Читать книгу Карл Брюллов - Юлия Андреева - Страница 1

Карл взлетел по парадной лестнице, чуть не сбив с ног лакея, и напугав убирающую внизу девушку. Его черный легкий не по сезону плащ был забрызган грязью, волосы всклокочены, в руках черная помятая шляпа.

– Все кончено. Скандал! Позор! Как я покажусь на улице? На меня ведь пальцем станут показывать как на злодея. Кто поверит в мою невинность? А это «волшебное создание» еще осмеливается требовать с меня пенсию… За что?!

Я обнял его за плечи и почти что силой дотащил до кабинета. От Карла разило вином, так что поначалу я подумал, что Великий пьян.

– Все плохо! Она… они… и главное, какая подлость!

Я распахнул дверь и усадил Карла в удобное кресло, попросив, возникшего в дверях слугу, подать стакан воды.

Впрочем, в тот день мне пришлось вливать в Карла Павловича не только воду. В ход пошли и Уленькины капли, и уже позже превосходный дядюшкин ром. Какое-то время Карл молча пил, то и дело пуская слезу и блуждая взглядом. Иногда его тяжелое дыхание обращалось в стон или всхлипывания, и тогда он клял кого-то грозя кулаком, и обещая отмстить. Я старался быть спокойнее, силясь по отдельным вздохам и оборванным фразам выяснить, что же повергло моего друга в столь плачевное состояние.

А ведь все так славно начиналось, месяц как Карл сочетался браком с девушкой, в которую был страстно влюблен, в юную восемнадцатилетнюю пианистку, любимую и пожалуй самую талантливую и многообещающую ученицу Фредерика Шопена, такую невинную и нежную, что… как ни странно, она почти затмила саму память о божественной Юлии, хотя многие до сих пор говорят, будто страсть Карла с годами нисколько не уменьшилась и еще сведет его в могилу. Но… как знать?.. на венчании в лютеранской церкви святой Анны, что на Кирочной[1] Карл выглядел, мягко говоря, странно. Был бледен, подавлен и даже пожалуй смущен. Его же юная невеста Эмилия Федеровна показалась мне печальной, отстраненной… или, лучше сказать… имела сходство с ходящей в состоянии сна или гипнотического транса сомнамбулой. Впрочем, что касается девушки – ничего удивительного, невесте положено горевать на свадьбе, вспоминая жизнь в девичестве и невольно страшась перед неизвестностью грядущего, но что же происходило с Карлом?

Народу в церкви было кот наплакал, что казалось странным уже потому, что все прекрасно помнят Брюлловские гуляния, званые обеды, катания, пикники… при этом Карл то и дело подгонял пастора поскорее закончить церемонию, словно был отозван бог знает по каким важным делам. Выходя из церкви, мы обменялись парой незначительных фраз с Тарасом Шевченко, который был в не меньшем недоумении нежели я.

Из воспоминаний Тараса Шевченко.

«Я в жизнь мою не видел, да и не увижу такой красавицы. Но в продолжение обряда Карл Павлович стоял глубоко задумавшись: он ни разу не взглянул на свою прекрасную невесту».

В тот момент, признаюсь, я приписал подавленное состояние Карла какому-нибудь спешно доставленному из Италии посланию от его роковой музы, с которой художник давным-давно порвал, но все равно не переставал заглядываться на девушек хотя бы отдаленно напоминающих эту непостижимую красавицу.

Наконец закончив плакать и сморкаться, и должно быть почувствовав себя в относительной безопасности, Карл позволил снять с себя плащ, после чего сбивчиво и весьма отрывисто начал свой рассказ:

– Как тебе известно, мой дорогой друг, ни так давно я женился на Эмилии Тимм, дочери рижского бургомистра Федера Тимма – человека, имя которого я не могу произнести без понятного отвращения и содрогания. И который теперь смеет обвинять меня в злодействах, к коим я не причастен, ни делом, ни помышлением. Вы, должно быть, слышали, что господин Тимм и все его родственники теперь обвиняют меня в том, что я, якобы избивал ее, заставляя проделывать различные гнусности, к которым якобы привык, живя заграницей! И даже вырвал из ее ушей бриллиантовые сережки, выбросив затем Эмилию на улицу, пардон, в одной рубашке! Но, клянусь вам чем хотите! Своею жизнью, честью, искусством, талантом, сколько у меня его ни осталось. Никогда в жизни я не поднимал руки на женщину! Никогда! Натурщицы, служанки в тавернах и гостиницах, шлюхи дорогие и дешевые… я уже не говорю о знатных дамах, но никогда, ни при каких обстоятельствах я не забывал о приличиях, не позволял себе…

И вот теперь, по высочайшему повелению, мне предписано явиться к его сиятельству графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу, и на имя Священного синода и министра двора князя Петра Михайловича Волконского дать письменное разъяснение случившемуся! Рассказать, что же на самом деле произошло между мною и моей… с позволения сказать, женою! Отчего ее семья спешно забрали к себе это исчадие ада, и теперь возводит на меня возмутительную клевету, разрушая все, что я создал!

Я тотчас вскочил с места и уверил Карла, что хоть и слышал что-то о размолвках в семье Брюлловых, не придал тому ни малейшего значения. После чего Карл продолжил.

– Сейчас я расскажу вам все, как оно есть на самом деле и после этого вы, как человек военный, а значит, привыкший составлять рапорты, либо поможете мне сочинить сей документ, либо поедите во дворец вместе со мной, или, если и то и другое невозможно, дадите дружеский совет, как теперь быть? Как жить после подобного позора и бесчестия? Как писать «Взятие Божьей матери на небо»? заказанный между прочим высочайшим повелением для Казанского собора! Да и зачем?! Согласятся ли принять столь значительное произведение господа чиновники у человека без чести?!

Я тотчас уверил Карла, что сделаю все, как он желает, так что он может смело рассчитывать если не на мой писательский талант, то на мое гостеприимство, и мое состояние, коими он может смело распоряжаться по своему усмотрению, кроме того, я обещал в случае крайней необходимости помочь ему во взаимоотношениях с судейскими, среди которой у меня имелись знакомства. После чего немного успокоившийся Карл начал свой рассказ:

– Итак, я повстречал Эмилию в ту пору, когда уже не чаял отыскать себе спутницу жизни. Ее красота, искусство, чарующий голос… и самое главное, сама ее, как бы это сказать – противоположность известной вам даме, богине, которой я служу столько лет, и которой, несмотря ни на что, буду служить вечно. Юная и прекрасная Эмилия Федеровна была не похожа на властную львицу Юлию Павловну, и в то же время, в них было нечто родственное. Те же черные волосы, та же ослепительная грация, но только если Юлия Павловна делает все напоказ, даря свет и жизнь, как поступает солнце, нежная, кроткая Эмилия напоминала скорее свет луны, ландыш, нежнейший эдельвейс. Если Юлия сияла жаркой южной красотой своих итальянских предков, Эмилия – типичная северянка, строгая, рассудительная немка, блистала росой на свежем лепестке первоцвета.

Я пленился, очаровался ее юностью, написал ее портрет у рояля, а уже потом сделал предложение. Не скажу, что папенька Эмилии Федеровны принял его с большой радостью, но, должно быть моя слава, и известность сыграли роковую роль, так что, в конце концов, он был вынужден согласиться отдать за меня дочь. Я был на седьмом небе от счастья, занялся обустройством дома, готовил пышную свадьбу, когда… а надо сказать, что во время подготовки к таинству венчания и свадьбе, я ни разу не оставался наедине со своей невестой. Возможно, это должно было показаться мне подозрительным… даже возмутительным… но, вы же знаете, сколько у меня было работы.

И что же… буквально накануне венчания, когда я, повинуясь бог знает откуда взявшемуся порыву, заехал в дом к своей обожаемой суженой, она вдруг кинулась мне в ноги, и со слезами на глазах поведала ужасающую тайну, тяготившую над ней долгие годы. Увы, моя невеста не была девственницей. Но это еще не все. Ошибку юности я бы мог простить, поверив в то, что нас ожидает долгая, счастливейшая жизнь.

Но… видя ее стыд и раскаяние, я потребовал немедленно открыть имя любовника. Нет, я не собирался вызывать его на дуэль, просто не хотел подозревать каждого. И… – Карл замолк, порывисто закрыв лицо руками, так что я было решил, что он снова плачет. – То, что сказала Эмилия, было настолько ужасно, что поначалу я отказался верить. Любовником, причем постоянным любовником Эмилии был ее родной отец. Человек, из рук которого у святого алтаря, я должен был получить свою будущую жену. Я не мог… не то что вызвать его на дуэль, пощечина, и та немедленно отразилась бы на репутации Эмилии, а, следовательно, ударило и по мне.

Не зная, что делать, я хотел уже бежать куда глаза глядят, отменив венчание, но Эмилия зарыдала в голос, прося спасти ее от тирана, забрав в свой дом и оградив, таким образом, от дальнейшего поругания и насилия. Что я мог сделать? Признаться, мы мужчины никогда не считали чем-то зазорным иметь и дюжину возлюбленных, но это… как подумаю, мороз по кожи… – Его передернуло. – Разумеется, я мог отказаться, и был бы прав! Но Эмилия, что стало бы с ней?

– В общем, вы приняли нелегкое решение и согласились на этот брак. Это благородно! – Я пожал его руку. – Полагаю, что именно желая выгородить себя, отец Эмилии Федеровны, теперь и обвиняет вас в жестоком отношении к его дочери? Поэтому он и забрал ее вновь к себе? И вы? Вы не пытаетесь, вернуть жену домой силой? Возможно, находясь в руках отца, она готова обвинять вас в любой гнусности, но вдали от него… – я посмотрел на Карла, лицо которого покраснело, на лбу вздулись темные вены.

– Мы начали свою семейную жизнь, я уходил в Академию или на строительство церкви Петра и Павла, ее ставит мой брат Александр, но алтарный образ заказан мне. Однажды вернувшись в свой дом я застал там… – он развел руками звонко хлопнув себя по коленкам. – Эмилия сказала лишь часть правды, ее отец непросто был ее любовником, он и не переставал оставаться им даже после того, как Лотти сделалась моей законной супругой! Я застал их вместе, после чего они оставили мой дом, и теперь поносят меня на каждом углу, требуя, чтобы я выплачивал ей ежемесячное содержание. Эмилия демонстрирует следы жестоких побоев, ее отец требует расплаты!

Но я…

– Вы должны собратья и изложить все это на бумаге, как требуют от вас.

– На бумаге?.. мне право проще не холсте… – он виновато улыбнулся. – Я даже письма-то писать не люблю… а вот читать очень, и даже ученикам своим вменяю в обязанность читать мне во время работы разные книги. Разные, совсем разные… меня многое занимает, не подумай, что только стишки, да романы… чтобы создать картину на исторический сюжет, необходимо знать самою историю, летописи, да не одну быть в курсе работ археологических экспедиций… м-да… меня и науки многие занимают, в частности, астрономия, археология, ботанику люблю послушать, по географии …. и вообще…

К тому же… тут ведь нельзя просто пересказать историю нашего знакомства, мол, господин X познакомился с девицей Y, ерунда какая-то получается. А ерунды и не должно быть. Тут нужно с самого начала, поведать кто я такой, откуда родом, о семье упомянуть, об Академии, о моих наградах, наверное… – он смущенно улыбнулся. – Даже не знаю, с одной стороны получается, будто бы хвастаю, но с другой… не на дороге же я их нашел, пожалованы лично государем, Академией Художеств, да и отправиться заграницу на четыре года за счет Общества поощрения художников[2]… немалое дело. Правда пробыл я там не четыре, а все четырнадцать лет, за это время отца, мать и младших братьев утратил. Я четырнадцать, а брат восемь, если быть точным. Но это ведь тоже важно. Как считаете? Это ведь тоже меня характеризует?

Я тотчас согласился с доводами Брюллова, предложив занести награды в отдельный список, дабы затем можно было специально заглянуть и убедиться, какого заслуженного человека предстоит судить. Тут же я вооружился письменными принадлежностями и устроившись за столом, попросил Карла рассказать о себе, все что тот считает нужным, но с тем, что я буду задавать вопросы, на которые он должен будет по мере возможности отвечать четко и правдиво.

– Итак, с чего же начнем? – спросил я, едва Карл развернул свое кресло, таким образом, чтобы мне не пришлось всякий раз к нему оборачиваться. – Как я понимаю, вы получили медаль при окончании Академии?

– Именно так. – Брюллов просиял. – Но перед этим моего «Нарцисса» удостоили золотой медалью первого достоинства. Можете проверить, там так и написано: «Карл Брюлло…». Не Брюллов, а Брюлло, тогда так величали. В академическое собрание картину правда не взяли, но назначили к свободной продаже. Мой учитель Андрей Иванович Иванов, мне потом через много лет рассказывали, приобрел сей холст через подставное лицо. Учитель – картину ученика!

А до этого «Великодушие государя» отмечалось, и после «Явление Аврааму у дуба маврийского трех ангелов» – но это уже выпускная программа. – Он поднял указательный палец. Сам его сиятельство князь Голицин обер-прокурор священного синода, министр, Алексей Николаевич Оленин награды вручали. Какие люди!!!

Медали, заслуженные во время обучения, выдавали все в один день, в выпускной. «1821 года сентября 16-го дня… при играни на трубах и литаврах»… представь себе – пригоршню медалей! Вот отец-то радовался! Выпивши изрядно речи произносил, только что не плясал от счастья. Сестер расцеловал… младших братьев на руках носил щекоча и подбрасывая к потолку, вот только меня не обласкал даже за золото честно добытое, впрочем, я давно к тому привыкший. Отец меня всего раз-то за всю мою жизнь должно быть и поцеловал, когда я с Александром за границу на четыре года собирались. В тот день я отца и мать в последний раз и видел.

– Ваш отец был строгим как все немцы? Или, простите, он все-таки был французом? Брюлло?..

– Брюлло или Брыло… как уж новой родине угодно, – Карл поморщился. – На самом деле, последние две буквы «въ» были официально пожалованы как раз перед отъездом, причем нам обоим, чтобы заграницу ехали не невесть чьи Брюлло, и уж понятно, что не Брыло, а вполне себе русские художники Александр и Карл Брюлловы.

На самом деле Брюлло были французами, гугеноты, которые после отмены Нантского эдикта[3] сорвались с насиженных мест и с кой-каким скарбом отправились куда глаза глядят, лишь бы выжить. Так странствовали они, пока не удалось осесть в Люнебурге на севере Германии, при гипсовом заводе которого можно было устроиться художниками. Единственное, что они более-менее умели и к чему стремились. Свыше восьмидесяти лет семья проживала в Германии. Умирали старые Брюлло, нарождались новые… художественное ремесло передавалось от отца к сыну, пока в 1773 году мой прадед Георг Брюлло не получил приглашение приехать работать в Петербург, на только что отстроенный фарфоровый завод скульптором или как тогда говорили – лепщиком. Сначала сам, а потом и сына своего Иоганна (Ивана Георгиевича) лепщиком поставил. А уж Павел Иванович – отец мой на все руки мастер удался – скульптор, резчик, трудно отыскать, чего он не умел.

Ты уж брат так и напиши, что семья у нас хорошая, и все дети к делу с малолетства приставлены, потому как еще до Академии обучались дома. Сам посуди, Федор – сводный мой брат, сын отца от первого брака как и папенька решительно все умеет, черт, какое задание не дай, какой заказ ему не всучи, блоху подкует. Александр – зодчий, каких мало, художник-аквалерист… спокойный рассудительный, отец всегда говорил, из Александра человек выйдет. Юлия сестренка замуж за Петра Соколова вышла – акварелиста-портретиста. Причем не бедного художника, модного портретиста. Это же понимать надо! Ванька! Из Ваньки почище моего художник бы получился! Не лихоманка, и меня и Александра за милую душу обскакал бы. На все воля божья. Да, что я говорю, ты и сам знаешь. Мария… вот она артельщика нам в семью не привела, что поделаешь, но не всем же кистью махать? Сенатский чиновник Теряев – вполне надежный, благопристойный человек и отличный муж. Все при семьях, при детях, да.

Про мать еще запиши – дочь придворного садовника Карла Шредера. В честь деда меня и назвали. Что еще? Впрочем, ты, брат, пожалуй вычеркни, что я о французах и немцах говорил, укажи только, что отец всегда записывал нас не иначе как «российские подданные». Этого довольно. Вероисповедание евангелическо-лютеранское. Так во всех бумагах значится, и про то, что «Брюлловъ» я по высочайшему повелению, наверное, тоже не плохо бы ввернуть, потому как это же честь какая!