Читать книгу Вторая молодость Валентины Петровны - Яна Тарьянова - Страница 6

Она скорчилась, обхватила голову руками, унимая боль. Перед глазами поплыли яркие картинки. Сегодняшняя прогулка. Кафе, экран телевизора, стоянка возле ТЦ, понимающе кивающий головой охранник – «да тут весь центр перестроили так, что не узнать, не расстраивайтесь, дамочка» – троллейбус, дверь квартиры, которую она запирает ключом. Вчерашний вечер – альбомы с фотографиями, собственные руки, рвущие вырезки и запихивающие бумаги в мешок.

Неожиданно – кладбище. Крест на могиле мужа. Вежливая агент похоронного бюро, помогающая ей подобрать недорогой, но приличный гроб и венки. Больница. Врач, сообщающий ей, что муж скончался и тело отправлено на вскрытие.

Валентина Петровна решила, что она умирает. Перед внутренним взором проходила вся ее невеселая жизнь, каждое мгновение на полу лифта уносило ее все дальше в прошлое. Некоторые моменты мелькали так быстро, что она не успевала понять, что это было. Некоторые – неприятные – расплывались как капнувшее в воду масло: пятно ширилось, а потом превращалось в кучу мелких капелек. Кричащий на нее клиент, обнаруживший в пакете чужие фотографии – кто-то унес его заказ, не проверив содержимое. И там, и там было двадцать матовых фото десять на пятнадцать, Валентина убеждала клиента, что его пленку и фотографии принесут назад, чтобы получить свои, а он орал все громче, не позволяя доводам пробиться к рассудку. Пожелтели и позеленели деревья, крик клиента перетек в скандал с мужем, с трудом передвигающимся по квартире на ходунках, ругань заглушал вывернутый на полную громкость звук телевизора, соседка стучала по батарее, и Валентине Петровне было невыносимо стыдно, но слушать про вторжение НЛО она уже не могла.

Новая квартира, заставленная мебелью, пустеющая на глазах, голые стены с обоями в мелкий цветочек и розовый линолеум, вызывавший у нее теплые чувства после паркета в квартире свекрови, который надо было натирать каждую неделю. Суды, брат мужа, требующий, чтобы они убирались из квартиры. Похороны свекрови. Лежачая старуха, подзывающая ее к себе: «Подержи меня за руку, мне холодно, а у тебя ладони теплые». Валентина чувствует, как прикосновение тянет из нее жизнь, вырывает руку, убегает в слезах, а свекровь потом долго и со вкусом жалуется на нее мужу и заглянувшей в гости дочке.

Стирка, уборка, готовка. Отутюженное постельное белье. Жесткая бульонная курица, упреки – даже суп сварить нормально не можешь! – выкипевшая картошка в мундирах. Цыкающий зубом свекор. Лес, запах прелой листвы, осенние опята, гневная речь свекрови, упрекающей Валентину, что она срезала семейку ложных опят. Ядовитые грибы срезал муж, который не хотел ни признавать свою вину, ни вступаться за молодую жену.

Свадьба. Выбор платья и туфель в салоне – ей выдали талоны в профкоме, ехать пришлось через весь город, нужного размера туфель не было, и Валентина взяла чуть больше, а потом удачно поменялась с технологом Леной, вышедшей замуж три месяца назад. Сватовство. Букет красных гвоздик, подаренный будущим мужем. Неловкость – гвоздики ассоциировались не с предложением руки и сердца, а с возложением цветов к монументам. И вытирающая сомнения мысль: «Он хоть какой-то букет принес, а работягам и это в голову не придет, угостят семечками и радуйся».

Зима, осень, весна. Стук в калитку, участковый с планшетом, грозно тыкающий ручкой в фонарь на стене дома:

– Почему не горит? Ты знаешь, что номер дома освещать надо? На тебя квартальная уже третий раз жалуется.

– Я не знаю, что делать, – слезы текут сами собой. – Я лампочки меняю, а они тут же перегорают. На работе электриков просила зайти, посмотреть, кто отказывается, а кто обещает и не приходит. Если бы Валя…

Она всхлипывает и закрывает лицо руками – казенная бумажка со штампом, извещающая о смерти брата, уже месяц лежит в серванте.

– Ну, не реви… – смягчается участковый. – Лестница-то у тебя есть?

Валентина кивает.

– А плоскогубцы и отвертка?

– Да.

– Показывай, где что. Гляну сейчас, что с твоим фонарем. И, это… лучше сразу обращайся. Не доводи до того, чтобы квартальная жаловалась.

Фонарь на стене горит, освещая жестяную табличку с названием улицы и номером дома. В калитку стучат, тут же стучат в ставню, брат зовет:

– Вилка! Вилка! Дверь открой!

Картинки пляшут веселым хороводом – брат и Саша чистят картошку, она удивляется:

– Зачем столько? Зачем целое ведро?

– Два раза пожаришь, – щелкает ее по носу брат. – Картошечки жареной хочется. В столовке вкусно кормят, но жареную картошку никогда не дают. А мне охота жарехи с солеными помидорчиками.

Помидоры стоят в сенях – резкие, чуть подкисшие. Содержимое банки исчезает моментально, и Валентине приходится руководить походом в подвал. Брат и Саша утаскивают в НИИ алычовое варенье и вишневый компот, а взамен обещают много вкусностей к новому году. Валентина ужасается тому, что они съели две огромные сковородки жареной картошки, а третью унесли с собой, переложив в банки. Как же их прокормить, обжор? Это же с утра до вечера готовить надо!

Из теплой кухни ее переносит на улицу, на лестницу к зеркально-фурнитурному комбинату, она спускается, держась за перила, боится упасть – ударишься, набьешь синяк, как Саше показываться? Если прятаться, то драгоценные встречи придется терять. А он обещал посвататься.

Вахтер выкручивает ручку, радио бодро оповещает отработавших смену заводчан:

– Сегодня, 21 декабря 1972 года заключен Договор об основах отношений между Германской Демократической Республикой и Федеративной Республикой Германией.

Валентина выходит на ступеньки, вдыхает свежий морозный воздух, смотрит на срывающийся снег, делает шаг из-под козырька-навеса, и тут у нее перед лицом пролетает огромная ледяная глыба – сорвавшаяся с крыши сосулька.

Освещение погасло.

Она отшатнулась, ударилась затылком об стенку кабины лифта и помотала головой. Видение было таким ярким, как будто ее кто-то в лифт со ступенек проходной выдернул. И голова болела. Но не так, как от удара, а знакомая тяжесть в затылке. Так ломит, когда давление поднялось.

Лампы зажглись. Дверь лифта открылась – мягко и бесшумно. Валентина Петровна прислушалась. В комнате за дверью кто-то очень громко храпел.