Читать книгу Девятый круг. Ада - Юлия Верёвкина - Страница 6

– Мне пора. – Лерка вышла из ванной и немедленно начала собираться. Хотя она уже была здесь, не сразу нашла, где оставила сумку. Точно, в коридоре. Дурацкая у этого Вадима комната – кроме кровати и компьютера на крошечном столике, нет ничего. Ах да, ещё стул, на котором горой свалены его джинсы и майки. И полотенце у него какого-то отвратительного мышиного цвета, вытираться неприятно. Лерка удивилась вдруг вспыхнувшему раздражению – раньше Вадим казался ей неплохим парнем с хорошим чувством юмора и крепкими плечами. Глянув на него сейчас, – он хмуро курил у форточки и ворчал, что опять она убегает рано и внезапно, – Лерка поняла: с ним пора завязывать. Мало ли их таких было. Витя: хорошее чувство юмора, пустой кошелёк, идиотские плакаты в комнате. Сашка: «ауди», дешёвое пиво в холодильнике и бутылки под кроватью. Димка: пьёт кипяток, чуть подкрашенный чайным пакетиком, и без меры обливается дешёвым одеколоном. Коля. Никита. Денис… Безответно влюбившись однажды в четырнадцать и проревев пару месяцев, Лерка решила, что больше такой глупости не сделает. С тех пор от ребят отбоя не было.

Она шла по августовскому снегу, предвкушая, как заберётся под одеяло с книжкой и шоколадкой. Но за дверью её ждал неприятный сюрприз: на коврике стояли незнакомые ботинки.

Лерка так и застыла на пороге, даже не вытащив ключа из замочной скважины. В квартире кто-то был, и явно не хозяйка притопала в здоровых мужских туфлях на шнуровке.

У Лерки застучало в висках – она здорово испугалась.

– Серёж? Макс? – крикнула она наугад. Никто не отозвался, и она уже хотела со всех ног броситься вон из квартиры, как из комнаты вышел незнакомый человек. Больше того – незнакомый священник.

Лерка замерла, вжавшись в дверной косяк.

– Извините, – священник улыбнулся. Это был молодой человек с собранными в хвост светлыми волосами. – Вы – Валерия?

Прежде Лерку так называла лишь Разбегаева – обычно перед тем, как отправить на пересдачу. Поэтому прошло секунд тридцать, прежде чем она настороженно кивнула:

– Да… я.

– Вы уж меня простите, это страшно невежливо с моей стороны, но мне нужно было срочно прийти сюда. – Он объяснялся неторопливо, помогая себе плавными, неширокими жестами красивых рук. – Я сын вашей квартирной хозяйки. Роман.

Лерка почувствовала, что медленно сползает по косяку.

– Я хотел забрать кое-какие свои вещи, – добродушно улыбаясь, сказал Роман. – Вот только не все нашёл. – И он посмотрел на Лерку вдруг посерьёзневшим и внимательным взглядом, словно она могла что-то в этом прояснить.

Лерка же поняла только одно: этот Роман без неё и Сергея шарил по квартире, набитой их вещами. И ещё жалуется, что чего-то не нашёл.

– Вы проходите, – пригласил Роман. Тут только Лерка сообразила, что дверь до сих пор открыта, она топчется на пороге, а в её квартире хозяйничает чужой. Она ещё раз критически посмотрела на него, но решила, что на грабителя-рецидивиста он не похож – хотя при желании надеть рясу может кто угодно.

– Как зовут вашу маму? – требовательно спросила Лерка.

Роман рассмеялся и назвал имя. Оно совпало с тем, которым представилась квартирная хозяйка. Подозрительно прищурившись, Лерка вошла и прикрыла дверь.

– Чаю? – предложила она только для того, чтобы подчеркнуть: хозяйка здесь всё-таки она. Но Роман неожиданно согласился.

– С удовольствием.

Лерка от такой наглости чуть не упала. Скрыв досадливую мину, отправилась в кухню. Роман – за ней.

– Печенье у вас аппетитное, – улыбнулся он.

Лерка с сомнением покосилась на вазочку с крекером трёхнедельной давности и неуверенно кивнула.

Они пили чай, и Лерка беззастенчиво разглядывала его. Молодой, симпатичный… Как такие только в священники идут? «Впрочем, это довольно эстетично – такой красавчик с крестом в одной руке и Библией – в другой», – нервно теребя в руках чайную ложку, подумала Лерка. Тут она вспомнила о Евангелии, найденном в кладовке. Это её немножко успокоило.

– Лера, скажите, вы обои случайно нигде не срывали?

Лерка поперхнулась.

– А вы что, не видите – вся квартира ободрана!

Роман не смутился. Скорее, кивнул сам себе разочарованно.

– Да, знаю, звучит довольно глупо. Но, может быть, случайно…

– Как можно случайно сорвать кусок обоев? – рассердилась Лерка.

Священник вздохнул.

– Плохо, что не срывали.

Лерка захлебнулась чаем. Откашлявшись, неуверенно взглянула на Романа:

– Вы шутите, да?

– Разве? – в свою очередь удивился священник.

Тут Лерка решила, что наконец поняла смысл выражения «не от мира сего». И поверила в то, что это определение действительно подходит священникам.

Роман поспрашивал её об учёбе, о работе Сергея и родителях, но взгляд его точно упёрся в какую-то мысль – видно было, что интересуется он только из вежливости. Не забыл уточнить, ходит ли она в церковь. Когда она ответила, что редко, на его лице появилось выражение, будто он не то что ожидал – знал, что именно так она и скажет.

– А брат? – тем же тоном постороннего взрослого, который расспрашивает ребёнка о делах в школе, осведомился он.

– Тем более, – хмыкнула Лерка, ожидая душеспасительной беседы. Её не последовало: Роман всё так же смотрел куда-то перед собой.

– Он журналист, говорите? О чём пишет?

«Тебе же неинтересно! – возмутилась про себя Лерка. – Топал бы себе на здоровье и думал о чём захочется. Можно подумать, что страшная грубость – не задать вопроса о работе и учёбе. Хотя ни одному нормальному человеку это не интересно. Ещё бы детские фотографии попросил посмотреть». Она старалась убедить себя, что абсолютно спокойна, но всё же нервно наматывала на палец прядь чёрных волос.

– Всякое социальное. Кого где обидели, где власти чего не так сделали…

Роман посмотрел на неё всё тем же взглядом, который обычно называют отсутствующим.

– Опасная тема. Где кому дорогу перейдёт – и всё, костей не сосчитает…

– Ой, да ладно! – перебила Лерка, усмехнувшись. – Как раз по нашим-то временам никому дела нет до того, что ты пишешь. Это уж как хозяин газеты скажет, так и работаешь. Пиши – не пиши, а мира не изменишь. Про мэра сколько вон писали! И вор, и убийца – а он всё равно который год выходит и поздравляет город с праздниками. С улыбкой, как ни в чём не бывало. И чихать он хотел на то, что про него пишут в газетах.

Роман рассеянно кивнул.

– Да, про Казанина давно ходят очень тёмные слухи.

Лерка раздражённо покосилась на священника.

– Какого Казанина? У нас уже три года Смирнов.

Роман выразил вежливое удивление. Лерка посмотрела на него с подозрением.

– Как же вы ухитрились этого не заметить?

– Ну, как раз около трёх лет, а собственно, и несколько больше, я был за семьсот километров отсюда. – Он улыбнулся. Лерка неожиданно для себя заметила, что ряса ему идёт.

– Навестить маму приехали? – понимающе уточнила она.

– Ну… вроде того.

Роман поднялся и поблагодарил за чай. При всей своей вежливости он, не спрашиваясь, прошёл в комнату и зачем-то подошёл к балкону, заглянул за штору.

– Лера, есть у вас клей?

У Лерки вытянулось лицо, она кивнула, но тут заметила, что солидный кусок обоев справа от балконной двери был оторван. «Ах, это я обои срываю!» – Весь её кипучий темперамент вылился на священника. Она высказала, нет, прокричала всё, что думает о человеке, который в отсутствие хозяев проникает в дом. «Раз вы сын хозяйки, думаете, вам всё можно, а мы вроде бедных родственников, которых и спрашивать не надо? Думаете, ваша квартира? Мы с братом за неё платим!» «Мы» было сильным преувеличением, но Лерку это не смущало. Как ни странно, Романа тоже. Он мягко улыбнулся. Лерку это взбесило окончательно. Но не успела она выкрикнуть ни слова, как он успокаивающе заговорил:

– Я вас прекрасно понимаю. Но видите ли, по молодости я тут оставил кое-какие… сбережения. Это звучит глупо, но тогда мне казалось, что это надёжное место. Потом мне пришло в голову, что обои можно переклеить, но я вижу, они всё те же. А вот сбережения пропали. Если бы их нашла мать, она, конечно, сказала бы мне. Значит, не она. И не вы. – Он вздохнул. – Может, кто из прежних жильцов… Жаль. Мне бы они сейчас очень пригодились.

Лерка хмуро молчала с минуту, в упор глядя на него. Потом молча принесла клей.

Когда с делом было покончено, Роман извинился. Тогда Лерка снизошла и пробормотала что-то насчёт того, что «тоже была не совсем права», даже спросила, есть ли он «ВКонтакте», и так удивилась, увидев задумчивый кивок, что предложила ещё чаю.

– А разве вам… положено?

Роман рассмеялся, и Лерка подумала: «Совсем как нормальный парень».

– Во-первых, давай на ты, я не такой старый, – предложил он. – Во-вторых, честно говоря, я ушёл из церкви – сегодня рясу сниму и больше не надену. В-третьих, да, положено.

Роман в Леркиных глазах становился всё интереснее.

– Ты женат? – начала она атаку, хотя прекрасно видела отсутствие обручального кольца, – завязывала душевный разговор.

Роман заметно помрачнел и покачал головой.

– А что так? – Лерка небрежно откинулась на стуле и перебросила волосы на одно плечо, полагая, что так она особенно эффектна.

Вопрос, а точнее, осознание того, что надо отвечать, явно раздосадовал Романа. Он улыбнулся, но как-то вымученно:

– Не сложилось.

Лерка не сдавалась:

– А девушки тоже нет?

Роман посмотрел на неё с насмешливым изумлением:

– Откуда такой интерес?

Но Лерку смутить было не так просто.

– Не хочешь – не отвечай. – Она нарочито пренебрежительно пожала плечами.

Роман вздохнул, и в лице его как-то враз не осталось ничего смешливого.

– Знаешь, тут правда нечего ответить. Лучше бы её не было. Лучше бы – никогда… Я её четыре года не видел, а она… Это зависимость.

Лерка удручённо посмотрела в окно, приготовившись слушать исповедь. Безнадёжно влюблённый – это ж надо, чтобы ей так не повезло! Её внимание уже улетало из этой кухни, когда она заметила, что Роман пристально смотрит на неё – и в глаза его вернулись искорки.

– Впрочем, мне уже давно пора лечиться, – сказал он, взял салфетку, написал на ней фамилию и протянул ей. – Найди меня в соцсетях, поболтаем.

Роман взял плотно набитый пакет, который ждал его рядом с ботинками и который Лерка сразу не заметила, и наконец ушёл. Закрыв за священником дверь, она некоторое время вертела в руках салфетку, потом усмехнулась. Лечиться так лечиться, почему бы и нет? Выступит в роли сестры милосердия…

В комнате Лерка задумчиво покосилась на то место внизу стены, которое аккуратно заклеил Роман.

«Здесь были бабки», – тоскливо подумала она. Сбережения, которые надо прятать под обоями, в её воображении выросли в астрономическую сумму.

Прежние жильцы. Вполне возможно. Лерка тут же возненавидела их, кто бы они ни были.

Пикнул домофон. «Серёжка», – констатировала она. И задумалась. Если бы она нашла кучу денег, она бы ему сказала? Наверное, да. По крайней мере, сразу бы завопила: «Серёж, смотри!» Но если бы его не было дома… У неё оказалось бы время подумать, остыть. Пожалуй, Лерка не могла утверждать, что сообщила бы о своём открытии. И уж точно она бы долго думала перед тем, как решить поделиться такой новостью. Кто знает, может, Сергей…

Дверь открылась. Сергей вошёл весь в снегу и довольно злой.

– Ты готовила что-нибудь?

– Пельмени в морозилке, – отозвалась она.

Он буркнул что-то себе под нос.

– Только пришла, что ли?

Тут Лерка заметила, что так и не переоделась в байковую рубашку, в которой ходила по дому.

– Нет. Тут, представляешь, такая фишка…

Она рассказала о священнике. Денег она не находила, скрывать было нечего. Зато за лицом брата Лерка наблюдала внимательно. Когда дело дошло до обоев, он заметно оживился. Правда, это ни о чём не говорило: любому нормальному человеку показалось бы любопытным наличие клада у себя дома.

– Он сказал, сбережения?

Сергея это немного озадачило. Но потом он сообразил – не для того те снимки так тщательно прятались, чтобы болтать о них.

– Молодой священник-то? – как мог безразлично спросил он.

– Тридцатника, поди, нет. Лет двадцать восемь, может. Симпатичный такой.

– Ну-ну! Ты мне ещё про цвет волос расскажи! – Он насмешливо скривился, гадая про себя, попадётся сестра на эту удочку или нет.

Лерка попалась.

– И расскажу! Светлые волосы. Тоже симпатичные. В хвостике. – Она с вызовом посмотрела на брата. Но он уже знал всё, что его волновало.

Мужчина на фотографии был молод. Блондин с собранными в хвост волосами. Это всё объясняло. Большинству людей нет нужды прятать такие невинные кадры. Но священнику… Сергей вспомнил алый шарфик, кочующий от снимка к снимку. И усмехнулся, уже не слушая Лерку, которая гадала, кому достались деньги из-под обоев. Всё оказалось гораздо проще, чем казалось.

Бреясь в ванной, он вспоминал снимки. А девчонка-то хорошенькая! Эх, батюшка…

Лерка сидела на кровати и, едва брат вошёл в комнату, уставилась на него сверлящим взглядом. Он усмехнулся про себя и улёгся на диван.

– Не стыдно подозревать родного брата в таких вещах? – спросил он.

Лерка хотела изобразить недоумение, передумала и честно призналась:

– Ни капельки.

– И почему я не единственный ребёнок в семье? – добродушно повторил Сергей старую шутку. Лерка швырнула в него подушкой, которую он немедленно положил под голову, и оба успокоились.

Ночью Лерка, осенённая подозрением, заглянула в кладовку. Так и есть: коробки с обрывками писем, тетрадками, Евангелием и алым шарфом там больше не было.

Птица кричала резко, пронзительно и жалобно. Она испускала тонкий вопль в городскую ночь, будто выстреливала длинной тонкой иглой. Её крик становился всё чаще и чаще. Если раньше казалось, что она просто такая вредная, эта птица, то теперь, когда её механические вопли иногда прерывались тонкими всхлипами, было похоже, что она кричит сквозь рыдания и страшную муку.

Лерка в очередной раз в бешенстве перевернула подушку.

– Серёж, убей эту сволочь. Я так больше не могу.

Был второй час ночи, но она знала, что брат не спит. Птица не давала им спокойного сна уже две недели, с тех пор, как поселилась где-то рядом. Она кричала только по ночам, но так громко, что и сквозь закрытые окна разрезала сознание пополам. Её крик звучал как нож, которым резко проводишь по мокрому стеклу. Иногда в этом страшном визге прорывался такой надрыв, что Лерка съёживалась под одеялом, а по локтям пробегали мурашки.

– У меня нет даже банальной пневматики, – хмуро отозвался Сергей, и по голосу было понятно, что он глубоко об этом сожалеет. – И эта тварь не могла поселиться низко на дереве, не настолько она тупая. За такие концерты её бы в первую же ночь приговорили.

Лерка раздражённо вылезла из кровати и подошла к окну. Во дворе тускло светил единственный фонарь, но темно не было: снег делал сам воздух нежно-сиреневым, в нём чётко прорисовывались колченогая лавка, сломанные качели, помойка, песочница, плешивый пёс, пробежавший по бордюру, – всё, кроме проклятой птицы.

Лерка смотрела на снег. Пятнадцатое августа. До сих пор каждый год в это время она объедалась сливами – у них в деревне был небольшой садик. Но всё погибло, помёрзло, и даже как-то смешно казалось вспоминать о временах года. Стояла глубокая, суровая зима – или лето? Как правильнее? Озябший термометр за стеклом показывал минус двадцать семь. Двор казался вымершим, пёс, мелькнув, скрылся из виду. Лерка хотела нырнуть обратно под пуховое одеяло. Вот только эта птица кричала и кричала навзрыд.

– Она издевается, – жалобно простонала Лерка.

– Тебе-то что, – буркнул Сергей. – Тебе рано не вставать, отоспишься, когда уснёт эта пернатая скотина. А я уже вон сколько приползаю на работу с такими синяками под глазами, что девчонки прикалываются. Думают, я по девкам шатаюсь целыми ночами. А я не сплю из-за какой-то птицы, чтоб она замёрзла!

Синоптики делали жуткие прогнозы, власти объявили чрезвычайную ситуацию. В этом году на всей территории страны не будет собрано ни единого зёрнышка, ни одной картофелины. Политики орали до хрипоты, споря, кто из них больше не готов к такому положению, а Лерке Волковой в маленькой квартирке в провинциальном городе было страшно.

– Когда же она замёрзнет! – зло повторил Сергей.

И хотя Лерка отчаянно ненавидела эту птицу, и уши сжимались от каждого ежесекундного вопля, что-то неприятно шевельнулось внутри. Если она так бодро кричит при минус двадцати семи, какой нужен градус на улице, чтобы она замёрзла? И Лерка неожиданно подумала: если птица перестанет кричать, начнут погибать не только пшеница и огурцы.

Вздрогнув и поджимая пальцы на озябших ногах, закутанных в две пары шерстяных носков и присланные матерью из деревни валенки, она побежала обратно в кровать.

Метеорологи не предсказывали ничего утешительного. Снег не просто отказывался таять – синоптики грозили резким похолоданием. «Куда больше?» – ахнул Сергей, сидя на пресс-конференции в местном гидрометцентре: когда он выходил из дома, на градуснике было минус тридцать три. Ему квалифицированно объяснили, что это далеко не предел, зима, которая, по сути, уже началась, обещает быть исключительно холодной, не исключены температуры до минус сорока уже на этой неделе, и «такие погодные условия сохранятся до конца августа», как деловито и серьёзно сообщила Катя журналистам, с которыми держалась почти не скованно, хоть и давала интервью впервые. Вообще-то она была выездным специалистом; впрочем, всё, что Сергей знал о её работе, сводилось к вечным шуткам о достоверности прогноза погоды на 50 процентов и о самочувствии озимых в соседних районах.

Когда все вышли покурить с журналистами, Сергей отозвал Катю в сторону.

– Ну теперь давай объясняй мне профессионально, откуда это всё взялось? – Он кивнул на сугробы во дворе гидрометцентра.

Катя флегматично заправила каштановую прядь под вязаную шапку и, затянувшись, призналась:

– А шут его знает, Серёж. Никто ничего понять не может.

Сергей так и застыл с зажигалкой в руках.

– Подожди… А сейчас ты что втирала? Ну, все эти бла-бла-бла на полчаса?

Катя скривилась.

– Нет, а ты хотел, чтобы мы вышли и сказали: «Ой, надо же, как интересно получилось!»? Да нет, в принципе, обоснования-то находятся – штука в том, что у всех они разные. Может, и правда объективные причины, только по-моему – полная аномальщина. Во всяком случае, – она усмехнулась, – в универе такому не учили.

Докурив, они попрощались, и Сергей отправился в редакцию писать очередной материал про августовские морозы, размышляя над признанием Кати и качая головой: ох уж эти синоптики…

В корреспондентской комнатке никого не было. Сергей поставил чайник и вдруг услышал характерный звук за спиной: загружался компьютер. Озадаченно нахмурился: он точно помнил, что не успел его включить. Но очевидность явно восставала против памяти. Впрочем, сила привычных жестов в том и заключается, что их не замечаешь… Придя к такому выводу, Сергей хотел было отвернуться, но заметил вместо привычной змейки вспыхнувшие на экране слова: «Они гуляли под чистым августовским снегом».

Сергей замер, ошарашенно глядя на монитор, но буквы уже исчезли. В этот момент раздался телефонный звонок.

Запах был насыщенный, глубокий, волнующий. В нём совсем не выделялось конкретных нот – никаких там елей или трав. Но он будоражил, даже мурашки побежали по позвоночнику, и Лерка, закутавшись в рубашку Романа, поднесла воротник к самому носу, чтобы поглубже вдохнуть аромат одеколона.

Наслаждаясь запахом, она повнимательнее обвела взглядом комнату. Просто, почти бедно. Печь – настоящая, дровяная! – кровать, стол, нетбук на стопке книг, маленький ЖК-телевизор на стене, иконы в одном углу и старинное зеркало – в другом. Квартира, которую Лерка и Сергей снимали у матери Романа, была обставлена куда современнее. «Не представляешь, как бы я хотел здесь всё изменить! – с тоской в голосе признался Роман, приведя её в этот по меньшей мере столетний дом. – На работу я устроился, вот сейчас деньги появятся – и…» Впрочем, дальше Лерка не слушала, ей было вполне достаточно информации, что мать Романа сегодня – в ночную смену и не застанет её, щеголяющую лишь в расстёгнутой сыновней рубашке.

Сначала были несколько вечеров в соцсетях с трогательно-серьёзными разговорами о смысле жизни, искусстве и политике. Потом два свидания в кафе, на которых они легко проболтали по несколько часов. Говорили обо всём, кроме истории несчастной любви Романа. Лерка, успевшая выдать пару пустяковых эпизодов из своего прошлого, сгорала от любопытства и пыталась что-то выведать. Роман пресёк все попытки фразой: «Поверь, это отвратительная история, и мне очень хочется никогда её не вспоминать». Эпитет «отвратительная» показался Лерке достаточно веским аргументом, и она отстала. А вскоре Роман пригласил её поужинать у него дома. «Посмотришь, в какой дыре я живу, и убежишь». Только Лерке до подгнившего пола, непроведенного АОГВ и примитивной канализации не было никакого дела. Она деловито погасила свет, оставив ночник над кроватью, включила музыку в нетбуке и приготовилась к романтике. Впрочем, Роман продолжал говорить о высоких материях. Лерку привело в восторг, что, несмотря на полумрак, было очевидно: бывший священник смущался и даже чуть краснел от столь вопиющей интимности третьего свидания. Пожалуй, он бы ближе к полуночи стал провожать её домой, если бы Лерка не уселась ему на колени так решительно, что сомнений в том, чем она намерена заниматься, остаться просто не могло.

За дверью послышался топот – Роман, покурив, вернулся с крыльца и стряхивал снег с ботинок.

– Обалденный у тебя одеколон! – крикнула Лерка, вертясь перед зеркалом; рубашка Романа, как и вещи всех её бывших мужчин, безусловно, ей очень шла.

– Обалденный у меня что? – посмеиваясь, переспросил Роман, входя в комнату из сеней. В ночной тишине дома он вдруг стал и раскованным, и уверенным. Лерка поймала себя на мысли, что ей нравится смотреть на него такого – спокойного, отдохнувшего.

– Одеколон! – Она обернулась к нему и с блаженной улыбкой зарылась лицом в рубашку. – Что за марка? Просто с ног сшибает! С ним все девушки – твои!

Лерка ожидала, что её слова польстят Роману. Но вышло наоборот.

– Я уже четыре года не пользовался одеколоном, – медленно сказал он. Спокойствие с его лица как ветром сдуло. Роман, озадаченный, подошёл к Лерке и нагнулся, вдыхая запах. Потом сделал шаг назад и нахмурился, напряжённо о чём-то размышляя.

– Ром, что…

Он сделал протестующий жест, не давая ей договорить.

– Ты её взяла из шкафа? В ящике нашла или на дальней вешалке? Может, она из старых… – Роман с сомнением рассматривал рубашку на девушке. Та покачала головой.

– Ром, ты с ума сошёл? Да тут она, на спинке стула висела.

Роман, вздохнув, сел на кровать и спрятал лицо в ладонях. Он не менял позы довольно долго, и Лерка, не выдержав, приблизилась и нежно провела рукой по его густым светлым волосам.

– Да что с тобой?

Роман покачал головой, отнял руки от лица и, притянув Лерку к себе, поцеловал. Затем откинул одеяло с кровати.

– Поздно совсем. Давай спать.

Убаюканная теплом мужских рук, Лерка уснула мгновенно. Но через пару часов, выпав из одного сна и не успев попасть в другой, проснулась. Романа рядом не было.

В глухой тишине дома, за стеной, Лерка различила еле слышное движение, похожее на царапание. Слегка встревоженная, она закуталась в одеяло и вышла в сени.

Роман сидел на пороге чулана. Перед ним стояла бутылка коньяка. Рюмки рядом не было, но, похоже, ему это не мешало. Над головой Романа серую дверь чулана кокетливо обрамлял красный муаровый шарфик. Лерка удивилась, что не заметила такой неуместный элемент декора сразу, когда пришла. Она с недоумением, переходящим в испуг, наблюдала, как её новый парень кухонным ножом вырезает на дверном косяке восьмиконечный крест.

Он поднял на неё глаза и, вздохнув так, будто получил сообщение, что всю оставшуюся жизнь ему без выходных грузить вагоны, отложил нож и отхлебнул из бутылки.

Некоторое время оба молчали. Наконец Лерка, чувствуя, что замерзает в продуваемых сенях, ровным тоном сказала:

– Может, объяснишь.

Роман обречённо взглянул на неё.

– Не отпускает, – выдохнул он и сделал ещё глоток. – До сих пор не отпускает.

– Что не отпускает? – не поняла Лерка.

Роман глазами указал вверх.

– Это же не ты сделала?

Через пару секунд до Лерки дошло, что он имеет в виду шарфик.

– Нет, конечно, – фыркнула она.

Роман кивнул.

– Вот и я так думаю, – сказал он и надолго припал к коньяку. – Говорю же: не отпускает…

Лерке стало страшно. В конце концов, что она знает о хозяйкином сыне? Несколько десятков сообщений да пара не слишком шикарных ужинов. А может, он сумасшедший… и сбежал не из церкви, а из психушки?

– Почему ты сидишь здесь? Холодно же.

– Холодно – это ещё не беда, – сиплым от алкоголя голосом сообщил Роман. Вдруг он резко встал на ноги, сорвал шарфик с косяка, плюхнулся обратно на порог и принялся яростно резать тонкую ткань на кусочки. Лерка, распахнув глаза, с нарастающим страхом наблюдала, как старые доски усеиваются алыми клочками.

– А что в чулане? – Она думала, что сможет вывести разговор в нормальное русло. Но Роман встретил её вопрос смехом, перешедшим в заунывный стон.

– Иди да посмотри, – вздохнул он тяжелее прежнего. Лерка перешагнула через бутылку, его колено и оказалась в узком помещении, по которому блуждали сильные запахи трав, пыли и ветхости. Лампочки здесь не было, в чулан падали лучи света из сеней. Лерка разглядела верёвки, на которых скорчились пучки трав, пару сундуков из тех, что чаще увидишь в кино, чем в жизни, корзины…

– Душица с прошлого года, что ли, осталась? – спросила она.

– Если бы… – ответил Роман за её спиной; слышно было, как забулькало в бутылке.

Лерка пожала плечами, протянула руку к одному из пучков – и тот медленно закачался, не дождавшись её прикосновения. Она застыла, ничего не понимая. Ей стало страшно.

– Рома! – жалобно крикнула она, повинуясь детскому желанию: пусть он войдёт и уведёт её отсюда за руку. Будто в ответ на звук её голоса, в дальнем углу чулана что-то зашуршало, и паралич первого шока спал с Лерки. Отведя наконец взгляд от мерно раскачивавшегося пучка, она посмотрела в ту сторону. На долю секунды ей показалось, что она увидела кого-то за сундуками. Лерка готова была завопить, но тут Роман обернулся через плечо.

– Ну что, много интересного нашла?

За сундуками, конечно, никого не было, и пучок душицы – или что бы там ни сохло – висел неподвижно. Под бешеный стук сердца Лерка вышла из чулана, где её неожиданно крепко обнял Роман.

– Лерок, прости. Пожалуйста, прости. Ты замечательная, правда. Я думал, всё у нас может получиться, вытащишь ты меня, но… мой случай, похоже, совсем запущенный. Прости ещё раз. Ты только не думай, что я с тобой так хотел, на одну ночь, очень тебя прошу, даже в голову ничего подобного не бери. Честное слово: в мыслях не было! Просто… это сложно объяснить…

Пьяный Роман продолжал бессвязно оправдываться. Лерка рассеянно гладила его по волосам, машинально приговаривала, что всё будет хорошо. А сама думала, что никогда больше не придёт в этот дом. И тараканы в голове Романа слишком буйные, и она не знает, как вести себя в неадекватных ситуациях… И то, что, возможно, мелькнуло в глубине чулана, смотрело на неё слишком недобро.

– Привет, что ты делаешь сегодня вечером?

Бархатистый женский голос в трубке. Всё ещё не пришедший в себя после надписи, мелькнувшей на мониторе, Сергей уточнил:

– Эээ… Вы куда звоните?

– Сергей? Тот, который у перехода? Ну, помнишь? Я, кажется, тогда не сказала – меня зовут Ада. Не узнал? Не важно. Слушай, у меня мало времени, но я хочу кое-что тебе показать. Значит, давай у памятника этому… как его… Скобелеву… или Кутузову… ну, на коне который… а, Георгию Победоносцу! В семь, договорились?

– Ада… – Сами собой вспомнились холодные ладони на его закрытых глазах. – Ну… наверное…

Собеседница истолковала его задумчивое мычание весьма однозначно:

– Вот и отлично! Смотри не опаздывай, в семь у нас уже автобус!

Сергей слушал короткие гудки секунд десять, прежде чем осознал, что разговор окончен. Его ждут сегодня в семь. На автобус. Чёрт знает какой. И куда он идёт. И зачем.

«Больная какая-то!» – сердито подумал он, закуривая. Делать ему больше нечего, как в мороз ехать куда-то с малознакомой замужней женщиной! У него, между прочим, дела, и отоспаться надо, и…

Без пяти семь он подошёл к памятнику «на коне».

Ада уже ждала его. И снова Сергей поразился, до чего она крошечная, почти игрушечная. Где она берёт одежду такого размера – в детских магазинах? Но из-под объёмного капюшона чернели глаза – не просто взрослые: древние… Очень жёсткие глаза, подумалось вдруг ему.

– Не вздумай спрашивать меня, куда мы едем! – попросила Ада, подходя к нему и забирая его ладонь в кожаной перчатке в свою, неприкрытую, а затем негромко добавила:

– Привет.

Было в её руке – или в глазах? – что-то, лишающее собственной воли. Сергей с интересом ждал продолжения, превратившись в самого покорного зрителя. И вот в следующее мгновение подошёл автобус. Взглянув на номер, Сергей оторопел.

– Это же пригородный!

– Ну да. А ты какой хотел, сразу междугородный? Не спешите, молодой человек, мы только познакомились. – И Ада спокойно, но настойчиво затолкала его в фыркающий и трясущийся пазик.

Сергея этот незапланированный выезд из города очень тревожил. Но было в Аде что-то такое, от чего почти подсознательно ему хотелось ехать с ней; даже сейчас, положив голову на жёсткое сиденье пазика, он вдыхал аромат её духов, и ему казалось, что это запах какого-то другого мира, где девушки не просят вынести мусор и где нет тоскливого чувства привыкания… Он не знал об Аде ничего и ещё, пожалуй, не мог чётко сказать, зачем идёт за ней, но его будоражила новизна ощущений.

У Сергея было много вопросов, но… Он очнулся от того, что Ада трясла его за плечи, – оказалось, задремал, хоть и не мог понять, как это получилось. В автобусе уже никого не было, и водитель прикрикнул, чтоб они поторапливались. Сергей машинально обругал его и вышел на улицу.

Столбик термометра не поднимался выше минус 30 градусов вот уже полтора месяца, но Сергей, как и все, не мог привыкнуть к холоду, который не пронизывал – мгновенно вцеплялся в человека, едва тот высовывал нос на улицу, как бы сначала напуская страха перед морозом, который заберётся во все вены и артерии минуты через три – не больше. Но когда Сергей увидел белые сосны, которые высились вокруг, все остатки смутной романтики, которая кружилась в нём по дороге, выветрились вместе с мерзким ветерком.

– Где мы?

– Я завяжу тебе глаза.

Его «ЧТО???» утонуло в её варежке. На глаза лёг шерстяной шарф.

– Так даже теплее, – шепнула Ада.

И тут Сергея перестало волновать всё. Даже если нашлись идиоты, которым требуется его скромная заначка и ноутбук и они поджидают его с финками в лесу, даже если через минуту он окажется у оголтелых сатанистов, даже если ей просто нравится приводить людей в лес и оставлять их замерзать под ёлочкой – он будет идти с ней, сжимая крошечную ладошку.

Снег отчаянно скрипел под ногами, будто он шёл по попкорну. Холодно было жутко, и он подумал о противной птице в их дворе – неужели она это переживёт? У неё же, кроме перьев, и нет ничего… И может, стоит купить тот безумно дорогой финский пуховик – вдруг это хоть немного поможет? В Африке, говорят, тоже минус 30… Интересно, постирает ли Лерка его тёплый свитер? Конечно, нет… Ох, чёрт, завтра же ещё на работу… Как же холодно! Но нет, это не конец света. Выжили же древние в XVII веке, когда зима наступила в августе… И сейчас выживем… На месте Земли он, Сергей, наверное, выкидывал бы такие же фокусы – испытывают же люди её на выживание… Чтоб жизнь мёдом не казалась – освежитесь, дорогие мои жители… Вот вам и глобальное потепление… Чёрт, ноги окоченели. Сергей вспомнил какую-то старую книжку, где главный герой, поступив как последняя свинья, умирает в лесу: его засыпает снег, а он играет на флейте, и слёзы текут по его щекам и тут же замерзают…

Шарф мягко упал с его глаз. Вокруг был лес, а прямо перед ним – деревянная часовня.

– Моя прабабка была сумасшедшей. Да и всю семью ещё за несколько поколений до неё трудно назвать нормальной: как по-твоему, это же не совсем в порядке вещей, если перед сном ей рассказывали не сказки, а предание о том, как её собственную бабку забили камнями односельчане за то, что она была ведьмой? Эта история почти культивировалась, вести себя нормально у моих родичей было не в чести. Как их не коснулась советская власть, понятия не имею – может, потому, что они были беднее крыс… Жили они на отшибе, в ветхом домишке, в котором самым невинным зрелищем были сушёные ужи на бельевых верёвках… Но в психушку их тоже не отправили – наверное, решили, что до такого состояния их довёл ужасный царский режим… Так что из поколения в поколение мои ненормальные прапрабабки устраивали шабаши – не в лесу, как полагается по всем литературным канонам, а во дворе, за сараем. Им и в голову не приходило прятаться! Поэтому долго они и не жили. Правда, ещё быстрее умирали их мужья – бабки ухитрялись находить себе мужиков преданных, уж не знаю, может, они опаивали их чем-нибудь, но только те первые взваливали на себя проблемы жёнушек и пытались за них вступиться… и чаще всего расплачивались за это: кого-то убили в пьяной драке, кого-то молнией пришибло… В общем, в этой деревне – а до неё здесь недалеко, ты, правда, отсюда не увидишь, но всего пара километров, – дом на отшибе был классическим, с ведьмами и проклятиями. Но моя прабабка переплюнула всех. Сперва её выгнали из школы за то, что она упрямо не заплетала кос и порывалась красить глаза, – стоит ли говорить, все пацаны её обожали. Её мать, моя прапрабабка, ляпнула директрисе, что не ей учить её дочь, как себя вести, – и в девятом классе прабабка гордо покончила с образованием. Знаешь, как она это сделала? В свой последний учебный день облила директрису керосином и бросила зажжённую спичку… И ту не спасли – прабабка заперла кабинет изнутри и вылезла через окно, а потом подожгла всю школу… Её официально признали ненормальной и отправили лечиться. В больнице она влюбилась во врача. Этому идиоту надо было сразу уволиться. Но он попытался вежливо объяснить моей прабабке, что она его не интересует. Прабабка задушила его, когда он задремал на ночном дежурстве. Не веришь? У моей прабабки ещё и не на то хватило бы сил… Шума было! Тем более что в ту же ночь она сбежала из больницы. Как – никто не знает… Всё-таки потомственная ведьма. Она вернулась в деревню. И подожгла каждый дом. Каждый! И опять-таки неясно, как именно она это сделала: дома вспыхнули одновременно… Представляешь, что началось? Что-то потушили быстро, но некоторые избы до сих пор обгорелые, а других нет и в помине – сгорели дотла. А прабабку видели, когда она смотрела на пожары с холма. Наутро её проклинала вся деревня – это естественно, правда ведь? Но священник местной церкви наутро пришёл сюда и начал строить часовню. Сам, своими руками. Зачем – он сперва никому не сказал. А деревенские знаешь что сделали? Ну подумай… Конечно, они пошли к покосившемуся домику на отшибе. Конечно, они хотели сжечь и его – и я их не виню… Но когда они пришли, дом уже был сожжён… Прабабка сама себя подожгла, вместе с избой. Понятное дело, по ней в селе никто не горевал: её мать к тому времени умерла, а другие родственники уехали из села сразу после того, как прабабку забрали в психушку, – кажется, они купили дом где-то в районе. А священник всё строил часовню… В деревне не понимали, зачем она здесь, посреди леса. Он молча строил. И когда был вбит последний гвоздь и отполировано последнее бревно, он объявил, что построил эту часовню за упокой души моей прабабки. Дурак… Через два дня за ним приехали – шёл пресловутый тридцать седьмой год… Часовню хотели сжечь, но дул страшный ветер, который гнал огонь в лицо людям, но не поджёг ни единого венца. Пытались разобрать на брёвна – но при первой же попытке этими же брёвнами убило двух человек… И люди решили, что часовня проклята, – хотя как может быть проклято Божье место? Сюда никто не ходит. А часовня медленно гниёт, разрушается… Но посмотри на неё внимательно – это редкая достопримечательность. Возможно, это единственная в мире часовня, которую возвели ради ведьмы…

Луна одиноко светила в чёрном небе, и протяжно, почти с лязгом скрипели сосны. Тёмный шпиль часовни врезался в звёзды, и Сергей бы не удивился, если бы в эту минуту вдали мелькнул силуэт ведьмы на помеле – кто-то вроде несравненной Солохи из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Он пытался понять и не мог – святое это место или ведьмино? Как это отрегулировали в райских кущах?

Если брёвна часовни и правда гнили (а как иначе за столько лет?), сейчас это не было заметно. Чёрное дерево сверкало серебром, льдинки мерцали в свете луны, и Сергей потерял чувство реальности – он начал понимать, что чувствовал Кай, когда замерзал у Снежной Королевы. Его зубы мелко стучали от холода, но он бы ни за что не сдвинулся с места – красота ошеломляла, часовня возвышалась над ним, колдовство места, как гвоздь, прибивало к земле, а за руку его держала девушка с чёрными глазами и сумасшедшей кровью, которую ей передали беспокойные предки…

– Погоди… У неё же был ребёнок? Как же иначе ты…

– Был. От священника, который построил эту часовню.

Её маленькое личико было безмятежно.

– Он был всё-таки не совсем дурак: отвёз ребёнка – это была девочка, моя бабушка, – к тем самым родственникам, которые переехали в другое село. Они её и вырастили по всем строгим советским правилам в духе времени, так что она мракобесием не занималась: благополучно окончила институт и стала работать учительницей в школе.

Тут она потянула его вперёд.

– Зайдём?

Ноги Сергея сопротивлялись не только от мороза: от одного вида часовни по нему пробегали мурашки. Эти стены воздвиг человек в рясе, который любил умалишённую… «Психи», – решил Сергей и всё-таки пошёл с Адой.

Сделав первый шаг на обледенелые доски, он ахнул восхищённо, хотя внутри не было ничего особенного: вся обстановка, если она вообще когда-то существовала, давно разрушилась. Но всё было покрыто паутиной инея. Узорчатые сети покрывали брёвна, спускались с потолка, оплетали, казалось, сам воздух… И в этом кружевном великолепии переливался тёмный металлический крест, прибитый к стене…

– Знаешь, – всё тем же беспечным голосом сказала Ада, когда они наконец пошли обратно к дороге, – если зима не прекратится и люди начнут умирать от мороза и этого снега, я приду сюда. Даже если будет очень холодно, даже если не будет ходить ни один автобус… Если, конечно, смогу дойти… Я приду сюда и буду читать Псалтирь. Потом покурю… И подожгу часовню, а сама останусь внутри. Я слышала, умирать в огне не так уж мучительно: говорят, люди задыхаются быстрее, чем начинают гореть. Правда, те, кто это рассказывает, сами не пробовали… Но мне кажется, это символично. Правда?

– Что ты… Зима закончится, – еле шевеля губами от холода, возмутился Сергей: теперь его уже вновь волновали только насущные проблемы, например, остановить доброго человека, который отвезёт их в город. Но машин даже слышно не было.

Ада молчала некоторое время, как бы тоже прислушиваясь к этой тишине, невероятной в пригороде, и тихо сказала:

– Кто знает…

…Наконец на дороге показался старенький «жигулёнок». Хотя старик-водитель с полминуты подозрительно рассматривал молодёжь, оказавшуюся в лесу в тридцатиградусный мороз, кошелёк Сергея убедил его, и он, кряхтя, открыл им заднюю дверцу.