Читать книгу Карл Брюллов - Юлия Андреева - Страница 4

Выглянув за дверь, я поздоровался с гостьей, ею оказалась Леночка Солнцева, двоюродная сестрица художника Федора Солнцева по отцовской линии, после чего предупредил Уленьку, что присоединюсь к ним через несколько минут. На самом деле нужно было пролистнуть бегло законспектированное за Карлом и одеть более подходящую для приема гостей дорогую домашнюю куртку, которых на рождество я получил в подарок аш две штуки, невозможная, по прежним годам роскошь.

Прежние годы… как же странно складывается судьба, как непредсказуемо слепилась она у каждого из нас. Впрочем, я ни в коем случае не причисляю себя к счастливцам с раннего детства обучающихся в Академии Художеств. В Омске, где мы жили, ничего подобного не было, так что я был лишен счастья постигать азы под мудрым руководством прославленных учителей. И вообще, отец готовил меня к карьере военного, но судьба… судьба распорядилась иначе.

Только, с чего же это я начал? Вот ведь неумеха, Карл надеется на мой дар составлять рапорта, а я даже о себе с толком ничего рассказать не могу. Нет, определенно так не годится. Нельзя все время пропадать в мастерской или литейке, иногда необходимо и в обществе бывать, да и писать… непременно нужно писать хотя бы по пол странице в день, иначе скоро со мной уже невозможно будет нормально общаться, изойду на своих четвероногих, и Уленьку, своим занудством, не дай боже, в могилу сведу.

Так что попробую, пока Карл Павлович с дамами в шарады играет, изложить сначала свою жизнь, а потом уже и за нашего Карла возьмусь. А то, точно же опростоволосюсь и друга подведу, и самому потом от стыда некуда будет глаза девать.

С чего же начать? Да, наверное, с самого начала и начну. Итак, разрешите представиться, мое имя Пётр Карлович Клодт барон фон Юргенсбург. Впрочем, все мое баронство пшик… Титул и ничего больше не оставили мне мои некогда владеющие замками в Курляндии предки, титул, да пожалуй еще память. Память ведь долго переживает нас, если конечно люди были стоящие. Достойные вечности.

Я младше нашего Карла, Великого Карла, как прозвал его Василий Андреевич Жуковский, почти на шесть лет. Все мои предки, сколько я их знаю, были военными. Прапрадед генерал-майор шведской службы герой Северной войны, длившейся двадцать один год между Россией и Швецией за господство на Балтике, отец носил генеральский мундир и прославил имя свое в Отечественной войне 1812 года. Его портрет занимает достойное место в галерее Зимнего дворца.

Я родился в Петербурге в 1805 году, но сразу же после моего появления на свет, по службе отец был вынужден перебраться со всей семьей в Омск, где прошли мои детство и юность. Отец занимал должность начальника штаба Отдельного Сибирского корпуса, я же рос тихим застенчивым мальчиком, любимым развлечением которого стали резьба по дереву, лепка и рисование. Родители не видели в моих занятиях ничего опасного, тем более, что я любил изображать лошадей. Это не могло не радовать папеньку. Сам же я честно стремился сделать военную карьеру на радость домашним, еще не понимая, что не она есть мое настоящее призвание, истинное предназначение в жизни. В семнадцать лет я вернулся в столицу, где и поступил в артиллерийское училище, которое закончил в чине подпоручика. До 23 лет служил в учебной артиллерийской бригаде, после чего оставил службу навсегда, сменив, как говорится блестящий мундир на неприметную штафирку, приняв окончательное и бесповоротное решение сделаться художником.

С тех пор скопленные деньги я благополучно прожил, а вот устроиться как-то в жизни не получалось. И вместо баронских замков, на долгие годы моим пристанищем сделался подвал, через окна которого я видел ноги спешащих мимо прохожих. Ни приличного платья, ни сытного стола… даже любовь… в то время я был безнадежно влюблен в хорошенькую Катеньку Мартос дочь академика Ивана Петровича Мартоса, о руке которой я безнадежно грезил днем и ночью.

Кстати, Иван Петрович Мартос – мой учитель по Академии, куда я поступил в тридцатом году на правах вольного слушателя. 1830 – особенный, для многих судьбоносный год. Начало новых академических реформ в Академии Художеств. В тот год неожиданно для всех было приказано подать в отставку любимому учителю Карла Андрею Ивановичу Иванову и еще нескольким старым академическим профессорам. Все официально, вызов к Оленину через посыльного с приказом: «по высочайшему повелению»! парадные мундиры, дрожащий голос читающего приказ Оленина множится многоголосым эхом. В рескрипте значилось, «с куском хлеба», но все равно было так страшно, так пусто и не справедливо, что как-то добравшись до своей квартиры на Васильевском, Андрей Иванович свалился в постель, на глазах провожающего его академического полицмейстера, потерянный, опустошенный, насмерть обиженный.

Потом ему еще будут перепадать заказы, радовать визитами бывшие ученики и коллеги, будут редко приходить из Италии письма сына Александра, но, это будет уже совсем другая, отличная от прежней жизнь.

Зато в Академию пришли новые учителя, кроме того, брать на обучение стали уже не детей, как это происходило во время ученичества братьев Брюлловых, а взрослых мужей, вроде меня.

Когда Карл спросил меня, встречались ли мы в Академии, я не смог словечко ввернуть, о том, что он уже успел покинуть ее, когда я там только появился. Так что, скорее всего, он понятия не имеет, учился ли я вообще чему-либо или самоучка каких немало. Но да это я так, для порядка вспомнил, потому как если сразу всего не выскажешь, потом оно в тебе вертится, вертится минутки удобной ждет, чтобы на языке очутиться. А Карл уже и забыл поди, что спрашивал. Так что и я перехожу к своему повествованию.

Каждое воскресенье, я шел в академическую церковь с единственной надеждой увидеть прекрасную Катеньку. Но, пока я мечтал да вздыхал, родители выдали ее замуж за архитектора Василия Глинку, который через год после свадьбы благополучно скончался от холеры, оставив Катерину богатой вдовой с капиталом в сто тысяч рублей. Тут же в двухэтажную квартиру при Академии, занимаемую Мартосами, к Авдотье Афанасьевне и Ивану Петровичу, куда вскоре после похорон мужа перебралась дочь, начали захаживать охочие до вдовушкиных денег женихи. Не сплоховал и я, без утайки и излишней скромности упав в ноги к почтенной Авдотье Афанасьевне и открывшись в своей давней любви и нежных чувствах.

Признаться, я ведал о богатстве Катеньки, но рассуждал так – сто тысяч – огромная по нашим временам сумма, и если подлинное чувство и баронский титул смогут обрадовать мою невесту, то о деньгах можно будет вообще забыть, ибо на деньги покойника мы сможет жить долгие годы.

Все это я честно изложил перед Авдотьей Афанасьевной, надеясь, что ее сердце не устоит перед истинно влюбленным мужчиной, но, неожиданно почтенная дама подняла меня на смех. «Катенька моя росла точно принцесса в холе и неге, дочь академика. Много ли прибыли с ваших лошадок? Чем собираетесь вы любезный Петр Карлович кормить семью? Как обеспечите моей Катеньке жизнь к которой она привыкла? Нет! Пришла охота жениться – выбирайте невесту равную себе, такую как племянница моя, дочь брата покойника Уленька Спиридонова. С одной стороны мастерица на все руки с другой такая же нищая как и вы. Правильно люди говорят: «Два сапога – пара». Вот, кабы вы просили у меня ее руки, не моргнув глазом отдала бы, только берите!»

Уленька! Мне – барону было предложено жениться на прислуге своей возлюбленной! – Не знаю, как я не рухнул тут же, получив столь бесцеремонный, столь наглый и не вязавшийся с правилами хорошего тона и поведения в обществе отказ, но в этот момент, я вдруг понял, что моя любовь умерла навсегда. Я поднялся с колен, и смерив нахалку уничижительным взглядом произнес: «А ведь вы правы, Авдотья Афонасьевна – мы с Уленькой как нельзя лучше подходим друг к другу. Уленька в делах и заботах с утра до вечера, я тоже трудолюбив. Следовательно, чего бы мне и не жениться на вашей племяннице»… после чего велел немедленно позвать эту самую Уленьку, и та прибежала в байковом домашнем платье и фартуке. Ровесница моей Катеньки, Иулиания была двоюродной сестрой Екатерины Мортос по матери, и с самого детства жила в их доме на правах приживалки и прислуги. Я много раз видел эту девушку в компании с Катенькой, но не обращал внимания.

– Вот, Уленька барон делает тебе предложение. – Заикаясь от волнения и ожидая, что я в любой момент обращу все в шутку, – захихикала Авдотья Афанасьевна. – Что же, и теперь не передумаете Петр Карлович? Ведь на всю жизнь?..

– Меня в баронессы?! – Зашлась задорным смехом Спиридонова. – Меня?!

Я взял за руки хохотушку, и ни мало не смущаясь комичности происходящего, глядя ей прямо в глаза, произнес свое предложение, после чего, был назначен день свадьбы и Авдотья Афанасьевна поспешила скрепить наше решение «родительским» благословением.

Вскоре мы повенчались в крохотной церкви, недалеко от моего дома, и Уленька перебралась в мой подвал. На следующее утро проснувшись, раньше меня, Уленька побежала было на кухню, состряпать нам завтрак, но в буфете и в чуланчике было пусто. Не понимая, где следует искать хотя бы чайную заварку или кофейные зерна, она дождалась моего пробуждения и уже причесанная и хорошенькая скромно приблизилась к нашему нищенскому ложу и спросила, чего бы я желал на завтрак.

– Так ничего же и нет, – ответил ей я, заранее хмурясь и готовясь к слезам и попрекам.

– Ничего, так ничего. – Сейчас водички вскипячу, похлебаем тепленького, а то пить с ночи хочется. – Она весело убежала на кухню и вскоре действительно вернулась с двумя кружками.

Внутренне проклиная себя за то, что обрек ни в чем неповинное создание на нищенское существование, я тем не менее, крепился, не желая до поры говорить на столь неприятные темы. Уленька же смотрела на меня большими влюбленными глазами, весело щебеча разные приятные пустяки.

К слову, хозяйкой она оказалась отменной с весьма легким веселым нравом. В первый же день Уленька вымыла и привела в приличный вид мое холостятское жилище, восторгаясь каждой глиняной лошадкой, каждому незначительному наброску, и, как казалось, считая свою жизнь за мной вполне удавшейся.

«Ты просто люби меня, Петя. А больше мне ничего и не надобно», – словно говорили ее теплые, добрые глаза. «Только люби». Впрочем, с приходом в мой дом Уленьки, в нем поселилось счастье, коего я не знал никогда прежде. Для начала, перебирая свое приданое в сундучке с бельем, она обнаружила серебряные рубли, которые тетушка Авдотья Афанасьевна по старинному русскому обычаю припрятала ей между вышитых простыней. «Со мной не пропадешь, – повеселела Уленька. – Гроша не было, а тут сразу рубли завелись». Выложила она передо мной на стол свой нежданный капитал. «Верю, что ты принесешь мне счастье…», – с чувством ответил ей я, поцеловав в щеку. Мы тут же оделись и собрались в лавку, так как Уленька еще не знала, где у моего дома что находится, и в какие места заходить не стоит. Но не успели мы выйти за порог, как в дверь громко постучали: «Барон Клодт фон Юргенсбург здесь проживать изволит? Его императорское величество пожелало пригласить Вас в гвардейский манеж»…

Государь Николай I заинтересовавшись моими лошадками, поручил мне изваять шестерку коней для колесницы Победы на Нарвских воротах. Там же в манеже он с видом знатока в лошадином вопросе изволил показать мне в качестве образца английских жеребцов и распорядился выдать весьма приличный задаток.

Пьяный от счастья и окрыленный небывалой удачей, я ворвался в дом, где уже приятно пахло свежезаваренным кофе и теплой выпечкой. В тот же день мы отправились по магазинам и купили Уленьке самое красивое и дорогое платье, какое только сумели отыскать. К слову, в ее жизни это было первое платье, не перешитое с чужого плеча, а купленное специально для нее! «Так и только так должна выглядеть баронесса Клодт фон Юргенсбург, сказал я, понимая, что Уленька выглядит словно сказочная принцесса, или скорее точно пришедшая мне на помощь фея.

Через пару месяцев, мы не выдержав, нанесли визит в дом к Мартосам, при этом Уленька вела себя простодушно и непринужденно, я же радовался, наблюдая, как вытягивается лицо у добрейшей Авдотьи Афонасьевны, и как злобно чернеет Катенька Глинка.

Впрочем, что я в ней интересно такого находил все это время? Даже после того, как до меня дошел проверенный слух о том, как после нашего визита Екатерина Ивановна бранилась с матерью, кляня ее за то, что та не посоветовавшись с ней отказала мне, я не испытал сожаления в соделанном.

В то время Уленька уже носила под сердцем нашего первенца Михаила, мы переехали в новый дом и строили себе дачу в Павловске.

Благодаря Уленьке наш дом постепенно приобретал славу светского салона, хотя под его крышей так и не поселилась чопорность и холодность. Но самое главное, что я еще больше сблизился с людьми искусства, многие из которых полюбили бывать у нас. Сам академик акварельной живописи муж сестры Карла Юлии, Петр Соколов, как-то сделал весьма удачный портрет с Уленьки, сообщив между прочим, что уже раз писал ее девочкой, и теперь желает изобразить баронессу такой, какая она стала – милой и простой, с букетом цветов, который в тот день она принесла с собой с прогулки. Великий Карл обожал заходить к нам без предупреждения, играя с детьми и весело болтая с Уленькой, да всех и не упомнишь.