Читать книгу Скрипка дьявола - Йозеф Гелинек - Страница 4

Клаудио Агостини, прославленный дирижер миланского оркестра, дважды негромко постучал в дверь артистической уборной Ане Ларрасабаль, первой скрипки страны и одной из самых знаменитых скрипачек мира.

Оставался час до начала концерта, который они оба собирались представить публике в Симфоническом зале Аудиториума – Национального концертного зала в Мадриде.

В программу входила увертюра к «Свадьбе Фигаро», за ней следовал Концерт для скрипки си минор Паганини, затем, во втором отделении, концерт для оркестра Бартока. Агостини участвовал в концерте в качестве приглашенного дирижера Национального оркестра Испании; дирижер и солистка выступали совместно в первый раз.

Агостини, уже облаченный во фрак, отчетливо слышал из-за двери, как Ларрасабаль раз за разом повторяет наиболее трудные пассажи Концерта Паганини, известного как «Кампанелла», поскольку в финальном рондо с каждым новым вступлением скрипки слышится звук колокольчика.

Не дождавшись ответа, дирижер снова постучал в дверь, и на этот раз звуки скрипки оборвались.

После продолжительного молчания послышался раздраженный голос солистки, заставивший Агостини пожалеть, что он ей помешал.

– В чем дело? Я репетирую.

Маститому дирижеру мгновенно захотелось очутиться в своей уборной, так и не отозвавшись, но времени на это у него не было: Ларрасабаль распахнула дверь, не дожидаясь ответа. Когда она увидела дирижера, недовольная гримаска на ее лице сменилась открытой улыбкой.

– Ах, маэстро, это вы. Я думала, опять этот критик, Вела де Артеага. Каждый раз, когда я здесь выступаю, он заходит ко мне в уборную, якобы для того, чтобы подбодрить, хотя на самом деле хочет всего-навсего повесить свое пальто на плечики в моем гардеробе.

Семидесятидвухлетний Агостини обладал красивой седой шевелюрой, почти не поредевшей с годами, отличался статной фигурой и изысканными манерами, за что некоторые музыкальные критики называли его «денди». В неспокойном мире исполнителей классической музыки, где царит скрытое недоброжелательство и всегда надо остерегаться ударов исподтишка и подножек, Агостини был редкой птицей: никто с ним не враждовал и не питал к нему ненависти. Он был известен как человек скромный, отзывчивый и великодушный, никогда не сказавший дурного слова ни о своих коллегах, ни вообще о других музыкантах. Ответив улыбкой на улыбку скрипачки, он сказал на очень приличном испанском:

– Я пришел только сказать вам in bocca al lupo[1], так мы желаем удачи.

– У нас в Испании удачи желают довольно грубо: «Побольше дерьма».

– Дерьма? Артисту? Не понимаю.

– В давние времена ходить на концерты могли себе позволить только состоятельные люди, которые приезжали в экипажах, запряженных лошадьми, и, если у дверей концертного зала оставалось много конского навоза, это значило, что театр был полон. Хотя для того, кто плохо провел ночь, ничего не может быть хуже битком набитого театра, вам не кажется, маэстро?

– Да, конечно. Позвольте мне сказать, что вы обворожительны.

Это не было простой любезностью. Скрипачка уже закончила макияж, и ее синие глаза в сочетании с пышной рыжей гривой казались такими огромными, что Агостини почудилось, что если он подойдет поближе, то может утонуть в них. Но больше всего бросалось в глаза черное бархатное платье, которое она выбрала, чтобы появиться на сцене, платье, оставлявшее открытой спину и с умопомрачительным v-образным декольте, скрепленным воротником.

Ане Ларрасабаль считалась изумительной скрипачкой с тех самых пор, как дебютировала в тринадцать лет в Германии Концертом для скрипки Бетховена, с дирижером Лорином Маазелем; а сейчас, в свои двадцать шесть, она была еще и в высшей степени привлекательной женщиной, не раз украшавшей обложки самых популярных журналов.

– Могу я задать вам вопрос, signorina[2] Ларра-сабаль? Почему вы выбрали концерт Паганини для открытия фестиваля «Испамусика»?

Ларрасабаль, державшая в левой руке скрипку, а в правой смычок, взяла несколько нот пиццикато, прежде чем ответить. Агостини увидел в этом своего рода кокетство.

– Вы не любите Паганини, маэстро?

– Разумеется, люблю. Но мне кажется, не будет ничего обидного, если я скажу, что его нельзя отнести к первому ряду.

– Вам кажется, что это второразрядная музыка? Почему же вы тогда согласились дирижировать этим концертом?

– Потому что меня попросил Альфонсо Архона, директор «Испамусики» и уже тридцать лет как мой друг. А еще потому, что выступать вместе с вами для меня большая честь, signorina.

– Этот комплимент заслуживает моей откровенности, – сказала скрипачка с полуулыбкой, показавшейся Агостини несколько провокационной. – Пожалуйста, закройте дверь, если вам не трудно.

Дирижер выполнил ее просьбу, после чего она несколько минут молчала, словно приводя мысли в порядок, а потом сказала:

– Я всегда готова подписаться под словами моего обожаемого Иври Гитлиса: Паганини в истории скрипки – не просто этап эволюции, то есть не то чтобы сначала существовали Корелли, Тартини или Локателли, потом появился Паганини, внес свой вклад, и процесс продолжился вплоть до наших дней. Паганини – это разрыв, это пропасть, это прыжок в пустоту. Он – самое важное, что случилось со скрипкой за всю ее долгую историю. Это не эволюция, а революция. Так же как мир не мог оставаться прежним после Христофора Колумба, для нашего инструмента все изменилось из-за Паганини. Оба, кстати, родом из Генуи.

– Но в музыкальном отношении его концерты нельзя сравнить с концертами таких «священных чудовищ», как Мендельсон или Бетховен.

– Многие считают, что в рондо концерта Бетховена больше музыки, чем в шести концертах Паганини. Однако…

Ларрасабаль помолчала, как будто не решалась поделиться мыслями с Агостини.

– Вы можете говорить откровенно, – заверил дирижер, заметив ее колебания. – Обещаю вам: то, что вы мне сейчас скажете, не выйдет за пределы этой комнаты.

– Должна вам признаться, что мой выбор концерта Паганини, – сказала она в конце концов, – в большой мере связан с провалом Сантори в прошлом месяце в Карнеги-холле.

Ларрасабаль имела в виду Сантори Гото, японскую скрипачку из Осаки, на год моложе ее самой, которая благодаря своей изумительной технике и теплому звучанию инструмента считалась серьезной соперницей испанской скрипачки.

– Я что-то слышал. А что именно там произошло?

– Вы можете прочесть уничтожающую критику на сайте «Нью-Йорк таймс». Сантори несколько недель назад играла «Кампанеллу» в Карнеги-холле и в каденции начального аллегро взяла несколько фальшивых нот. Публика простила ей это, потому что – не знаю по какой причине – беззаветно предана этой японке. Но в конце ее попросили сыграть на бис, и Сантори, вместо того чтобы признать, что она не в лучшей форме, и выбрать вещь среднего уровня, решила взять реванш и начала играть Каприс № 24 Паганини, возможно самую трудную вещь, которая когда-либо была написана для скрипки.

– На мой взгляд, это безрассудство, – заметил Агостини мрачно. – Если к тому же принять во внимание, что Сантори только что оправилась от довольно серьезной травмы запястья, ведь так?

Ларрасабаль не могла удержаться от высокомерной гримаски:

– Травма запястья? Не верьте всему, что пишут в газетах, маэстро. Мои информаторы рассказывали, что у Сантори развился страх перед публикой, и это может положить конец ее карьере. Чтобы играть перед аудиторией, нужно быть сделанным из особого теста – по-итальянски это, кажется, «полента», – а этого ей и не хватает.

– А что случилось во время исполнения каприса?

– Судя по «Таймс», это был полный провал. Она играла параллельные октавы так, что они казались септимами, вместо глиссандо получался резкий переход, а вместо резкого перехода глиссандо, ноты пиццикато левой рукой были едва слышны в первом ряду, а разница в настройке доходила до четверти тона. После девятой вариации она сама решила прервать эту драматическую ситуацию и вернулась в свою артистическую при ледяном молчании публики. Никто не осмелился ошикать или освистать ее, потому что там она до сих пор неприкосновенна, но ее поклонники переживают страшнейшее за последние годы разочарование.

– Я не знал, что все так серьезно.

– В Америке, маэстро, с Сантори все кончено, и, судя по всему, она собирается продолжить свою карьеру в Европе. Ну так вот, я решила сегодня вечером сыграть на бис Каприс № 24 Паганини. Хочу, чтобы до этой японки дошло, что если она собирается отнять у меня рынок здесь, в моих краях, то это будет довольно сложно сделать.

Агостини улыбнулся, осознав, что, несмотря на хрупкий облик этой очаровательной женщины, она – одна из самых честолюбивых и неистовых в конкурентной борьбе личностей, которые встречались ему за долгую, уже полувековую, карьеру.

– У меня нет ни малейшего сомнения, – произнес Агостини, радуясь тому, что Ларрасабаль ни в каком отношении ему не соперница, – что Сантори придет в отчаяние, прочитав отчеты критиков об этом концерте, который обещает стать очередным вашим блестящим выступлением, signorina. Несколько дней назад, на репетиции, оркестр с трудом следовал за вами. Как вам удается исполнять такие головокружительные пассажи, не ошибившись ни в одной ноте?

– А это потому, что, как видите, – сказала она, поднося головку скрипки к лицу Агостини, – я тоже заключила свой маленький договор, наподобие Паганини.

Итальянец не без труда отвел взгляд от декольте скрипачки и посмотрел на необычный завиток скрипки, венчавший колковую коробку. Скрипка была уникальной, маэстро Агостини никогда в жизни не видел ничего подобного. Резной завиток, обычно имеющий вид свернутого свитка, заканчивался устрашающей головой.

Головой дьявола.