Читать книгу Безвременник - Юрий Дмитриевич Проценко - Страница 5

Вечерело. Свернув с автострады на неширокую, сбегающую к морю улицу, Саймон, именовавшийся уже давненько «Розенберг-старший», притормозил у ажурных металлических ворот, преградивших подъезд к пятиэтажному, отделанному бело-розовой плиткой, дому. Створы бесшумно разошлись в стороны, и Саймон мягко тронул автомобиль с места.

В пятьдесят лет многие мужчины ещё держатся молодцами, либо действительно не ощущая груза лет, либо усиленно создавая видимость оного. Не таков был Розенберг-старший. К больному желудку и радикулиту теперь добавилось отложение солей, однако напасти эти воспринимались им как должное, без лишних эмоций. Выглядеть бодрячком он не старался: ко всему прочему, это было бы несолидно при его грузноватой фигуре. Но если отклонения здоровья не принимали внушительных форм, Саймон их по возможности игнорировал. При том, что довелось ему претерпеть, судьба, по глубокому его убеждению, обошлась с ним по-божески, не наслав ничего посерьёзнее.

Не часто выдавались у него свободные минуты: работы у члена Конгресса общины всегда полно. Но работой тяготился Саймон менее всего, ибо она более всего утверждала его отношение к себе как к имеющей смысл существовать части окружающего мира. И это было главным.

Поднявшись на четвёртый этаж, он позвонил в угловую дверь. Отворил сын.

– Извини, задержался, – Саймон протянул ему округлый бумажный свёрток и кивнул в сторон у кухни.

Сын с деланным удивлением покачал головой и удалился. Саймон пристроил плащ на вешалке и, оценив себя в большом зеркале, прошёл в неброско обставленную дорогой мебелью гостиную.

– Ты что, один, Филипп? – спросил он громко.

– Да! – отозвался сын. – Вчера отправил своих на Кипр. Тёща всё горела желанием, чтобы мальчики у неё пожили. Боюсь, оно у неё скоро пройдёт. Есть будешь?

– Нет, – Саймон опустился в кресло, – я ужинал.

Филипп появился в комнате, поставил на инкрустированный столик бутылку принесённого отцом сухого вина. Достал из бара бокалы. Согнал с кресла кота, сел напротив. Саймон ослабил узел галстука и с сожалением произнёс:

– Когда-то мы в последний раз собирались посидеть просто так?..

– Да, давненько… Мама, кажется, ещё была жива. Но понимаешь, отец, боюсь, просто так и сегодня у нас не получится. – Филипп виновато улыбнулся.

– Может, дела пока оставим? – предложил Саймон.

– Да лучше с этим не тянуть…

– С чем?

Филипп отставил бокал, медленно потерев ладони, спросил:

– Слушай, ты хорошо помнишь Урию Рубина?

– Рубина? – удивлённо переспросил Саймон. – Ну, в общем-то, да.

– Можешь описать мне его? Как человека. Ты не волнуйся, моя квартира не прослушивается.

– Зачем тебе это, Филипп?

– Объясню чуть позже.

– Ну, знаешь, – пожав плечами, начал Саймон несколько неуверенно, растягивая слова, – Рубин ведал у нас финансами. Кого угодно на такую должность не назначат. Характер, конечно, не сахар был. Но мы с ним дружили. Да, дружили. Он и дома у нас бывал, когда мы переехали в Иерусалим. Может, помнишь?

Филипп отрицательно покачал головой.

– Понимаешь, – продолжал Саймон, – я ничего не имею против Никандра, но вот он никогда слова не сказал в пику Фотию. А Урия иной раз… Видишь ли, Фотий умнейший был человек, но всякий скорее сядет на полированный стул, нежели на шероховатый табурет, пусть он и крепче. Поэтому-то Никандр, а не Урия стал правой рукой Пастыря. Рубин, тот компромиссов не признавал. Ни в чём. И когда всё это случилось, очень трудно было поверить. Очень трудно.

– Но ты поверил, вы поверили? Были ведь доказательства, да?

– Были. – Саймон перевёл взгляд в дальний угол комнаты. – Как раз во время процесса над Фотием в газетах появились материалы, свидетельствующие против Рубина. И в это же время на его имя перевели в банк хорошую сумму. Как-то так вышло, что в народе быстро поверили обвинениям против него. Он, ясно, сильно переживал, но почему-то ничего не предпринял, чтобы защитить себя. Наоборот, порвал со всеми связи. И когда после казни Фотия мы, все кто был к нему близок, собрались вместе, Урии с нами не было. Его просто не могли найти. Получилось, что при обсуждении этого дела взяла верх презумпция виновности. Нечем было доказать ложность обвинений. Ниакндр тогда так и сказал: «У меня нет оснований не верить». А вы, мол, сами думайте. Стали голосовать. Было нас десять человек. Пятеро оказалось за признание Урии предателем. Остальные воздержались. В их числе я и Никандр.

– Никандр?

– Да. А через два дня Урия застрелился.

– У него были дети? – поинтересовался Филипп.

– Дети? – Саймон бросил на сына настороженный взгляд. – Были. Две девочки и мальчик – помладше тебя.

– Насколько? – уточнил Филипп.

– Года на три-четыре. А что?

– Да так, из любопытства, – ответил Филипп и задал новый вопрос: – А ты ничего не слыхал о письме, которое Фотий передал своему адвокату незадолго до казни?

Брови Розенберга-старшего на мгновение приподнялись. Он вдруг вспомнил, что перед ним не просто сын – человек из Кагорты, но в следующий же миг устыдился своего подозрения и ласково улыбнулся.

– Ты чего? – обеспокоенно спросил Филипп, поражённый такой неожиданной реакцией отца.

– Видишь ли, – лицо Саймона снова стало серьёзным, – мы планировали устроить Фотию побег. Ничего, как сам понимаешь, не вышло. В Ордене Соломона был наш человек. Он-то, когда дежурил в тюрьме, видел, как Фотий тайком передал адвокату что-то вроде записки. Фотий не знал, что рядом есть свой, иначе, ясное дело, воспользовался бы его помощью, но… Что бы там ни было, мы узнали лишь о факте передачи какой-то бумаги – и только. А когда через две недели после казни разыскали адвоката, он, представь себе, всё отрицал: не передавал ему Фотий ничего – и всё тут. И главное, к тому времени тот наш парень уже был раскрыт. Такие вот дела. Но позволь, Филипп, откуда ты об этом знаешь? Лишь старые члены Конгресса в курсе относительно тех событий. Впрочем, и твой шеф, Ананий, конечно. Это он тебе рассказал?

– Нет, – Филипп поднялся и подошёл к окну. – Нет, отец. Я сегодня сменился с дежурства. Вчера позвонил один мой знакомый, местный полицейский, и сказал, что на его участке наши общинники из кооператива задержали какого-то подозрительного типа. Знаешь, кем этот тип оказался? Говорит, что он сын Урии Рубина! Да, да! И звать его Марк. Так вот, он вроде как приехал из Египта и утверждает, что у него имеется ТО САМОЕ письмо. Привёз с собой копию. Я вот тут её, в свою очередь, втихаря скопировал. Посмотри!

Филипп вышел в соседнюю комнату и принёс отцу письмо.

– Вот, читай!

Саймон несколько раз пробежал глазами каждую, написанную знакомым, слегка прыгающим почерком строку. После указаний по дальнейшей деятельности Фотий сделал приписку: «Утром меня посетил Сапир. Из беседы с ним я сделал окончательный вывод: Урия не причастен к моему аресту. Здесь дурно пахнет. Обязательно разберитесь».

Саймон отложил письмо – и снова взял, прочитал ещё раз.

– А где подлинник? – спросил он возбуждённо.

– Этот Марк говорит, что в Египте. А ещё он заявил, что если через девять, теперь уже восемь, дней он не вернётся, всё это всплывет наружу. Как тебе такое, а?

Саймон не ответил.

– Однако это не всё, – продолжал Филипп, – он хочет, чтобы вы, Конгресс, реабилитировали его папу. Само собой, публично.

Филипп перешёл с пепельницей на софу, закурил, выжидающе поглядывая на отца.

Тот лишь коротко кивнул, давая понять, что по достоинству оценил услышанное. А про себя отметил, что не удивлён, будто подспудно ждал такой информации. Действительно, разве не сомневался он тогда? Да что там – уверен был в невиновности Урии. Разве в его виновности не сомневались другие? Окажись он, Саймон Розенберг, твёрже, потребуй чётких доказательств – за ним ведь пошли бы! И всё, может быть, пошло бы по-другому. Он же ждал. Чего? Что кто-то иной возьмёт на себя роль адвоката? Найдись первый – уж он точно бы стал вторым. А ведь, чёрт возьми, наверняка так думали и другие. Каждый по отдельности. Но чего же убоялся он? Пойти против завладевшего толпой убеждения? Делать то, что нежелательно новому руководителю Движения? Или всё же подозревал Рубина? Нет! Это потом, постепенно внушил себе подозрения. Выходит, предал?! Он, Саймон Розенберг, предал? Нет, что-то здесь не то, что-то не так…

Он с трудом овладел собой. Встретился взглядом с сыном и сказал:

– Филипп, понимаешь ли ты, что сейчас означало бы оправдание Рубина? Да просто – публикация этого письма? – Саймон неловко, едва не опрокинув столик, поднялся и тяжело заходил по комнате. – Да подлинное ли оно – сомневаюсь!

– Кто знает! – Филипп усмехнулся. – Будем проверять. Окажись это так – не завидую я Никандру.

– Это удар по всей общине! По доверию к нам!

– По руководству. В первую очередь – по руководству. Но, отец, я хотел бы уточнить один момент: ты, лично ты, считаешь Рубина предателем? Вот сейчас?.

Саймон колебался лишь секунду.

– Да! – вызывающе сказал он. – Считаю!

– Но ведь это же туфта – газетные утки, счёт в банке… А если на твоё имя сейчас переведут деньги? На счёт Никандра? Елица? Да ещё слух какой-нибудь пустят? Тогда вас что – того? Значит, если не было уверенности, вы решили на всякий случай убрать Рубина, так что ли? Для пущей надёжности. Ради большого дела.

– Перестань! – прокричал Саймон. – Перестань, – повторил он тише. – Ты не можешь представить тогдашнего положения. Кругом враги. Отовсюду мы ждали опасности. И изнутри тоже. Тебе легко судить! Вообще, вам, молодым. Вы во всём, что раньше было не так, обвиняете старших, и с каким энтузиазмом!

– А вы всегда на объективные трудности ссылаетесь! Хотя, – Филипп развёл руками, – если разобраться, это естественно, отец. Промазавший по мишени снайпер грешит на винтовку, хотя, может быть, виноват сам. Тот же, кто наблюдает за ним со стороны, обзовёт его косым, хотя вполне возможно – там и вправду сбит прицел. Придёт время, и наши дети будут пенять нам. За что – найдётся!

Саймон не принял примирительного тона сына:

– Заметь, Филипп, всякая деятельность оценивается по конечному результату. Твой снайпер промахнулся. Но промахнулись ли мы? Вот они, результаты, изволь! Под руководством Никандра мы, ядро Движения, избежали разгрома. Он, Никандр, сумел договориться с правительством Финикии о переселении нас сюда. Теперь нас – триста тысяч здесь и не менее в других землях! Мы – реальная сила. У нас свои заводы и кооперативы. В твои годы я, ты знаешь. Ты родился, когда я сидел за то, что пытался обеспечить своему будущему ребёнку человеческую жизнь. Без грязи и недоедания. И добился-таки этого! Ты окончил университет, имеешь всё. В результате, обрати внимание, нашей борьбы, Никандра в том числе! – Слушая себя, Саймон всё больше утверждался в своей правоте. От его былой неуверенности не осталось и следа.

– Не исключено, – произнёс он не без пафоса, – что мы ошиблись тогда с Урией. Да, да! Не делай такого лица, ты вовсе не ошарашен, ты именно это предполагал от меня услышать, хоть и иронизируешь сейчас. Мы действительно делали большое дело и не могли рисковать. Не могли!

Филипп вздохнул, вытянул руки вперёд, посмотрел на кончики пальцев.

– Знаешь, – проговорил он, – для меня сейчас главное не в том, есть ли подлинник письма или нет, а в том, что оно в принципе может быть подлинным. И ты меня в этом убедил. Но послушай, что же выходит: правда одного человека может мешать общей большой правде множества людей? Разве так должно быть?

Саймон недовольно поморщился.

– Детский максимализм – должно быть, не должно быть. Ты меня удивляешь, сынок. Весь мир несовершенен. Всегда что-то не так, не решено, не доделано. Главное надо видеть, понял? Глав-но-е.

– А что главное, что? – вскинулся Филипп. – Вот Фотий проповедовал всеобщее равенство. И где оно? В общине его последователей? Не вижу. Одни затягивают пояса, у других через пояс пузо свешивается. И первые завидуют вторым, а те прибирают к рукам власть. Это даже хорошо, что в Конгрессе всё решают трое известных тебе лиц, которым наплевать на двадцать семь остальных. А то таких орлов в последние годы наизбирали…

Он умолк.

– Не то что-то с тобой, – устало произнёс Саймон. – Не то. Давай-ка вот что – пойду я. А ты успокойся и не забывай, что ты уже не студент неоперившийся. Ты – офицер! Студентам можно. Тебе нельзя. И… это самое… держи меня в курсе насчёт того, кто называет себя сыном Урии. Проводи меня.

– Ты обиделся?

– Дело не во мне – в тебе.

– Как сядешь за руль, ты же выпил?

– Ерунда, мышиная доза! Пойдём.

– Сейчас, оденусь…

Филипп поймал себя на том, что противится отъезду отца только из вежливости. И осознанная эта неискренность оказалась самым неприятным ощущением, оставшимся после разговора.

Они молча спустились вниз.

– Прости, – сказал Филипп, когда Саймон взялся за ручку двери автомобиля, – не нужно было говорить с тобой об этом. Но, – он невесело усмехнулся, – тогда с кем? Прости.

Саймон ничего не ответил на раскаяние сына и вдруг спросил:

– Этот парень похож на отца?

– Да.

Саймон кивнул, устроился на сиденье, включил зажигание.

– Пока.

– Счастливо.

Когда машина скрылась из виду, Филипп медленно побрёл к подъезду. Поднялся к себе. Взяв копию письма, вышел на балкон. Облокотился на перегородку и принялся тщательно рвать лист, наблюдая, как плавно летят, исчезают в темноте кусочки бумаги.