Читать книгу Время прибытия - Юрий Поляков - Страница 17

В Москве февраль, но снова тает,

Чтобы опять застыть к ночи.

Капель ядреная, литая,

О тротуар весь день стучит.

Снег цвета довоенных фото

Лежит, подошвами примят.

Ворчанье шин. На поворотах

Трамваи старчески гремят.

Сугробы сгорбились вдоль улиц.

Из них, журча, бежит ручей.

Сорвавшись, молнии сосулек

Пугают звоном москвичей.

По наследству об ушедших судим.

Для чего потрачены года?

Что имел и что оставил людям.

Вот и все…

             Но если б иногда…

(Нет, я не прошу об воскрешенье!)

Возвращаться к делу своему.

Так отец приходит в воскресенье

К сыну, что живет в чужом дому…

Небытие… Как выглядит оно?

Я думаю о смерти по ночам.

Там, как сейчас, наверное, темно,

И так же, как теперь, часы стучат,

И тело полусном истомлено,

И мысли проплывают в тишине…

Я засыпаю. Смерть ужасна, но

То, что потом, почти не страшно мне…

Я в лес вхожу, как в тайную страну,

Перешагнув крутых корней пороги.

Шумит листва, пни помнят старину,

Росистою травою вяжет ноги.

Седых стволов качающийся скрип,

Органную напоминает мессу.

И если я найду волшебный гриб,

То вызову зеленых духов леса!

Метро к ночи похоже на Помпеи:

Все в умерших шагах погребено,

Как в сером пепле.

     Звуки все слабее.

Здесь неба нет. Немыслимо оно.

Мозаика легла, как тень, на стены…

Здесь кто-то жил когда-то, но ушел…

И щеткой, похожей на антенну,

Уборщица метет античный пол…

На Черной речке белый снег.

Владимир Соколов

Вот здесь. У этой речки. На дуэли

Он ранен был.

                На Черной речке. Здесь

Барьерами чернели две шинели.

И снег на землю оседал, как взвесь.

А там – курки решительно взводились,

Тропинкою, протоптанной в снегу,

Жить рядом не хотевшие – сходились,

Чтоб верной пулей удружить врагу.

И в правоту свою глухая вера

Сковала насмерть каждую из душ.

И первым был у черного барьера

От ревности осатаневший муж.

Но увидав, как зазияло дуло,

Нацелившись безжалостным зрачком,

Повеса больше ни о чем не думал…

Снег рухнул с веток —

                          муж упал ничком.

Потом приподнялся, сжимая рану,

И целился, казалось, целый век.

Горд выстрелом, как «Сценой у фонтана»,

Не понимая горького обмана,

Он крикнул «браво» и упал на снег.

Но был его свинец неверно пущен.

Бард шел убить, но волею небес

Смертельно ранен Александр Пушкин.

И еле поцарапан Жорж Дантес.

Великий нежилец на белом свете,

Тобой играл неумолимый рок:

Поэт лежит в Дантесовой карете.

И мчит убийцу пушкинский возок…

Поэт прощается, прощает, примирившись,

Уносит силы почерневший день,

А на Фонтанке, у дверей столпившись,

Не верят люди в черный бюллетень.

Рыдает Гончарова в черном платье.

Жуковский шепчет: «Ах, не уберег!»

Разящим словом Лермонтов отплатит

Тем, кто взводил и нажимал курок.

Кому же мстить?

                     Кавалергардской страсти?

Тем, кто интригу закрутил хитро?

Мстить черной зависти, а может, черной власти?

Но вот уже открыты двери настежь:

Из рук упало вещее перо.

Царь приказал. Монарх покоя хочет.

Не волновались горожане чтоб,

В кибитке при жандарме черной ночью.

Был увезен из Петербурга гроб.

Вдова на память вещи мужа дарит,

Плывет над снегом поминальный звон.

Убийца по приказу государя

Навеки из России удален.

О нет, он от раскаянья не спятит,

Разбогатеет и окончит дни

Через полвека – в девяносто пятом

В кругу на совесть плачущей родни.

А чернота?

             Ее всегда хватало.

Ведь для нее достаточно свинца.

И много очень мягкого металла

Прошло сквозь очень твердые сердца.

Со временем обиды побледнели,

Но давней черной памяти верна

Та речка, у которой на дуэли…

Но и она не потому черна…

Итак,

       я маг, волшебник, чародей

И я могу единым мановеньем

Остановить летучее мгновенье,

Остановить природу и людей:

Бегущих – в беге,

Любящих – в любви,

Врагов – в борьбе,

Обиженных – в обиде,

Убийцу – в страхе,

Мертвого – в крови…

И обойти весь мир и миг увидеть.

Вот странный дождь

Над городом застыл,

Застыл бегущий с зонтиком прохожий,

Взметенные кленовые листы

И холодок, помчавшийся по коже…

И капля побежала по стеклу,

Когда я вновь раскрепостил минуты,

Вне времени оставив поцелуй,

Который был последним почему-то…

Природа все запоминает. Все!

Два леса, как сошедшиеся рати,

Лесной ручей кровь русичей несет

И пропадает в розовом закате.

А зайчик солнечный, неистово кружа

Среди благоухающего лета,

Отчаясь, мечется, как будто бы душа

Большого, но забытого поэта.

Природа помнит счастье, горе, страх, —

Все то, чего давно не помнят люди.

И солнце на закатных небесах,

Как голова Крестителя на блюде.

Дни наши, спокойно текущие, —

На грани грядущего века

Невообразимый народ

Представит, как мы себе Пушкина,

А Пушкин представил Олега,

Сбирающегося в поход…

Я держу в ладонях эту душу.

Осторожно,

              как чужую тайну.

Бережно,

           как нежную медузу,

Но душа в моих ладонях тает.

Я люблю ее,

               Но что же делать?

Я клянусь,

            но сколько можно клясться!

Клятвы предназначены для тела,

А душа уходит —

                  между пальцев…

Иною могла быть судьба у любимой.

Допустим, в какой-то из сереньких дней

Она промелькнула бы мимо незримо,

И я никогда не узнал бы о ней.

Путей на земле до нелепости мало.

Допустим, мы с ней разминулись. И все ж

Кого бы и где она ни обнимала,

Я в сердце бы чувствовал странную дрожь…

Как птица о стекла

Стучусь о работу и быт.

И прожил недолго,

А сколько досталось обид!

Живу безутешно,

                    Сквозь чад

Пустяковых скорбей,

Предвидя усмешку

Души повзрослевшей моей.