Читать книгу Я щёлкну пальцами и ты проснёшься - Юлия Игоревна Марцинкевич - Страница 8

Голова кружится. Затылок какой-то онемевший. Охота курить. Я больше не хочу здесь находиться. Дарина может мне помочь разрулить в жизни, понять себя. Но есть ли в этом смысл, если здесь я рискую потерять эту жизнь? Бред какой-то. Ни туда – ни сюда.

Сверху, сквозь щель в двери подвала проник тонкий лучик света. Послышался крик петуха. Как-то странно на душе. Я вспомнила, как проводила лето в деревне у бабушки. Те же лучи, те же петухи. Босиком по влажной траве, по росе. Земляника, вишня, горох. Почему в детстве так уютно, а сейчас нет?

Когда я смотрела фильмы о войне, там были одни сражения, тучи, мрак да вечный шум. А в реальности не так. Режиссёры ужасно обманывают нас. Вроде, природа и не в курсе, что у здесь льют кровь и разрушают всё кругом. Она как Красная Шапочка, бежит вприпрыжку по лесу, напевая песенку. И неважно, что под каждым кустом черепа.

– О чём задумалась, красавица? – шёпотом спросил Андрей.

– О несправедливости мира. Я не ходила на выборы, митинги, вообще была вне политики. Почему же страдаю? У тебя сиги есть?

– Неа, сам хочу покурить второй день уже. Дарина же говорила, что надо так, значит.

– Ага, надо. Мозг отказывается понимать. Просто пока тихо, получается смотреть нейтрально, типа, ну случилось и случилось, фиг с ним как-то разрулим. А как очередной раз прожарят – становится страшно и обидно.

Матвей громко зевнул и повернулся к нам.

– Что вы там шепчетесь?

Дарина и Флора тоже проснулись.

– Дак о чём ещё, если не о наболевшем, – я сказала громче и потянулась.

– Вроде бы, тихо. Можно идти завтракать.

Матвей встал с матраса, отряхиваясь.

– Да уж, впервые сплю в подвале. Флора, как спалось? Как самочувствие?

– Это странно, но я выспалась. Иллюзия безопасности благотворно влияет на сон.

Необычная эта Флора какая-то. Говорит медленно, вдумчиво, тянет слова. По-моему, Матвей на неё запал. Не похоже на него, он любит ярких, весёлых девчонок, она – не его формат. Хотя, стоит признать, что красотка. Как княжна какая-то: бледная, запястья тонкие, пальцы длинные.

– Давайте подниматься. Я займусь завтраком, – Дарина щёлкнула выключателем. Лампочка не зажглась. Свет притворился невидимым.

Мы поднялись наверх. Сложнее всего было вытащить Андрея. Я довела его до комнаты и помогла лечь на кровать. Матвей с Флорой и Дариной пошли на кухню.

Я перевязывала Андрею рану.

– Люб, ты заметила, что Мат к дочке хозяйки подкатывает?

– Ага.

– Что думаешь по этому поводу?

– Не знаю. А что я должна думать?

– Ревнуешь, может?

– Да ну, смысл? У нас уже ничего не будет.

– Я не понимаю его, конечно. Слепая баба, чё с ней делать? Поводырём что ли быть?

– Это ты у Матвея спроси. Он у нас парень умный, может и есть причина.

– Может, это удобно. Пришёл такой домой под утро и оп: «Милая, сейчас семь часов вечера только». Ну и можно с подарками не заморачиваться, на счёт одёжки не париться. Слушай, а это вообще неплохой план. Матвей – чёртов гений!

– Ой, перестань. Любовь у парня, может.

– Когда у меня уже будет любовь? – он вопрошающе посмотрел на меня. Я молча отрезала бинт. Андрей попытался перевести тему.

– Рыбка, а ты не смотрела, что там в «Перекличке» пишут? Прилётов много?

– Когда бы я успела? Да и света нет, неохота батарею сажать.

– Блин, бате позвонить надо бы. Скажу что ранен – искать будет. А это палево.

– Он в городе?

– Да.

– Ну, тогда его уже допрашивали и рассказали всё. Ты лучше позвони.

– Скажу, что пешком дошёл.

– Как знаешь.

– Дашь телефон?

Я достала телефон из кармана.

– На, только недолго, батарея.

Я вышла из комнаты, чтобы он спокойно поговорил. Решила зайти на кухню. Дарина выкладывала на большую круглую форму тесто, творог и клубнику. Мне стало любопытно.

– А что это у нас такое будет?

– Что-то вроде клубничной запеканки.

– Класс!

– Правда, очень не люблю газовые духовки, они слишком подсушивают тесто. Увы, других вариантов нет.

– Как думаете, свет скоро включат?

– Смотря, как сильно повредили, – сказал Матвей.

Меня этот вариант никак не устраивал. Как греть воду чтобы мыться, как таскаться с этими свечками?

– Ну, блииин, мне совсем не нравится без света!

– Привыкаешь, – сказала Флора.

Мне стало неловко. Я тут капризничаю, что света нет, а у кого-то его нет всегда. Свет и электричество – разное, но жить в темноте – страшно. Как будто постоянно ночь, а под кроватью живёт монстр, который схватит за ногу. В детстве я очень боялась темноты.

Спустя несколько минут, как пирог попал в духовку, он начал дразнить меня. Нарочно, с каждым мгновением пах всё лучше и лучше. Мой разум был оклубничен и полностью одурманен невидимыми облаками ванили.

– Ваниль – самый коварный цветок. Он восхитительно пахнет, но при этом у него нет вкуса, – Дарина заметила, как все стали принюхиваться и всё чаще сглатывать слюну.

– Сто метров идёшь на запах ванили, по лужам и слякоти – не важно. Доходишь до булочной. Стоишь очередь. Берёшь в руку обжигающую пальцы булку в фирменной салфетке. Выходишь. Кусаешь, с надеждой провалиться в пучину сладковатой неги… Но не тут-то было. Тебя поджидает слегка подслащённое тесто и где-нибудь в недрах булки – чайная ложка сгущённого молока.

– Дарина, прямо триллер «Разоблачение ванили», тебе на ютюб пора, – смеялся Матвей.

– «Разоблачение»… Как же ловко подметил. Были облака винили, но вдруг их разоблачили. Стало ясно. Выходит, слово «разоблачение» – это краткая форма «внесения ясности». Но ещё ведь есть слово «облачать», что значит «одевать». Тогда «разоблачили» – значит «раздели». Всё же, облако было раньше, – Дарина ушла в разговор с собой. Мы молча наблюдали.

Спустя двадцать минут пирог стоял на столе. Большая корзиночка из песочного теста, с нежным творожным кремом и утопающей в нём клубникой.

Как-то после пирога с чаем полегчало. В жизнь вернулось немного сладости и тепла. Еда утешает.

– Люба, ты готова сегодня к сеансу?

Вопрос был для меня немного неожиданным.

– Да, думаю можно попробовать. Я отнесу пирога с чаем Андрею и свободна.

– Хорошо, приходи в мою комнату.

Я зашла к Андрею.

– Люб, прикинь, магаз на заправке сгорел, снаряд влетел в машину, в машине взорвался газовый баллон. Ещё, четыре дома – под фундамент. Город в панике. Отец собирается бежать. А у меня лажа с документами.

– Стой, подожди. Что за дома, ты не знаешь?

– Да в «Старухе», туда, ближе к заводу.

– Жесть. А твой дом как? В порядке?

– Вроде, я в многоэтажке, на посёлке живу.

– Слушай, ну я оставлю тебе чай, мне к Дарине нужно.

– Хорошо.

Андрей нервно перебирал пальцами. Я тоже была потрясена: как далеко это зайдёт?

Матвей шёл в комнату.

– У тебя в старой части есть кто-то?

– Нет, а что?

– Прилёты были, погорели дома, магазин на заправке сгорел.

– Офигеть. А ты откуда знаешь?

– Андрей отцу дозвонился.

– Пойду поговорю с ним.

Я подошла к двери комнаты Дарины. Немного страшно перед этим сеансом, но любопытства больше.

– Я пришла.

– Да, проходи, ложись на кровать. Люба, как ты себя чувствуешь?

Легла. После ночи в подвале на неудобном матрасе я почувствовала, как мне хорошо.

– В порядке, если не считать страха, что что-то неожиданно бабахнет.

– Я буду вести сеанс как можно более чутко. Если тебе станет хоть немного некомфортно – говори, я разбужу тебя. Должна предупредить, что в таких условиях проводить сеансы мне не приходилось. Если что-то бахнет – я не знаю, как ты себя поведёшь. Давай договоримся: если громкий звук – ты тут же просыпаешься.

– Хорошо, – я немного заволновалась, – а если с первого раза не получится?

– Начнём сразу со второго.

Дарина заговорила тихо и вкрадчиво.

– Закрывай глаза. Пройдись внутренним взглядом по своему телу и расслабь каждую, даже самую крохотную мышцу. Начни с головы, с лица. Вдох, выдох. С каждым выдохом напряжение сходит, отделяется от твоего тела. Лоб, скулы, губы – всё лёгкое и свободное.

Теперь шея. Вдох, выдох. Затылок расслаблен, горло свободно. Пробегись внутренним взглядом по левой руке. Как только твоё внимание там – напряжение спадает, отделяется от тела. Теперь правая рука. От плеча – до кисти. Напряжения нет, улетело. Грудь. Вдох, выдох. Мышцы спокойны, тебя ничто не сдерживает. Скользи вниз, к туловищу. Вдох, выдох. Тело спокойное и лёгкое. Спина, позвоночник, живот – всё расслабленно и свободно дышит. Взгляд скользит вниз, по бёдрам, мыщцы расслабляются с выдохом. Голень, стопа – всё спокойно.

Волна свежего, лёгкого воздуха, похожего на морской бриз, пронизывает твоё тело от макушки до пят. Это волна спокойствия и расслабления. Ты в уюте и безопасности.

Почувствуй, как сейчас лежат твои кисти. Понаблюдай за пальцами. Сейчас они соприкасаются с тканью. Какую температуру они чувствуют? Тепло или прохладно. Не отвечай, просто чувствуй. Что чувствуют твои стопы, в каком положении они лежат?

Вдох, выдох. Ты стоишь на входе в длинный коридор. Перед тобой двери по левую и по правую сторону. Их много, может быть, сразу и не сосчитать. Иди в первую, ту, что направо. Открыв эту дверь ты попадаешь во время, где тебе девятнадцать. Что ты видишь?

– Милку. Это подруга моя. Мы сидим вдвоём на балконе, на алюминиевой раскладушке.

– Как выглядит этот балкон?

– Болотный зелёный цвет. Сверху перила из маленьких прутиков таких. Старый балкон, советский. Краска местами облупилась. Рядом с Милкой дощечка, на ней горшок с цветком. Правда, Милка сделала из него пепельницу. На земле, на листьях цветка серый пепел.

– Во что ты одета?

– Футболка красная, джинсовые шорты с завышенной талией. В них хорошо видно мою попу.

– А подруга? Как она выглядит?

– Тёмненькая, худая и высокая, в футболке с фиолетовой коровой и в бежевых трусах-шортиках.

– Что вы делаете?

– Раскуриваем бонг.

– Какие ощущения ты испытываешь?

– Мне очень легко. Я втягиваю дым и откидываюсь назад, на раскладушку и кладу ноги на перила балкона. Как только я закинула голову назад, с бельевой верёвки на моё лицо свесился Милкин лифчик. Я смеюсь. Она смеётся. Знаешь, так по кайфу. Я есть сейчас и больше никогда.

– Что делает Милка?

– Курит сигарету и смотрит что-то в телефоне.

– Что-то ищет?

– Хороший, глубокий дип.

– Что вы делаете дальше?

– Слушаем музыку. Шутим. Много смеёмся. У меня от смеха болит живот. Потом целуемся. Потом фоткаемся. У неё «Полароид» или что-то типа того. Она говорит, что хочет сделать «Инстаграм» на своей стене из этих фоток. Они угарные.

– Хорошо. Эта комната размывается и растворяется. Ты выходишь снова в коридор и идёшь дальше. Следующая дверь слева, тебе шестнадцать. Что там?

– Я курю в форточку. Стараюсь быстрее, потому что дождь и тётка скоро вернётся.

– Где ты находишься?

– Дома у тётки.

– Ты у неё в гостях?

– Живу.

– Где твои родители?

– Мама умерла.

– Как ты себя чувствуешь?

– Я ненавижу её. Она конченая.

– Что она делает не так?

– Тётя не даёт гулять с Матвеем, на дискотеку не пускает. Говорит, что я шалавой расту, типа, крашусь сильно. Подзатыльники даёт, чтобы не чавкала за столом и носом не шмыгала.

– Как ты выглядишь сейчас?

– Белая юбка, колготки в сетку и чёрный гольф. Высокий хвост. Хотя, мелкие кудряшки выбиваются постоянно. Меня бесят мои волосы.

– Сколько время?

– Часа три, я только из школы пришла.

– Что будет, если она увидит тебя с сигаретой?

– Полотенцем перетянет, как всегда.

– Чего ты хочешь?

– Сбежать. Я часто хожу к Матвею, типа делать уроки. Лишь бы дома с ней не сидеть. Сбежать навсегда мне некуда, поэтому я хочу, чтобы мне побыстрее стало восемнадцать и я вышла замуж за Матвея. Или ещё у меня был план залететь, чтобы пораньше свалить. Но тётка бы меня точно убила.

– Ты выходишь из этой двери в коридор. Следующая дверь – девять лет. Что там?

– Мы с мамой собираемся на новогодний утренник.

– Где вы?

– У нас дома. В моей комнате.

– Как выглядит комната?

– Я наклеила огромные снежинки на окна. Мне кажется, это очень красиво. Комната обычная: кровать с бордовым покрывалом, старый массивный комод с золочёными ручками. На стене постеры с Бритни Спирс и Кристиной Агилерой.

– Тебе нравилась их музыка?

– Да, очень! Я хотела петь, как они.

– Кем ты будешь на Новый Год?

– Дональдом Даком.

– Почему именно он?

– Мама купила костюм вчера вечером. Других не было, остался тот, который никто не хотел брать.

– Она так долго не могла купить костюм?

– Ей постоянно некогда.

– Кем она работает?

– В милиции. У неё нет на меня времени.

– Ты расстраиваешься?

– Я одна. Обычно прихожу со школы, разогреваю в микроволновке сосиску и ем. А вечером жарю яичницу. Она приходит поздно, уставшая, ей не до меня. В дневник только смотрит иногда. Мне кажется, что я тень.

– Комната стирается. Ты выходишь из неё и идёшь по коридору. Слева дверь. Тут тебе два года. Что ты видишь?

– Какой-то праздник. Я сижу на руках у мамы, она даёт мне компот.

– Вкусный?

– Да, сладко.

– Какого он цвета?

– Красный, похож на клубнику.

– Кто ещё здесь?

– Тётка с мужем, ещё какие-то люди.

– Где твой папа?

– Его не было никогда.

– Что сейчас делает мама?

– Качает меня на коленях.

– Тебе нравится?

– Очень. Мне так хорошо с ней. Вообще, мне в целом хорошо. Я чувствую тепло окружающего мира. Он такой интересный. И мама любит меня.

– Хорошо. Люба, пойдём из комнаты. Ты в длинном коридоре. Перед тобой новая дверь. Заходи в неё. Здесь ты в мамином животике. Как тебе?

– Мокро и тепло. Это приятное ощущение влаги, расслабляющее.

– Ты давно здесь?

– Где-то два месяца. Телу больше, оно уже умеет шевелить пальцами. Это так интересно, управлять ими. Даже не верится, что я это как-то делаю изнутри. Вот как кукловод за ниточки, только изнутри.

– Как ты чувствуешь маму?

– Она большая. Мне кажется, что она большая.

– Люба, мы снова выходим в коридор. Дверей больше нет, только ослепляющий свет впереди. Ты медленно движешься к этому свету, сливаясь с его сиянием. Расскажи мне, что ты видишь?

– Свой дом.

– Как он выглядит?

– О, это так… И не сказать так, сразу. Это не дом-здание. Дом-ощущение души. Здесь я в таком умиротворении.

– А ты видишь что-то вокруг?

– Цвет, разве что. Предметов нет.

– Позволь уточнить: ты видишь вокруг себя пространство, окрашенное в определённый цвет?

– Что-то вроде того.

– Какой это цвет?

– Белый с оранжевым. Там, дальше, есть тёмно-синий.

– Кто-то ещё есть рядом с тобой?

– Нет. Вернее, я чувствую какую-то живую силу рядом, но не вижу.

– Что ты будешь делать?

– Я готовлюсь войти в новое тело.

– У тебя есть имя?

– Алимай.

– Алимай, что ты делала раньше?

– Я выбирала тело для нового воплощения. Ещё место, время.

– Давай посмотрим раньше, в прошлое тело. Как закончилась жизнь?

– Я… Боже…

Я хватала ртом воздух, мне было страшно в этот момент.

– Тряслась в припадке, как эпилепсия или что-то вроде того. Падая, задела умывальник, рассекла голову. Всё случилось очень быстро. Вот я уже смотрю на себя сверху.

– Что ты видишь?

– Молодая девушка. Лежит на плитке, под головой лужица крови. Меня уже нет там, но тело ещё слегка содрогается. С умывальника стекает несколько маленьких ручейков крови.

– Сколько тебе тут лет?

– Двадцать четыре.

– А год какой?

– Тысяча девятьсот шестьдесят четвёртый.

– Ты болела эпилепсией?

– Нет, вроде нет. Это геройка. Мы так называли героин. Я борщанула и случился передоз.

– Как тебя зовут?

Впервые меня окутали приятные воспоминания, я улыбалась.

– Муза.

– Так было написано в твоём паспорте?

– Нет. По паспорту я Николай. Шучу. Там я Светлана.

– Ты весёлая, Света. Кто звал тебя Музой?

– Да, я много шутила и смеялась. Мои друзья меня так назвали.

– Кто они?

– Художники.

– Ты тоже художница?

– Нееее, я их Муза!

– Что делает Муза?

– Спит с художниками.

– Сколько их, Свет?

– Восемь.

– Как это происходит? Ты встречаешься с каждым по очереди?

Мне стало очень смешно. Я расхохоталась.

– Неееет, вовсе не так. Какое же это вдохновение, спать с каждым отдельно?

Мы называли это «Грязный четверг». Собирались в четверг, в восемь вечера на квартире Гогена. Ставили мольберт и табуретку. На мольберт – полотно, на табуретку – водку.

Ребята экспериментировали, искали себя в новом искусстве. Считали, что Фрейд – один из ключевых.

– Ты расскажешь как проходил один из таких вечеров?

– Сначала мы пили водку. Я сидела на красном диване, рядом со мной вмещалось пару человек. Один залез ко мне под платье и начал ласкать. Другие не придавали этому значения, продолжали дальше говорить о тенденциях в искусстве, спорить. Второй, Влад, достал и трогал грудь. Тоже не отрываясь от беседы. Остальные подходили и трогали меня, целовали, когда им хотелось. Потом наступал момент, когда кто-то из них заходил дальше. И глубже. Они сменяли друг друга, заполняя меня везде. В эти мгновения художники брали кисти и рисовали. Наносили небрежные мазки на одно полотно. Они считали, что только так можно запечатлеть пик человеческого наслаждения.

– Что ты думаешь об их картинах?

– Я Муза, а не искусствовед. Не знаю…

– Критики оценили подход?

– Нет, кто-то из художников спился, кто-то как я, сторчался. Парочка просто переросли и бросили искусство.

– Что ты чувствовала в эти моменты?

– Что меня любят. Бесконечно и безоговорочно.

– Почему ты начала принимать наркотики?

– Я очень люблю эмоции. Это мой смысл жизни. Мне не нужны деньги, ну, как, минимум на жизнь нужен, но чтоб прям деньги-деньги – не. Впечатлений хотелось.

– Ты работаешь?

– Нет, мою жизнь оплачивают мужчины.

– Художники?

– Из художников деньги только у Гоги, он иногда помогает мне. Другие мужчины. Я провожу с ними время, они платят за это.

– Проститутка?

– Ну, да, вроде того. Как бабушка. У неё даже был паспорт проститутки, в начале века.

– Она жила в России?

– Да.

– Откуда ты знаешь про паспорт?

– Мама рассказывала, что так можно было получить прописку в городе, ну, в борделе, короче.

– Как ты познакомилась с художниками?

– Гога вечеринки устраивал часто. Ну, не такие, как «Четверг», поскромнее. Там и познакомились.

– Света, что ты помнишь из своего детства?

– Очень хочу есть. Зима, в доме до дрожи холодно. Еле-еле потрескивает печь. Я прижалась к грубке грудью и растянула руки в разные стороны.

– Сколько тебе?

– Четыре.

– Кто с тобой рядом?

– Маленький брат.

– Сколько ему?

– Недавно родился, кроха совсем. Даже играть не умеет ещё.

– Что вы делаете?

– Ждём маму.

– Куда она ушла?

– За едой, к немцам.

– А где немцы?

– У нас в деревне.

– Почему они дают вам еду?

– Не знаю, мама плачет обычно, когда приходит от них. Она приносит хлеб и сахар в кубиках. А один раз целую курицу принесла. Соседи не любят маму. У неё нет друзей, она всегда грустная.

– Света, а где твой папа?

– Папа на войне, Родину защищает!

– Как ты себя чувствуешь?

– Мне плохо из-за войны. Страшно. У нас за деревней танки стоят и бабах – грохочут. Мир злой, плохой. Мама говорит, что мы прокляты.

Я расплакалась.

– Света, тебя окутывает бело-оранжевый свет и тебе становится легко и свободно. Ты расслаблена. Всё спокойно, ты проснёшься, как только я щёлкну пальцами. Три, два, один.

Раздался хлёсткий щелчок. Я открыла глаза. Первую минуту не могла пошевелиться. Я столько всего пережила, что не умещается в голове. Странно, как это всё может вмещать душа. Я перестала плакать.

– Как ты себя чувствуешь?

– Пиздец, положа руку на сердце. Бэд трип какой-то. Я не думала, что у меня такая сложная биография.

– Ты заметила, что у женщин твоего рода похожая судьба?

– Да, все шлюхи.

– Какой была твоя мама в текущем воплощении?

– Меня родила поздно, отец по классике – сунул, высунул – и в космос. Я особо не знаю, гуляла она или нет. Говорит, что как я родилась – она запрягалась и работала без передыху.

– У тебя есть проблемы со здоровьем?

– Да, особенно сейчас чувствуется, когда нервничаю. И по женски, такое. Вечно простужаюсь.

– Ты понимаешь, в чем причина?

– Блядство и наркота?

– Да. За тобой тянется этот шлейф. В этой жизни, как я вижу, ты тоже не брезгуешь веществами.

– Ну, было, да. Но я по лёгким, геры с кокой не было. Дарина, ты же тоже пробовала, говорила?

– Не то, чтобы я этим горжусь. Это было для расширения сознания и всего несколько раз, в лаборатории, под контролем медика. Ты ударилась об умывальник левой бровью?

– Да. Я же не говорила об этом, как ты поняла?

– У тебя там родимое пятно.

– Это что-то значит?

– Исследователь реинкарнации Ян Стивенсон заметил взаимосвязь: раны прошлого проявляются в новом теле как родинки. Нельзя сказать, что в ста процентах случаев это так, но бывает часто.

У меня по коже пошли мурашки. Это невероятное, мистическое переживание.

– Видишь как, твой интерес к сексу вряд ли можно отнести к переизбытку энергии и жажде познать любовь. Мы имеем дело с травмой. С глубокой травмой, которой, может быть, не одна сотня лет.

– Мне чёт неловко из-за истории с художниками. Это трэшак какой-то.

– Люба, я всякое слышала. Поверь, твоя история не хуже других. У тебя есть желание измениться?

– Да.

– Это главное. Ладно, на сегодня хвалит. У тебя много материала для размышлений. Это не всё, нам желательно дойти до более ранних воплощений, чтобы точно понимать причины мучений.

– Спасибо, Дарин.