажая белоснежные зубы, сверкающие на солнце. Протягиваю к ней руку, чтобы почесать за ушком, и она в ответ начинает ластиться к моим коленям.