Читать книгу Иллюстратор - Ядвига Симанова - Страница 6

Слушая рассказ лекаря, я проникался искренним сочувствием к нему, но в то же время не мог отделаться от мысли, что оставшееся за границами повествования могло быть еще страшнее и непригляднее, чем он смел рассказать. Возможно, подозрение это вызвала живость его рассказа, невольно воскресившая в моей памяти болезненные переживания прошлого, связанные со змеями. Но, так или иначе, меня не покидало ощущение, что в лекаре этом сокрыто нечто еще более таинственное и странное, о существовании которого не подозревает он сам. Оттого желание сопереживать ему не пропадало, а только усиливалось.

Я представил, как этот мирный человек, доверивший мне свою тайну, начнет на моих глазах превращаться в уродливого змея. И что я тогда сделаю? Буду пытаться защищаться? Лишенный голоса, позову на помощь стражей, кулаком барабаня в железную дверь? Или попытаюсь воззвать к его человеческой сути? Я не знал. Но ясно было одно – отсюда во что бы то ни стало следует выбраться до того, как начнется его трансформация.

Мой невольный сосед был не меньше заинтересован в этом. Ведь в случае разоблачения его ждала Яма, а потом – смерть и Отстойник, и очевидно – чем дальше, тем хуже. И я нацарапал на стене одно слово – «побег».

– Я и сам не раз думал о побеге, – ответствовал моей немой реплике Сагда. – Охранников всего двое, ты знаешь, но они, само собой, вооружены. Мне не стоило бы труда трансформироваться и убить их, но в змеином обличье я утрачиваю контроль, и весьма вероятно, что вместе со стражами змей прихватит на тот свет и тебя. И даже если допустить, что мы обезоружим или убьем стражей, нам все равно отсюда не выбраться. Мы на вершине башни, и никто не стоит внизу и не ждет сигнала, чтобы направить к нам подъемник. Да и другие Хранители с нижних этажей тотчас набегут, как только услышат возню на верхнем ярусе. Нет, ты не подумай, что я против. Просто должен быть другой путь, понадежней.

Следующие дни я размышлял только о побеге. Разные мысли вертелись в голове, но ничего стоящего и реально осуществимого на ум не приходило. Ежеминутно я отслеживал поведение своего соседа, старался уловить признаки изменений его облика, но пока все оставалось по-прежнему. Его даже успели сводить на допрос, после которого он вернулся живой и невредимый. На мой немой, но очевидный вопрос он не дал ответа. Хотя мне было прелюбопытно, за какие грехи лекарь оказался в тюрьме и о чем его расспрашивали Хранители. Он только сидел понурив голову, думая о чем-то своем, далеком, былом и давно забытом.

* * *

Но пришел день, когда вспомнили и обо мне.

А в ночь накануне мне приснилась та, за которой я шел, преодолевая границы миров, и которую так спешил спасти. Странно, я поймал себя на мысли, что давно о ней не думал. Неожиданной непрошеной гостьей она явилась в мой сон, и, казалось, вот она, здесь, рядом, как будто шепчет: «Не смей меня забывать». Я следовал за ней во сне, как наяву, невзирая на причиненную ею боль. Но она ускользала от меня, или не она это была вовсе, а ее тень. И в этом мире без теней ее тонкий силуэт, сотканный из снов, обрел в моих видениях форму и реальность. Сон оживил чувства, пребывавшие в мерзлой спячке с тех пор, как я очутился в Пангее. Так бывает: привязанности, словно неразорванные нити, если не поставлена финальная точка, подобны раскрытой книге, оставленной на столе, к которой, несмотря на ее предсказуемость, так и тянет вернуться, перевернуть страницу в ожидании продолжения – и непременно иного, чем то, что известно тебе наперед. И ты возвращаешься к этой книге вновь и вновь, читаешь страницу за страницей, понимая, что лишь теряешь время, разочарование неизбежно, сюжет не изменить, во всяком случае, не тебе, но наваждение заполняет разум, погружая в омут бегущих перед глазами бесконечных строк, которых не счесть никогда. Такой незакрытой книгой была она. Пригрезившись, она вновь стала для меня реальной, и то чувство, что побудило меня отправиться на ее поиски, вновь заняло сердце, отзываясь повторяющейся болью, в вынужденном бездействии заставляя пылать нетерпением и вновь обретенным и вдвойне отчаянным желанием ее найти.

И как раз в то самое утро не успела моя голова оправиться от наваждений сна, как за мной пришли. Два уже знакомых Хранителя приказали мне следовать за ними. Дверь камеры закрылась, и я увидел в паре метров по правую руку еще одну металлическую дверь, ведущую к подъемнику, судя по доносившемуся снаружи грохоту железных цепей, уже ожидавшему нас. Так, спустя долгие дни заточения, я впервые увидел рассвет. И пускай здесь им звался блеклый отсвет тяжелых алюминиевых небес, он являл собой глоток долгожданной свободы, воодушевлял и радовал, вселяя надежду, высвобождая томившееся сердце из тисков уныния и печали.

Ступив через поручни механизма, я ощутил поток ветра свежего и сильного, восхитительно приятного, с каждым порывом наполняющего мои клетки живительной силой, питающей дух.

Свежесть ветра опьяняла и окрыляла, суля свободу, избавление, полет. Так думал я. И мне безумно хотелось побыть еще немного на высоте; казалось, ветер, вечный странник, гуляющий среди миров, вот-вот откроет свою тайну, а тайна подскажет выход; еще немного, и открытие явилось бы мне со всей доступной пониманию ясностью, но подъемник с грохотом ударился о землю, и ощущение исчезло, да и ветер будто бы тоже стих, давая понять, что то была не свобода, а всего лишь тень.

Хранители, вооруженные мечами и пиками, снова вели меня душными унылыми городскими улицами, тут и там изобиловавшими объявлениями с именами врагов Пангеи. За очередным поворотом стояла крытая повозка, запряженная парой лошадей. Остановившись, Хранители сомкнули на моих запястьях металлические наручники, соединенные цепью, застегнули навесной замок и усадили в повозку между собой посередине, так что мы еле уместились в ней. Управляемая возницей повозка тронулась по вымощенной кирпичом мостовой.

Не проехав и сотни метров, возница вдруг резко затормозил, так что дверца повозки приоткрылась, и конвоир, что постарше (чахоточный, как в уме называл его я), вывалился из нее, непотребно выругавшись. Я, держа руки, скованные наручниками, за спиной, тоже не смог удержаться и кубарем скатился под ноги чахоточному, прочесав коленками уличные булыжники. Не прибегая к помощи Хранителей, я смог подняться и посмотреть, что же произошло.

Взору открылась удивительная картина: путь повозке преграждала колонна рыцарей, восседающих на холеных лошадях благородного дымчатого окраса; рыцари были в сияющих белизной доспехах, с золотыми, приковывающими взгляд эфесами мечей. Они держались уверенно и завораживали своим роскошным убранством на фоне окружающего мрачного убожества, возвышаясь над серым людом, подавляя исходящим от них всесилием.

Вперед выехал командир всадников и заговорил низким, глубоким голосом, тембр которого при других обстоятельствах по праву заслуживал бы называться приятным:

– Я, Лансель Грэкх, главный страж государства, защитник Пангеи, приказываю вам остановиться!

Хранители в испуге уставились на него, не в силах вымолвить ни слова.

– Я забираю вашего заключенного!

– Но… – дрожащим голосом пытался возразить молодой Хранитель, пока старый, чахоточный, тщетно пытался подняться с колен (по всей видимости, ему скрутило спину, выглядел он совсем плохим), – его приказано доставить в Цитадель кудесничества.

– Именем Короля я отменяю приказ!

И тут он посмотрел прямо на меня. К этому времени я успел вспомнить, где слышал его имя: Лансель Грэкх – единственный в истории Пангеи победитель мутантов, Сагда упоминал о нем. Впечатляло, что именно он прибыл за мной. Но зачем я ему нужен? И ему ли? Я недоумевал…

С момента своего эффектного появления рыцарь стоял боком ко мне, и в моем обозрении находился его профиль: высокий лоб с небрежно спадающей на него прядью светлых волос, крупный, немного деформированный, с едва заметной горбинкой нос, волевой подбородок. Но вот он повернулся, и от увиденного меня передернуло – правую половину его лица пересекал уродливый огромных размеров шрам, точнее, вся правая половина лица была одним сплошным шрамом, среди которого алым пятном выделялся рваный порез нижнего века с застывшей в углублении кровью.

– Что, не нравлюсь? – усмехнулся рыцарь. При разговоре изуродованная половина лица оставалась неподвижной. – Ты никогда обо мне не слышал, ведь так? Здесь все меня знают, а ты – нет. И это чертовски странно. Неужели ты и впрямь упал с небес, чужестранец? Как твое имя? Подойди!

Я повиновался и подошел. Лансель Грэкх слез с лошади. И без нее он горой возвышался надо мной, значительно превосходя в росте и мощи. Если бы в этом мире существовали тени, его тень заслонила бы мы меня целиком, но теней не было.

Я исподлобья заглянул в волчьи глаза Грэкха, терять мне было нечего, а говорить я не мог, оставалось смотреть, но не так, как другие, под маской подобострастия скрывая страх, а дерзко, с откровенным вызовом. «Пускай он поймет, что мне вовсе не страшно», – подумал я, не вполне осознавая, зачем это нужно и к чему это может привести. Безотчетно сердце пылало не пойми откуда взявшимся возмущением: с какой стати я должен пресмыкаться, следуя стадной, витающей в здешнем воздухе покорности? Я неосознанно, необъяснимо ощущал себя выше всех встречных людей, даже выше самого высокого и сильного из них – Ланселя Грэкха, и мне безумно хотелось вырваться из этого гнусного мира тиранов и рабов, одинаково покинутых небесным светом и прозябающих в затхлых закоулках брошенной богом земли, блуждающих в лабиринтах утраченных надежд, то и дело натыкающихся на стены взаимной ненависти, которая, не находя выхода, выгорает, сменяется безразличием ко всему, без конца проходя один и тот же круг вынужденного сосуществования и всетерпения. Интуитивно я понимал, что, следуя этой рабской покорности, и сам рано или поздно заражусь безысходностью, прочными сетями опутавшей окружающую реальность, и мрак этого туманного края поглотит меня без остатка. Поэтому я смотрел Главному стражу прямо в глаза с очевидным выражением вызова, но его бедра касался острый меч, а я был скован, нем и безоружен, и что из всего этого выйдет, оставалось только гадать, уповая на хоть сколько-то благоприятный исход.