Читать книгу Я щёлкну пальцами и ты проснёшься - Юлия Игоревна Марцинкевич - Страница 7

Матвей зашёл в комнату, где сидели Люба и Андрей.

– Знаешь что, Мат? Она меня с ложечки кормила. Провтыкал ты счастье своё!

– Ребят, вы слышали шум? Сейчас может начаться. Мы с Дариной решили переместить всех в подвал.

– Ты серьёзно? Думаешь, они с самолётов начнут лупить?

– Я не знаю, из чего они будут лупить. Не к добру это всё, как перед аэропортом, помнишь, тоже летали? Всё гудело и дребезжало от этих слишком больших зелёных майских жуков.

– Может это им хавку просто подвезли.

– Может, сейчас поедят, наберутся сил и аррива, ловите прилёты!

– Давайте только без паники. Нам нужно решить важный вопрос: кто меня будет нести в подвал?

– В туалет ты как-то доходишь, потихоньку, так и тут. Дойдёшь, а там спустим. Люб. – Матвей взял её за запястье. – Ты говорила что-то Дарине про меня, про нас?

– А что такое?

– Она откуда-то знает про то, что мы встречались.

– А ты забыл, как я утром на кухне кричала? Она же слышала всё.

– Ну да, было такое. Она слишком много знает обо мне. Ты рассказывала ей что-то? Люб, это важно! Отвечай скорее, нам нужно идти!

– Да отстань ты, – она выдернула руку, – ничего я её не рассказывала. Сказала только, что мы со школы вместе были, а потом расстались и всё.

– А про меня? Про детство моё?

– Ничего. Что я сама знаю про твоё детство?

– Ладно.

Матвей вспомнил, что даже Люба, которая приходила к нему домой делать уроки, не знала о том, что происходит дома. Спрашивала, откуда ссадины, он говорил, что от футбола.

Он вышел из комнаты и подошёл к двери комнаты Флоры. Вдохнул, выдохнул. Прислушался к сердцебиению. Сердце оглушительно стучало, как шум составов, которые часто не давали Матвею уснуть по ночам, когда он спал у бабушки. Интересно, эта музыка понравится Флоре? Снова выдохнул. «Может сердце и не джаз, но когда, как не сейчас» – стихи сами сложились у него в голове. Тук-тук.

– Флора, мы все идём в подвал, выйди ко мне, пожалуйста.

Ответа не последовало. Спит?

– Флора?

Тук-тук.

Как же неловко. Почему, когда кто-то по-настоящему нравится, смелость сбегает и, задорно смеясь, машет из-за угла? Ну почему? Матвей был высоким подтянутым парнем. Волосы – смоль, глаза – серебро. Девчонки были благодарны просто за то, что посмотрел на них. А тут, как очаровать слепую девушку? Шутками? Комплиментами?

Флора не спала. Она стояла, прислонившись к двери и слушала его сердце. По щеке катилась слеза, срываясь с щеки прямо на улыбку.

– Флора, очнись, пожалуйста, нам нужно вниз! – он постучал настойчивее. Девушка от резкого звука и вибрации двери отшатнулась в сторону. Вытерев щёки, она открыла дверь.

Матвей не мог произнести ни слова. Он смотрел на неё и хотел отдать ей всё, что у него есть. А если чего нет – найти и отдать. Бледная, маленькая, почти парящая. Прижать к себе, защитить, согреть. Флора чувствовала тепло, исходящее из его груди. Ей даже захотелось его потрогать, она подняла изящную кисть и провела по воздуху. Он коснулся пальцем её ладони.

– Идём, пора, – он взял Флору за руку.

Такая маленькая нежная рука. Матвей смотрел на Флору и ему казалось, что он идёт с воздушным шариком.

– Девочка-воздушный шарик, – сказал он ей.

– Да, это очень похоже на меня. Я часто летаю во снах.

Матвей помог спуститься Флоре вниз и усадил её на матрас.

– Подождёшь? Я остальным помогу. Тебе может принести что-то?

– Нет, спасибо.

Он понял, где мог слышать такой голос. Это что-то из добрых сказок, похоже на Настеньку из фильма «Морозко».

Последней зашла Люба.

– Ого, Дарин, вот это ты тут облагородила! Всегда думала, что подвал – это сырость и плесень, а тут ещё норм! – Она пошла рассматривать убежище. – И чайничек тут, и постелька мягкая, фонарики, зарядки. О, печеньки!

Кажется, Люба нашла, что искала. Она схватила пачку и плюхнулась на большой матрас:

– Какие насыщенные у нас настали дни. За последние два дня в моей жизни случилось столько, сколько, наверное, за год не случается. Да, блин, я войну проживаю! С ума сойти! Никогда бы не подумала!

– Да, я тоже думал, что живу в цивилизованном мире, а войны это там, где-нибудь у горячих азиатов. А оно вон как, самого поджарить пытались, – Андрей указал глазами на свою рану.

– А я с детства знала, что война будет, – неожиданно заговорила Флора. Неожиданно, потому что она сидела и смотрела перед собой. Она мало двигается и не ясно, когда заговорит.

– Помню, мне было четыре года, мама про Чечню смотрела репортаж по телевизору, я впервые увидела танки, пламя, пистолеты. Это навело на меня ужас. Я спросила:

«Мам, что это?»

А мама ответила коротко: «Война»

«Что значит война? Что они делают?»

«Ругаются так, рушат дома, убивают людей»

«А кто это делает?»

«Россия въехала в Чечню»

Я больше не спрашивала. В эту ночь не спала. Смотрела в окно и прислушивалась, не едет ли российский танк по моей улице. Больше всего я боялась увидеть его дуло из окна.

– Да уж, забавные опасения… – ухмылялся Андрей.

– Это был такой чистый, искренний страх. Навоображала себе много чего. У меня было такое развлечение в детстве: искать чего бы побояться. Да и сейчас есть. Отчасти, я здесь для борьбы с этим страхом.

Флора зачаровывала всех своим голосом. Её хотелось слушать часами, хоть в словах не было ничего особенного, голос, тембр, ритм были удивительными.

– Ещё, из каких-то новостей я испугалась землетрясения. Пик страха – вдруг земля затрясётся, дом рухнет, в земле образуется трещина и мама останется на одной стороне, а я на другой. Я всегда держала маму крепко за руку, чтобы никакое землетрясение её не забрало.

Дарина раздала всем чай и оставшиеся с завтрака блины. Вверху слышались отдалённые взрывы. Лампочка мерцала, покачиваясь им в такт. Все молча продолжали слушать едва слышный, мистический голос Флоренции.

– И я решила что нужно подготовиться к войне. Взяла маленькую сумочку, сложила туда парафиновые свечки, сушёные сухари, спички и несколько монет. Мне казалось, что это спасёт меня хоть на войне, хоть при землетрясении, – последнее проговаривала со смешком.

– Ещё, было очень страшно, что земля начнёт труситься ночью и на меня упадёт шкаф и раздавит. Мама научила меня, что когда трясётся дом, нужно становиться в дверном проёме, там безопаснее всего. А потом, лет в восемь я перечитала в школьной библиотеке всю полку с названием «Великая Отечественная Война». Мне нужно было знать, как жили обычные люди, партизаны, военные, шпионы. Я съедала эти книги одну за одной.

– Ещё, Флора, когда ей два года было, впервые увидела самолёт в небе и закричала «Кале!», показывая на него пальцем. Заломила руки за голову, прикрыв уши руками, и побежала прятаться в подсолнухи. Я тогда испугалась, потому что не знала, откуда такая реакция. Тем более, у самолёта не было звука, я даже не знаю, как она его разглядела в небе. Потом мы узнали, что всё это значит.

– И что же это значит? – Матвей заинтересованно смотрел на Дарину и на Флору.

– Мне очень часто снится Франция.

– А, не, ну теперь всё ясно, – Андрей гримасничал. Люба слегка шлёпнула его по ладони.

– Я никогда не была там, – продолжила Флора, – но мне часто снятся какие-то улицы, которые я воспринимаю, как Францию. Это не Елисейские поля, не Эйфелева башня – ничего из популярных картинок, какие-то невзрачные улицы с кафе. Я немногое успела увидеть за десять лет жизни. Да и сказать, что люблю Францию и мечтала побывать в ней – нет. То есть, я не против услышать её мелодию, но это не мечта.

Раньше очень частыми и яркими были сны про авиакатастрофы. Я неоднократно видела, как в воздухе взрывается самолёт. Пламя, искры, безысходность.

– Кале, Дюнкерк – слышали об этих местах? – спросила Дарина.

Люба прищурила глаза.

– Знакомое что-то. Курорт какой-то?

– Кале – французский портовый город. Думаю, там можно отдохнуть у Па-де-Кале – пролива, разделяющего Францию и Великобританию. Только в сороковые года прошлого века было не до отдыха. Во время второй мировой немцы слишком шумели. Люфтваффе – так назывались авиационные войска вермахта. Истребители, бомбардировщики, штурмовики. Немцы напали на французов и англичан. Битва за Кале длилась три дня и была очень жестокой, тысячи солдат, сотни танков. Тысячи пленённых, сотни убитых. Пролив окрасился в багровые тона. Немцы победили и двинулись на восток, на Дюнкерк. Пока в Кале было жарко, почти четыреста тысяч английских солдат успели покинуть Дюнкерк.

Дарина отпила чай из кружки.

– Флора была тогда там, в Кале.

Андрей заслушался, но, вдруг, опомнился:

– То есть была?

– Один французский солдат прятался в городе во время осады. Его звали Жорди. Слишком слабый духом и телом, чтобы воевать, не понимал насилия. До войны Жорди был музыкантом, играл на скрипке. Отец был недоволен чересчур изящным сыном и настоял на службе в армии, чтобы парень окреп, возмужал и бросил свои смычки.

– Хе-хе, ну эт логично. Папаша забеспокоился, как бы сын другие смычки в руки не стал брать…

– Ну, Андрей, перестань уже, дай послушать, – возмутилась хрустящая печеньем Люба.

– … Жорди хотел бежать из Франции со своей любимой, но Гитлер наступал на пятки, он оказался куда изворотливее. Тощий, голодный солдат прятался за толстыми стенами Нотр-Дам-де-Кале. Слёзы, молитвы, черты любимого лица – всё, чем были наполнены последние минуты его жизни. Снаряд разорвал тело, но душе осколки нипочём, она взмыла вверх. А когда вернулась в новое тело, всё ещё помнила самолёт, Кале и как нужно прятаться от бомбардировщика в подсолнухах.

– Офигеть. Флора, а я сразу заметила, что ты немного картавишь.

Матвей внимательно смотрел на Флору, как будто пытался найти черты Жорди. Увидев, что по её щеке катилась слеза, положил свою ладонь сверху её.

– Дарина, а как вы это поняли?

– Регрессивный гипноз. Во время сеанса она смогла увидеть несколько мгновений до смерти. Мы сопоставили их с повторяющимися снами, фрагментами из детства – и получилась такая картинка. Из-за того, что Флора не видит и визуальные образы понемногу стираются из памяти, ей сложно описать некоторые вещи, детали. Пока не получается составить полную картину прошлых воплощений.

– Круто. А можно мне? – Андрей хотел приподняться, но боль в боку была против.

– Всем, кто здесь, можно.

– Ну, не знаю. В Израиле вообще запретили такие практики, так как они вредны. Без обид, я не сильно верю. Да и зачем знать прошлые жизни? Мне, лично, интересна жизнь во время жизни, а не жизнь после смерти. Мы – биологический вид, существование которого конечно.

– Матвей, ну ты достал, Фома неверующий. На, съешь печеньку, – Люба протянула ему печенье.

– Наверное, ты и живёшь на максималках? – Дарина посмотрела ему в глаза.

Матвей ощутил то, о чём говорил Андрей. Глаза магические. Отключают мысли напрочь. Дарина повернулась к другим и продолжила.

– Один психолог решил проверить регрессию на себе. К его удивлению, в прошлой жизни он оказался индейцем. Отчётливо видел зелёные холмы, строения, своё племя, перья.

Спустя какое-то время, после сеанса, он пересматривал фильм, любимый его семьёй с детства. Один кадр поверг его в шок: зелёные холмы, строения, племя индейцев, перья. А после он вспомнил, что путешествовал с родителями в древний индейский город. Это были воспоминания из детства, а не из прошлой жизни.

Подсознание хранит всё. Ты прошёл по ступенькам, без внимания, а оно записало, что их двадцать пять. Так и в случае с одной из пациенток гипнолога. Она вспомнила, что жила в тринадцатом веке в Англии. Даже песенку спела на староанглийском! Потом регрессионист её разбудил и снова ввёл в транс, чтобы спросить об источнике воспоминаний про песенку. Оказалось, в текущей жизни девушка открыла книгу по истории музыки и на одной из страниц была эта самая песенка.

– Дарина, ты вообще запутала. Сама себе противоречишь, – ответил Матвей.

– Я ещё не закончила. Я изучала регрессию основательно, ещё тщательнее – опровержения. Когда попробовала на себе, потом на Флоре, а потом и на многих других людях – всё стало на свои места. Информация действительно искажается впечатлениями от нынешней жизни. Многое интерпретируется исходя их нынешних знаний, характера. При отслеживании цепочки нескольких жизней, при сопоставлении фактов появляется настоящий симметричный узор.

– По-моему, это в любом случае круто. Даже если ты не в прошлые жизни попадёшь, а вспомнишь что-то важное из детства. Типа, стёртое из памяти, но мешающее жить.

– Да, Люб. Ты права. Это классный опыт, даже если человек уверен, что это галлюцинации. Смотри мультик про себя и наслаждайся.

– Ага, главное шизоидом не стать потом. Но разок бы я попробовал, может быть, и то, чтобы убедить вас в обратном.

– Ой, Матвей, уговорили тебя прям, – Люба стала искать, что-нибудь мягкое, чтобы запустить в него. Нашла маленького плюшевого медведя, Матвей успел его поймать.

– Люб, ну люди, которые идут на регрессию – они изначально в неё верят, понимаешь? Они уже верят в это и настроены фантазировать по полной. Тем более, платят за сеанс. Потом, конечно, стрёмно признаться, что ничего такого не увидел.

– Ребята, я никому из вас не навязываю и не продаю свои услуги. Если это и нужно – то вам. А вы здесь оказались, скорее всего, вам нужно.

– Здесь – у тебя? – спросила Люба.

– Здесь у меня, здесь на войне. Матвей сам спрашивал, отчего одни люди оказываются на войне, а другие живут себе спокойно. Пьют кофе в Cafe-del-Mar, любуясь закатом. Разве это не волнует вас?

– Мам, спокойная жизнь – это же тоже иллюзия. У каждого человека есть своя боль и травма. Просто он нашёл пять минут на кофе и закат.

– Флор, да, но война – это как-то совсем жирно. Больше всего напрягает то, что мы отсюда уехать не можем, каждый по своим причинам. Чертовщина, – вмешался Андрей.

– Видимо у вас здесь есть нерешенные задачи.

Потолок завибрировал. Где-то неподалёку один за одним летели снаряды. Лампочка пустилась в пляс. Свет погас. Кто-то несколько раз чиркнул спичкой.

– Мамочка, – Люба сжалась, желудок снова свело от страха.

Сердца стучали в такт взрывам. Казалось, они вырываются, как снаряд из ствола пушки. Каждый понимал, подвал – не спасение. В любой момент его может засыпать пылающими остатками рухнувшего дома.

Там, выше, творилось невероятное. Шумело, взрывалось, свистело. Когда что-то тяжёлое упало совсем рядом – на полке зазвенели банки с соленьями, распахнулась и захлопнулась дверца подвала.

Лицо Дарины озарило пламя свечи.

– Зажглась, наконец-то, —она поставила свечу на полку.

– По ходу, из «Градов» хуярят, – предположил Андрей.

– Ну да, уже штук сорок точно полетело, – Матвей крепко держал Флору за руку.

– Да когда они прекратят, в конце-концов! – голос Любы дрожал.

Через десять минут залпы ненадолго утихли.

– Дарина, а у тебя есть что покрепче? Кроме чая?

– Нет, у меня нет. Из пьянящего предпочитаю только любовь.

Стало тихо. Матвей скромно, вполголоса пропел:

– «Я и есть твой бог, меня зовут любовь…» – Рыб, помнишь?

– Ага. Я тебе её на рингтон ставила.

– Ой, вы бы видели Любу на первом уроке английского. Заходит учитель, начинает урок. Типа, давайте представляться. «My name is Anton Ivanovich and you?» – обратился он к Любе. И знаете, что она? Встаёт такая, деловая, юбку одёргивает и: «My name is Love». Мы так ржали всем классом. Учитель часто ей вспоминал первый урок.

Все улыбаясь смотрели на Любу, она немного смутилась.

– Подумаешь, нашёл с чего смеяться.

– Fish Love, – засмеялся Андрей. Люба показала ему язык.

– Ребята, думаю, нам стоит попытаться уснуть. Размещайтесь, кому как удобно. Андрей, как ты себя чувствуешь? Нужно обезболивающее?

– Не скажу, что это лучшее время в моей жизни. Болит, но терпимо.

– Если станет хуже – сразу же говори, – Дарина задула свечку.

– Помните этот сериал: ту-туруру-ру-руууу, – напел Матвей, – «Боишься ли ты темноты?»

– В нашем случае разница в том, что страшные истории рассказывать не надо. Мы, как бы, уже в ней. – ответил Андрей. – Всем спокойной ночи!

– Я вот только сейчас задумался над строками Блока «покой нам только снится». Если им снится покой, значит, они всё-таки спят? То есть, какие-то фрагменты покоя есть и фраза противоречит сама себе. Или это нарочно?

– Матвей! – Люба недовольно хмыкнула. – Умник, блин, дай поспать!