Читать книгу Театр теней - Яна Лари - Страница 2

"Дни поздней осени бранят обыкновенно…" подметил ещё Александр Пушкин и был совершенно прав. Мало кому по душе поздняя осень. Пропитанная седыми туманами, пробирающая ветрами промозглая пора. Такая сырая и мрачная, что одним своим названием вгоняет в уныние. Раньше я была от неё без ума, мне нравились слякоть и затяжные дожди, а в особенности грифельное небо, что хмурилось в точности как его глаза.

С тех пор мало что изменилось: я так же наблюдаю за ним украдкой; знаю наизусть все его причуды, вкусы и предпочтения; помню поимённо всех его девушек, нынешних и бывших, даже могу безошибочно определить, которая станет его следующим трофеем, но тайна этих непроницаемых глаз так и осталась мною неразгаданной. Уже несколько лет брожу за ним неприкаянной тенью, не в силах найти в них ответ – сожалеет ли он о содеянном? Вспоминает ли хоть иногда рыжую дурочку, наивно поверившую, что такого как он можно приручить?

Каждый день я колеблюсь, выбирая между своей на редкость живучей первой любовью и чёрной местью, не имея возможности даже подбросить монетку. Хотя, кинь я её – она бы непременно встала ребром, эта старая потёртая монетка ценою в четыре слова: "Отвали, всё было игрой".

Интересно, получив своё, ей он скажет то же самое? Этой улыбчивой кокетке, восторженно отвечающей на его поцелуй. Они стоят в обнимку, прячась от непогоды под козырьком старой остановки, а я сгораю от непреодолимого желания встряхнуть его, заставить посмотреть себе в глаза, заорать: "как ты мог?!" и не могу даже заплакать. Жестокий. Жестокий до ужаса и такой невероятно родной, что впору завыть, но этого я тоже сделать не в силах.

Потому что я всего лишь незримый сгусток энергии, называемый живыми "душа".

Потому что он ещё мог спасти.

Да хоть добить! Всё лучше, чем очнуться, когда твоё переломанное тело безжалостно рвёт на части оголодавшая стая бродячих псов. Было ли больно? Это была не боль – нечто животное, не поддающееся ни описанию, ни определению. Малейшее движение простреливало картечью во всём теле, кружилась голова, а при попытке закричать ткани лица всё глубже распарывали острые клыки одичавшего вожака. Жуткая, бесчеловечная пытка, которой казалось, не было ни конца, ни края. Прежде чем затихнуть навсегда, я несколько раз отключалась, затем снова приходила в себя, и соль моих слез, будто кислотой разъедала глубокие раны, пока я воем молила о смерти. А в ответ, эхо приносило далёкое гиканье и смех, прорывающиеся сквозь песню Серёжи Жукова "18 мне уже".

Мне 18 уже никогда не исполнится. Вот так нежданно и по-дурацки, просто потому что он захотел завладеть моим сердцем ради глупой игры и последней мыслью в затухающем сознании стало испепеляющее желание отомстить.

Раньше я никогда не задавалась вопросом, что происходит с нами после смерти. Мне было всего семнадцать, и все мысли в ту пору были заняты подготовкой к ЕГЭ, недовольством своим отражением в зеркале и мечтами о сероглазом брюнете, ставшим впоследствии мне палачом. Неудивительно, что осознав себя парящей над растерзанной плотью, я запаниковала и принялась метаться по лесу в поисках пресловутого тоннеля, через который, судя по любимым бабушкиным передачам, необходимо лететь к свету. Возвращаться обратно, даже не будь моё тело таким изуродованным, я не хотела, но окружающий мир, увы, остался неизменным. Те же дубы да осины тянули к лунному небу свои дрожащие вершины, было слышно, как сонно текут их соки, гудя в затянутых паутиной ветках, как с тихим шелестом срываются погибшие листья и вянет трава… и никакого намёка на ангельское пение или скрип небесных врат. Никто не явился за мной, ни усопшие родственники, ни одинокая старуха в чёрном балахоне с косой. Никто.

Растерянная, напуганная я шныряла средь деревьев, не теряя надежды найти хотя бы кого-то, мало-мальски разбирающегося в происходящем. Всё впустую. На километры вокруг только галдящая компания, которой не было никакого дела до моей пропажи. Те, кто по каким-то причинам не стали искать себе пару, чтобы позажиматься на лоне природы, подпевали песням, а брат именинника, единственный человек, который мог бы кинуться на мои поиски, сидел в стороне совершенно невменяемый и хлестал горькую прямо из горла.

Не зная как дальше быть, я повисела рядом, разрываясь от желания стереть блестящие на длиннющих ресницах злые слёзы. Мой единственный друг, неисправимый оптимист, весельчак и балагур плакал как дитя, а я даже не имела возможности его обнять, не могла ни проститься, ни попросить прощения. Именно в тот момент на меня со всей тяжестью навалилось понимание, что привычный мир безнадёжно потерян. Растоптан. Разбит недрогнувшей рукой любимого человека. Убийцей, который как ни в чём не бывало, развлекался в соседней палатке со своей новой пассией.

"Умоляю, скажи, что это не она! Не наша маленькая, тихая Инга", всхлипывала мама, припав к отцовской груди, когда тот вернулся с процедуры опознания. Он промолчал. Молчал он и на похоронах, стоя над моим наглухо заколоченным гробом, и год спустя, устанавливая памятник из чёрного мрамора. Он вообще почти перестал говорить. И пса нашего, в котором когда-то души не чаял, пристроил к одному из коллег. Рекс жалобно скулил и хрипел, пытаясь сорваться с цепи, чтоб помчаться вслед за ним. Бедняга, он был слишком стар, чтоб пережить такой удар. Нового хозяина наш доберман так и не признал, от корма упрямо отказывался. Так и умер, не понимая, в чём провинился. Отца я не осуждала, сложно жить как прежде и изо дня в день смотреть в пасть своему псу, помня, что единственного ребёнка грызли ещё живым, практически вывернув наизнанку, а затем растаскали на несколько метров по дну каменистого оврага.

Вот почему вместе с телом не умирает способность чувствовать: сострадать, бояться, любить, ненавидеть? Я смотрела в родные лица, искрясь от бессилия их как-либо утешить, пусть и солгав, что теперь всё в порядке. Не описать того чувства, когда годами находишься рядом с семьей, которая тебя не видит, и дрожишь от переполняющих эмоций не в силах что-либо с этим поделать. Уже много позже, я узнала – подобные мне души невинно убиенных скитаются по свету до самой смерти своего убийцы. Сколько ж ещё лет мне предстоит наблюдать со стороны, как он наслаждается жизнью?

А наслаждался он на всю катушку. Даже в настоящий момент.

Они скрывались от дождя под козырьком автобусной остановки. Мокрые, но безрассудно счастливые, какими могут быть лишь влюблённые на первых порах своих отношений.

– Ты озябла. Поедем ко мне? Я умею готовить отличный глинтвейн.

О, перешёл в наступление, голубчик. Сейчас про контрацептивы вспомнит. И точно, поглаживая плечи очередной своей девушки на пару ночей, свободной рукой незаметно проверил наличие презервативов в заднем кармане джинсов.

– Придётся поверить на слово, – огорчённо отозвалась его спутница. – Я ведь не одна живу, а с родителями. Если через полчаса не буду дома, отец с меня три шкуры спустит. Нас с сестрой воспитывали в строгости. Не дай Бог, прихожане чего плохого подумают! Как будто тем не всё равно. Так что скромность в нашей семье важнее наших с ней желаний.

Её сестра неделю назад твердила примерно то же самое. К слову, её принципов хватило совсем не на долго, вплоть до второго свидания.

– Как жаль, – губы парня скользнули вдоль бледной девичьей шеи, умело распаляя юную кровь. – Значит, меня ждёт очередная бессонная ночь. Никогда не получалось уснуть в грозу.

– Только не говори, что такой большой мальчик боится обычного грома!

Девушка запрокинула голову, задорно засмеявшись, однако быстро смолкла, заметив его укоряющий взгляд, и искажённое лёгкой досадой лицо.

– Забудь. Зря я признался, даже родня не в курсе, а тебе вот захотелось довериться. Детка… Ты так не похожа на остальных, – "большой мальчик" смущённо уткнулся ей в волосы, выдерживая небольшую паузу. – Не заморачивайся, это всё не важно. Всего лишь ещё одна бессонная ночь, которую я посвящу мыслям о тебе. Я вызову нам такси, мне завтра к первой паре. И знай, это было чудесное свидание. Лучшее.

Отстранившись, он провёл ладонью по лбу, убирая лезущие в глаза мокрые пряди и стал копаться в своём смартфоне. Девица, неуверенно глянув на циферблат наручных часов, громко вдохнула и вдруг обняла его со спины.

– А знаешь, поехали! Один раз живём…

Была б возможность, я бы усмехнулась. Впрочем, этот прожженный плут осклабился за двоих. Лениво, самоуверенно, одними краями надменно изогнутых губ, а она и не заметила. Я тоже в своё время ничего не замечала. Хорош, подлец… Такому хочется верить, даже осознавая, что все его откровения шиты белыми нитками, потому что подсознательно уже на этом этапе начинаешь в него влюбляться, а любовь слепа. И жестока.

Ч-чёрт, в такие минуты грёзы о мести особенно яркие.

Я ведь любила его. Действительно любила с той непостижимой чистотой и преданностью, на которую способны лишь первые чувства. Он казался таким серьёзным, уверенным и неприступным, не ровня остальным ребятам, готовым залезть под первую попавшуюся юбку, лишь бы обуздать свои гормоны да поднабраться опыта. Чего я только не делала, чтоб обратить на себя его внимание! Но сероглазый красавец годами смотрел на меня, как на пустое место, открыто игнорируя жалкие попытки себя заинтересовать. Зажатая тихоня, на что я могла надеяться? Мне оставалось только кусать локти, глядя ему вслед и проливать литры слёз в жилетку единственного друга, с которым, если по совести, я и общалась-то только из желания быть ближе к своему кумиру.

Облетев ещё один круг над целующейся парой, я зависла над остановкой. Мне не впервой становиться невольным свидетелем его амурных похождений, но каждый раз они сжигают меня заживо, как в тот первый раз, ещё при жизни, с той лишь разницей, что выплеснуть эти чувства теперь никакой возможности. А хочется реветь, хочется кричать, ломать, крушить! Обидно и тошно. И глупым кажется, что когда-то переживала из-за своих коротких рыжих ресниц, редких волос и совершенно плоской спортивной фигуры. Его такие красавицы не смогли удержать, что мне и волшебное зелье не помогло бы. Этот молодой, горячий парень – охотник. Ему всегда нравилось добиваться, разгадывать, а я что? Я была открытой книгой, бесхитростной, по уши втрескавшейся идиоткой, которая в упор не хотела видеть его притворства. Могла же задаться вопросом: с чего он так резко обратил на меня внимание? Могла, но зачем? Намного приятнее поверить, что красавчик вдруг оценил верность своей поклонницы и на радостях преподнести всю себя на блюдечке. Всё боялась что уведут, если буду долго ломаться. Тем более сам он не торопил, ухаживал очень красиво и необычно, не хуже чем в фильмах показывают, разве не об этом я мечтала? И я с радостью развесила уши, а заодно и ноги раздвинула.

Сделала по-своему.

Ничего не хотела слушать, ни наставления матери, ни предостережения лучшего друга. А когда тот попытался сорвать с меня розовые очки то, не раздумывая, вывалила на него тонну грязи. Зря я с ним так, он прав был, а я в запале такого наговорила, что до сих пор каюсь и облетаю десятой дорогой. Ни к чему травить себя лишний раз, всё равно ничего не исправить, и без того стыдно.

А убийце не стыдно. Он поиграл, сломал и выкинул. Мы оба были очень молоды. Оба ошиблись, но он живёт, а я вынуждена день ото дня бродить по миру, в котором мне нет места. Эта пытка пропитывает ядом, вынуждая считать секунды до его последнего вздоха и мечтать о мести за каждую переломанную кость, за каждое адское мгновение пережитое после того как он бросил меня умирать в том лесу. Я заставлю его заплатить по счетам, во что бы то ни стало. Это уже больше чем месть – идея фикс. Одержимость, от которой его не спасёт даже вся моя нерастраченная любовь.

И тут меня вдруг настиг тихий настойчивый призыв. Клич неуловимый для смертных, но нас, бесплотных скитальцев, пронизывающий слабым электрическим покалыванием. Ментальный зов, заставляющий спешить, искря и подрагивая от нервного томления. Это мой шанс вернуться за ним, чтоб утащить в свой ад.

Подобных мне душ, на проверку оказалось намного больше, чем можно было бы ожидать, глядя на наше захолустье. Виною ли повальная нищета и разгул преступности, близость бурной реки или обилие бескрайних лесов, в которых прикопать труп дело плёвое, но полчища мерцающих сгустков энергии так и вьются над палатой реанимации. Почему именно там? Всё просто – мы выжидаем, ведь клиническая смерть состояние обратимое.

Пока реаниматологи откачивают очередного пациента, у нас появляется несколько бесценных минут на попытку вернуться. Не спорю, подселяться в чужие тела низко, но это наш единственный шанс закончить свои дела на земле. И стоит кому-то повиснуть на грани, мы тут же ощущаем характерный зов. Это как учуять аромат любимого блюда после недельной голодовки, или услышать крик о помощи родного человека – сложно воспротивиться.

Чтобы воскреснуть, мало пробиться первым из сотен себе подобных и оттолкнуть от родного тела ничего не понимающую душу. Необходимо ещё удержаться в нём, суметь запустить сердце. Вот тут то и требуется вся мощь мотивации. Организм, привыкший с рождения к одному постояльцу, упорно отторгает чужеродную материю и чтобы подчинить его чистой силы воли недостаточно, здесь-то и выручает одно из двух самых мощных человеческих чувств: любовь или ненависть.

Наверное, я никогда уже не узнаю, что конкретно взыграло во мне, заставив изменить привычной робости и пулей ринуться к умирающей девушке. Я всеми своими фибрами потянулась к остывающей плоти, но почувствовала только холод. Не зная за что ухватиться, суетливо забилась в отвоёванном вместилище. И когда показалось, что мой шанс безвозвратно упущен, я запаниковала. Стала судорожно цепляться за тающие обрывки чужой ауры, соединяясь с ней везде, где только можно, словно нашиваясь заплаткой, вплеталась в кости и сухожилия. Наконец, уловив слабую искорку тепла, заметалась ещё настойчивее, распаляя столь позабытый и желанный огонёк.

Получилось!

Судорожно вдохнула, жадно проталкивая в лёгкие пропахший лекарствами воздух, такой многогранный, пьянящий, что захотелось рассмеяться, но тут же поморщилась от невыносимой боли и волны посторонних звуков набатом застучавших в ушах. Боюсь ещё немного и они разорвут череп на части. Я попыталась сжать виски, чтобы как-то унять это ужасное чувство, только руки, будто чужие – не захотели слушаться. Растерявшись, попробовала открыть глаза, но услышав какой-то жуткий писк, почти сразу стала падать в благодатную бездонную пустоту.

Кто знает, сколько длилось моё падение? Может, прошла минута, а может неделя, неизвестно, да впрочем, и не важно. В, окружившей меня липкой невесомости ощущение времени как такового теряется. Голова стала совершенно пустой, как если бы её разом покинули все мысли, только где-то на периферии сознания забилась острая необходимость что-то вспомнить… или сделать. Непонятно. Постепенно нарастающие слабость и апатия стали затягивать меня обратно, подавляя малейшие проблески памяти и воли, как мягкий ластик, стирающий что-то крайне важное.

Ластик. Ассоциация пробудила тактильную память и подушечки пальцев мгновенно, почти осязаемо ощутили этот треугольный мягкий предмет, а дальше снова убаюкивающая тьма. Тело прекрасно запомнило бывший опыт, предпочтения и повадки своей владелицы, а вот душа, едва обретая обитель, всё забывает…

***

Я увидела вспышку света, как от выстрела в ночи, затем ещё одну и ещё. В ушах пальба не прекращалась ни на миг, не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мне удалось сообразить, что это биение собственного сердца. Попытка открыть глаза стоила кошмарных усилий, но, когда мне это удалось, и я привыкла к слепящему дневному свету, то увидела перед собой взволнованное лицо незнакомой женщины.

– Милена, малышка моя. Как ты нас напугала!

Происходящее, честно говоря, удивило. Судя по всему Милена – это я. И рука, накрытая женской ладонью, не испытывала дискомфорта, значит человек она мне не чужой. Так откуда столь острое чувство отторжения? Будто я и не я вовсе. А кто тогда, пришелец? Улыбнулась и сразу пожалела. Пересохшие губы лопнули, заиграв на языке солоноватым привкусом крови. Он был мне хорошо знаком, ассоциировался с чудовищным, невыносимым страхом, от которого непроизвольно сжались все мышцы.

– Милена, что с тобой, тебе плохо?! – запаниковала незнакомка. – Карл! Карл, она очнулась, врача зови скорее!

Проследив за встревоженным взглядом этой ухоженной женщины, я тоже увидела, что её так взволновало – мои намертво вцепившиеся в покрывало пальцы. Длинные, бледные, тонкие пальцы. И чувство кольнуло такое неприятно-брезгливое, будто вижу их впервые. Содрогнувшись, повернула голову обратно.

– Кто я?

Голос, хрипловатый, тягучий, тоже незнакомый. А какой знакомый? В мысли снова вернулась рябь и уже привычная пустота.