Читать книгу Карл Брюллов - Юлия Андреева - Страница 10

Откушавши сначала в своей комнате, а затем вместе со всеми в столовой, поиграв с детьми в лото, поправив мне некоторые рисунки, которые вполне могли бы обойтись и без его августейшего внимания, впрочем, от того, линии получили некую остроту и пугающую правильность, Великий затребовал себе новые кисти из магазина Дациаро, велел спешно вызвать к нему Федьку Солнцева, и к разочарованию детей завалился спать.

Из воспоминаний племянника Карла Павловича Брюллова

Петра Петровича Соколова

Все вокруг говорят Карл Брюллов гений! Гений! А я вот что скажу, в страшном сне не привидится жить рядом с гением, или не дай господи, состоять в его близких родственниках. Потому что, может для других он веселый малый, повеса, хват, бурш-красавец, а для нас – для волею судеб самых близких – развратник, бражник, хам, лиходей и скряга каких мало.

Доказать? А, пожалуйста: великий стихотворец Пушкин сколько раз просил его написать портрет Натальи Николаевны? Даже на Каменный остров [15] возил. Мой дядюшка Александр ее писал – дивно хороша. А Карл что же?.. Услышав, что у поэта жена эдакий розанчик, с ним на дачу поехать изволил, глянул наметанным глазом, и заартачился писать, ссылаясь на то, будто бы она косая!

Именно так хамски и выразился! Не верите мне, спросите дружка его Тараса Григорьевича Шевченко, он сам об этом неоднократно упоминал, и будто бы даже опубликовал где-то, шельма.

Наталья Николаевна на портрете дяди Александра дивно хороша. Как сказал сам поэт «чистейшей прелести чистейший образец». Сам я лично ее лицезреть не имел чести, но портрет видел много раз. И утверждаю, что дядя Карл не прав. Не косая. А ежели какой изъян у жены самого Александра Сергеевича и имелся, то, как художник он мог его и скрыть. А не обижать отказом.

Тот же Пушкин буквально за неделю до смерти, был у дядюшки Карла вместе с их общим другим поэтом Жуковским. Рассматривали рисунки, смеялись, вино пили. Александр Сергеевич в конце вечера так расчувствовался, что прямо умолять начал подарить ему что-нибудь на память, на колени встал!

Карл же не презентовал ему ничегошеньки. Снега у него зимой не допросишься, если не захочет. Одним портреты задаром маслом или акварелью малюет, а Пушкину!!! А тот возьми и погибни на дуэли через неделю после того. С маменькой, как узнала о скупердяйстве родного братца, дурно сделалось. Отца пришлось спешно вызывать со службы.

Матушка моя Юлия Павловна Соколова в девичестве Брюлло, Карлу Павловичу и Александру Павловичу родной сестрой приходится. Уж она все о них знает, и врать не станет. Мое же имя Петр Петрович Соколов и зная проказы и лиходейства своего родного дядюшки Карла, я всякий раз немею, когда кто-то вдруг спрашивает, не родственник ли я Великому Карлу. А что в нем великого-то?

Прелюбодей, вдоволь поночевавшим на чужих подушках, будучи в уже весьма солидных летах, вознамерился жениться, и выбрал для этого юное, неопытное создание Эмилию Тимм, которую дома все называли Лотти.

Помню, как еще до свадьбы привозил он ее к нам в дом как бы на смотрины, так что по такому случаю, мы всей семьей дома были, все прочие дела и интересы оставив.

«Знакомься, Юлия! Посмотри, какую прелесть я засватал, – начал он хвастаться прямо с порога, почти бесцеремонно подталкивая свою сконфуженную невесту к матушке, – ну ведь правда идеальчик? – и громким шопотом прибавил, ткнув меня локтем, как бывало, когда он был особенно доволен, – Этот идеальчик надо скорее под одеяльчик!

Не знаю, как я тогда не провалился от стыда за этого пошляка, как выдержала Эмилия, но… очень скоро она бежала из дома дядюшки Карла, не выдержав ежедневных пьяных гульбищ собутыльников своего «великого» мужа, господ Нестера Кукольника по прозвищу «Клюкольник» и Якова Яненко по прозванию «Пьяненко».

Федор Солнцев. Несмотря на его заслуги перед отчизной и любовь государя, почему-то до сих пор не получается величать его по имени отчеству Федором Григорьевичем, и это отнюдь не из-за его низкого происхождения. Ни в коем разе, еще и еще раз подчеркну, что из крестьянского сословия под час выходят невероятные трудяги-кропотуны, усердию которых мог бы позавидовать иной герцог или барон.

Родился Федор Григорьевич Солнцев в семье помещичьих крестьян графа Мусина-Пушкина, что в селе Верхне-Никульском Мологского уезда Ярославской губернии. Не знаю доподлинно, сами ли выкупились Солнцевы, были ли благородно отпущены пресвященным барином, или как у них там сложилось, но отец будущего художника Григорий Кондратьевич уехал в Петербург, где служил кассиром при императорских театрах, забрав с собой сначала старшего сына, а через несколько лет прихватив и младшего Феденьку. К тому времени мальчику исполнилось четырнадцать годков, благодаря стараниям матери Елизаветы Фроловны, он был кое-как обучен грамоте, но проявлял нерадение в учебе, предпочитая срисовывать церковную утварь или приобретенные за копейки лубочные листки на ярмарке.

Отец забрал его в Петербург, где при первой же оказии мальчик был представлен инспектору академических классов, известному художнику Кириллу Ивановичу Головачевскому, после экзамена у которого Федор был спешно зачислен в список своекоштных воспитанников. Пол года понадобилось ему на освоение программы первого рисовального класса, после которого он с успехом перешел в натурный класс, одновременно с тем изучая арифметику, французский и немецкий языки, о которых в прежней своей жизни и не слыхивал. Достигнув третьего возраста решил специализироваться в исторической и портретной живописи, где преподавали профессора Степан Семёнович Щукин, Алексей Егорович. Егоров и Александр Григорьевич Варнек.

Прошло немного времени, на Солнцева обратил внимание служивший в то время директором Императорской публичной библиотеке Алексей Николаевич Оленин, благодаря которому Солнцев получил возможность изучать редкие тексты и влюбиться в археологию. Он же Оленин давал Солнцеву заказы, без которых юному художнику пришлось бы не сладко, и которые опять же подвигли его изучать древности. Через пять лет после окончания Федором Солнцевым Академии Художеств, Оленин пригласил его к работе над книгой «Рязанские древности».

Собственно говоря, именно Оленина Солнцев по сей день величает не иначе как «духовный отец», и он прав.

Из воспоминаний Федора Григорьевича Солнцева

«Алексей Николаевич предложил мне нарисовать «рязанские древности». Я принялся за работу. Рисовать надо было в кабинете Алексея Николаевича. Между прочим, у меня нарисована была бляха, рисунок этот и лежал на столе. Однажды приехал к Алексею Николаевичу профессор перспективы – М.Н. Воробьев[16]. Заметив на столе бляху и приняв ее за настоящую, он хотел рукою сдвинуть ее, но, увидев свою ошибку, сказал: «Неужели это нарисовано!» По этому случаю Алексей Николаевич заметил: «Да, уж лучшей похвалы искусству нельзя сделать».

Неоднократно Солнцев ездил в специальные экспедиции собирая по крупицам то немногое, что сохранилось еще в крестьянском быту, то без чего не может работать ни один художник или писатель, взявшиеся за исторический сюжет. Помнится не так давно был в одной такой экспедиции и сам Карл, причем не самостийно был, а в компании со всезнающим в таких делах Солнцевым. Надо будет при случае расспросить Феденьку, что да как было. Жаль только что сегодня не до этого ни ему ни мне, Карл уснул богатырским сном, а Леночка с Уленькой как на грех засиделись за дамскими разговорами, словно предчувствовали, что Федор заявится. А что же теперь, хожу вокруг да около, хотел бы отозвать Солнцева в кабинет, напоить его пивом да нехорошо как-то. Все-таки давно он кузину свою милую не видел, почитай уже года три как в последний раз бывал у них, так что теперь они долго еще будут сидеть в гостиной распивая чаи и беседуя о всякой всячине.

Ладно, в другой раз… в другой раз…

* * *

Желая немного отвлечься от кошмарной истории с изменницей, Карл старался больше бывать со своими учениками, в том числе и проводя с ними время вне мастерской. Среди прочих желающих поддержать в это тяжелое время Карла Павловича был его ученик Григорий Михайлов, имевший, как мне казалось, мало счастья и еще меньше усердия, необходимые для занятия живописи. Кроме того он частенько водил компании с Бахусом, и был отъявленным сквернословом. Просто поздороваться без своих похабных присказок не умел. Тем не менее, Карл вдруг зачастил к нему.

Злые языки утверждали, что причиной тому был отнюдь не сам Григорий Карпович, а его юная сестрица, которую Брюллов счет весьма очаровательной особой.

Полагая, что это знакомство немного развлечет Брюллова, и он перестанет справлять бесконечные именины почитаемого всеми господина Штофа, я был даже рад, думая о том, что-либо он запечатлеет девушку на холсте, либо влюбится в нее и позабудет обиды нанесенные ему Эмилией Тимм.