Читать книгу Барбара Радзивилл (сборник) - Юрий Татаринов - Страница 3

Стояло позднее сентябрьское утро. На улицах города царила привычная суета: слышны были крики возниц, стук обитых железом колес по булыжной мостовой, ржание и храп лошадей. В высоких повозках, преимущественно двуконных, везли всякую всячину: мебель, сено, мешки с зерном, мелкий скот. При этом что ни возница, то обязательно интересное лицо: то узкоглазый татарин, то бородатый еврей, то умеющий показать себя франтом поляк-шляхтич, а то перепачканный дорожной пылью светловолосый деревенский детина в соломенной шляпе. Их всех объединяло одно: выражение любопытства на лице. И головами она крутили во все стороны. Еще бы – люди выехали не просто по делам, но и для того, чтобы посмотреть мир.

Но иногда привычный уличный гул прорезали крики и громкий цокот копыт. В такие минуты движение замедлялось: повозки останавливались, а возницы поспешно снимали шляпы, – по улице проезжал вельможа. Обычно он сидел в карете с зашторенными окнами, поэтому определить, кто именно ехал, было трудно. Зато можно было поглазеть на его сопровождение – гайдуков, выездных лакеев, форейторов. Своим пестрым нарядом и выражением лица каждый из этой братии едва ли уступал хозяину. А потому не диво, что простой люд при встрече с подобным кортежем пугливо сторонился. И было отчего. Какой-нибудь зевака, не успевший остановить свою лошадь, сейчас же получал от одного из гайдуков плетью по спине. Удар порой валил беднягу под колеса, но это не смущало бездушных слуг. Чем знатнее и богаче был их хозяин, тем бесцеремоннее они себя вели.

Насколько шумно, а порой и тревожно было на улицах, настолько же тихо и покойно было за толстой каменной оградой доминиканского монастыря. Тишину нарушала разве что стайка драчливых воробьев. Из крохотного дворика можно было попасть либо в костел, либо в жилой корпус. Двери жилого помещения монастыря располагались на уровне второго этажа, куда вела деревянная лестница с перилами. В неспокойные времена лестница убиралась, и здание становилось маленьким замком.

В монастыре действовала школа. В этот день в одной из келий шел урок поэтической риторики. Его вел сам приор – отец Симеон. Коренастый и лысый, он был одет в коричневую палию с откинутым на плечи капюшоном и подпоясан белым шелковым ремешком. Перед ним на неуклюжих деревянных лавках за узки ми столами сидело несколько учениц того возраста, когда говорят: «Еще не курица, но уже не цыпленок». Это были дочери самых знатных особ города. Панночки были одеты в одинаковые светло-синие платья, украшенные белыми, как снег, ажурными воротничками и такими же манжетами. Сидели они тихо и, казалось, все внимательно слушали. Но только один приор знал, кто из них действительно слушает, а кто лишь делает вид. На тех, кому учение не давалось, отец Симеон не обижался, зато к ленивым был особенно требователен.

– Особую силу и святость поэтической фразе придает сравнение. Яркий пример тому – Псалтырь Давида. В нем чуть ли не каждая фраза построена на сравнениях. Взять хотя бы вот эту. Послушайте, – приор посмотрел на полукруглый свод и прочитал по памяти: – «Возгремел на небесах Господь, и Всевышний дал глас Свой, град и угли огненные. Пустил стрелы Свои и рассеял их, множество молний, и рассыпал их. И явились источники вод, и открылись основания вселенной от грозного гласа Твоего, Господи, от дуновения духа гнева Твоего. Он простер руку с высоты и взял меня, и извлек меня из вод многих».

Монах помолчал, как бы давая ученицам понять смысл прочитанного, потом спросил:

– Как вы думаете, дети мои, о чем говорится в этой песне? Ну, кто ответит? Пожалуйста, панна Марица.

Дочь влиятельного магната, толстушка Марица Гонсевска, слушавшая раскрыв рот, тут же, не вставая, сказала:

– О сильном громе, ваше преподобие, об урагане и молнии, – она помолчала, потом печально добавила: – Такой молнией этим летом убило у нас двух холопов, детей. Они бежали от озера через горку.

Это неожиданное признание заставило всех оглянуться на толстушку. Ученицы невольно представили себе двух бегущих детей и, будто по команде, стали креститься. Послышалось сочувственное: «Упокой, Господи, души рабов Твоих».

– Так, – удовлетворенный ответом, отозвался приор. – А что скажет панна Барбара?

За первым столом сидела дочь Анджея Радзивилла панна Барбара. Светлые, как вызревший лен, волосы ее были скручены в толстые кольца и лежали на темечке, отчего казалось, будто на голову водрузили колпак. Лицом панночка напоминала двенадцатилетнего ребенка. Ее неисчезающая улыбка и веселый блеск карих глаз говорили о том, что она любительница пошутить. Но не только выражение лица и прическа выделяли ее среди сверстниц. В ее фигуре, и особенно в движениях, было что-то такое, что невольно привлекало внимание. Панна Барбара таила в себе необъяснимое изящество. У нее были очень красивые, хотя и тонкие руки. Еще неловкие и одновременно величественные движения ее покоряли сердца даже тех мужчин, кому случалось увидеть девушку всего лишь мельком. Было очевидно, что в недалеком будущем она станет объектом пристального внимания поклонников. Поговорив с ней, можно было заметить, что она умна, темпераментна и достаточно самостоятельна. У нее был взгляд нежного бесенка – того самого, который говорит то, что думает, и де лает то, что хочет, и при этом не любит унывать. Питая слабость к украшениям, панна Барбара, тайно нарушая законы доминиканской обители, носила под воротником жемчужные бусы – эту свою страсть она побороть не могла. Отец Симеон не знал о бусах, зато о них знали родители панночки, и, конечно, ими эта вольность не осуждаться не могла. Особенно строг был отец Барбары – каштелян Великого княжества Анджей Радзивилл.

Приор и его ученицы ждали ответа. Панна Барбара усмехнулась, повела плечиком и наконец отозвалась:

– Ваше преподобие, я того мнения, что в песне идет речь о создании Земли и всего живого на ней. Монах, явно довольный ее ответом, сказал:

– Ну что ж, мнения интересные. Высшая поэтика, как и высокая музыка, пробуждает в человеке разные эмоции и мысли. Вы услышали только два мнения. На самом же деле их гораздо больше. Можете представить, какие силы таит в себе эта наука!.. А теперь, дети мои, вернемся к тому, с чего начали. Итак, слушая стихи или песни, вы не столько постигаете смысл слов, сколько проникаетесь теми образами, которые навевают вам эти слова. Высшая поэтика порождена Божьим наитием и служит высшим целям…

– В первую очередь – любви, – осмелилась дополнить своего учителя панна Барбара.

– Верно, – тут же отреагировал на это дополнение приор. – Любви к Богу. Смелая ученица поправила:

– Нет, ваше преподобие, я имею в виду другую любовь.

– Другой любви нет, – твердо и спокойно ответил монах и, желая пресечь возможное возражение, добавил: – Есть только любовь к Богу, все остальное – лишь благодать Божья.

– Но я читала! – не унималась панночка. Кажется, тема другой любви, той, о которой его преподобие старался не говорить, занимала ее сильнее. – А главное, я сама чувствую!

– Панна Барбара, вы затрагиваете тему, смежную с той, о которой сегодня идет речь, – продолжая сохранять душевное равновесие, ответил монах. И повторил: – Есть только одно чувство, достойное называться истинной любовью, – любовь к Богу. Об ответвлениях мы говорить не станем.

– Но тогда мы не узнаем полную истину, истину жизни! На других уроках я тоже не слышу ответа на свои вопросы. Учитель литературы предлагает нам Гусовского и Вислицкого, будто в те времена не существовало других поэтов. Меня не интересуют война, педантизм светских манер, заоблачные мечтания салонных поэтов. Меня интересует жизнь. Вы и ваши братья, отец, избегаете этой темы.

Ее протест не столько удивил, сколько расстроил монаха. Отец Симеон был опытным учителем, он знал, что, когда преподаешь панночкам, щекотливой темы человеческой любви не избежать. Лично он считал, что подобная тема – тема гибели. В девяноста случаях из ста рыцари устраивают дуэли, соперничая из-за женщин. И не для того, чтобы посеять зерно истины, гибнут эти девяносто из ста, а лишь для того, чтобы обладать еще одной женщиной, а значит, чтобы еще раз изменить заповеди, согрешить. В своем ослеплении люди подобны скоту. Так думал приор. Но не ответить невинной девушке он не мог, ибо знал, что отказ, замалчивание разрушительнее самой ужасной правды.

– О чем я должен рассказать тебе, дочь моя? – спросил он. – Ты не услышишь от меня лукавых ответов. Спрашивай.

– Вопрос мой простой, ваше преподобие. Вот он: почему, если я нравлюсь всем, кто меня знает, должна буду принадлежать только одному?

Монах строго посмотрел на панночку. На сей раз ему не удалось скрыть своего неудовольствия. Отвечать он не торопился. Своим молчанием и строгим выражением лица он хотел дать понять всем ученицам, что в стенах его обители такие вопросы неуместны, что это вопрос, не достойный панны. Достав из потайного кармана своей палии платок, он тщательно вытер лысину.

– Видишь ли, дочь моя, – начал он, но сейчас же опять притих. Найти ответ было непросто. Отец Симеон даже раскраснелся. – В писании сказано, – наконец прогудел он, – «да будет верна жена мужу своему». Таков закон, – монах обрел прежнюю уверенность. – Ты слишком наивна, дочь моя. Я даже думаю, что ты не понимаешь, о чем спрашиваешь.

– Так разъясните!

– В любом живом существе с рождения столько же Божьего, сколько и бесовского. Пока что тобою владеет не разум, а естество, плоть. Проснувшийся разум должен заставить тебя научиться жить праведно. Мы не язычники, не дикари, чтобы отдаваться воле своих прихотей, мы – христиане и обязаны подчиняться законам нашей религии. Христианские законы – самые выверенные, самые высокие. Свою печать на них поставило само Божье провидение. Признавая Бога, мы обязаны следовать Его заветам. Воистину, не все поступают так, как должно: грешат безвольные и те, кто сомневается. Для того чтобы уравнять чаши весов со злом и добром и вернуть грешников на путь истины, и действуют монастыри. Монастырь – место, где христианские заповеди соблюдаются в полноте своей. Мы, монахи, отреклись от плотского, то есть бесовского, живем, стараясь приблизиться к Его Святейшеству Господу нашему. Тому же мы учим и вас: будьте чисты, послушны, будьте верны законам писания…

Монах притих, решив, что ответил на вопрос. Но он ошибался. Панна Барбара и не думала сдаваться.

– Но если я подарю счастье одному, – рассуждала она, – я оставлю несчастными других, тех, кто хотел бы быть со мной, – глаза ее округлились – она ужаснулась своему выводу. – Не есть ли это еще больший грех?

– Ты слишком добра, дочь моя, – ответил отец Симеон. Он уже желал как можно скорее закончить этот разговор. – Живи по закону, не делай другим больно, и все вокруг тебя будут счастливы. Божье провидение расставит все по местам.

– И тем не менее я думаю, что христианская теория в идеале недостаточно справедлива, – осмелилась сказать ученица.

На этот раз монах вспылил.

– Следи за тем, что говоришь, дочь моя! – вскричал он. – Христианская догма создавалась не за десять минут и не в корчме. Ее выпестовали столетия. За полторы тысячи лет на нее было много посягательств. Но она выстояла! Я убежден, что твой вопрос вызван невинностью твоего сердца. Ты искренна, и это хорошо. И все же хочу заметить тебе, как, впрочем, и всем вам, дочери мои, что, прежде чем открыть рот, вам следует крепко подумать, а не согрешите ли вы, не принесете ли своим словом гибель. Оказывается, трудность состоит не в том, чтобы разумно высказаться, а в том, чтобы, высказавшись, не обидеть, не погубить! Помните: каждое ваше слово, даже непроизнесенное, слышит Господь. Поступайте же так, чтобы Он не гневался на вас, а благодарил. Сказано: «Воздал мне Господь по правде моей, по чистоте рук моих вознаградил меня. Ибо я хранил пути Господни и не был нечестивым пред Богом моим. Ибо все заповеди Его предо мною, и от уставов Его я не отступал. Я был непорочен пред Ним и остерегался, чтобы не согрешить мне».

На том спор и закончился. Барбара сидела и, глядя перед собой на стол, думала о своем. Поток слов приора не слишком прояснил то, что ее заботило. Ей действительно было жаль своих поклонников. Не к каждому она испытывала симпатию, зато в каждом угадывала чувство по отношению к ней. А это не могло не порождать в ней жалости. Именно поэтому она была убеждена, что Господь, когда создавал свои законы, перемудрил. Их наивная простота, но в то же время та жесткость, что требовалась при их исполнении, помимо воли вызывали у нее протест.

После уроков Барбара спустилась во дворик и, присев на скамейку, стала ждать Анисима, своего гайдука, который обычно забирал ее из монастыря. Каково же было ее удивление, когда за железной решеткой монастырских ворот она вдруг увидела отца. Рядом с ним улыбался и кланялся ей издали их дворецкий. Один из прислужников, отперев ворота, пропустил гостей во двор.

Пан Анджей Радзивилл, магнат, владелец Биржей и Лубинок, был строен и красив. Изящество, которое выделяло его среди других высокопоставленных особ Великого княжества, передалось его дочери именно от него, а не от матери, пани Эльжбеты. Пан Анджей был лысоват, носил длинную черную бороду, лицо его было круглое и румяное, с выдающимся горбатым носом, а в глазах светился разум. Каштелян, правитель города, он был вторым после великого князя человеком в сейме. И хотя титула не имел, пользовался среди тех, кто его окружал, большим уважением.

Те из братьев доминиканцев, кто в момент его появления находились во дворике, сейчас же согнули спины в низком поклоне. Оплаты, которую переводил за обучение дочери городской правитель, им хватало, чтобы содержать в надлежащем порядке монастырь да еще покрывать подати за арендуемые ими земли. Гость приблизился к дочери, поцеловал ее.

– Не удивляйся, – сказал он. – Я заехал ради того, чтобы первым сообщить тебе приятную новость. Иди и подожди меня в карете, а я загляну к его преподобию.

Он улыбнулся, как бы добавив взглядом: «Какая ты у меня красавица», затем, мельком оглянувшись на дворецкого, двинулся в сторону монастырской лестницы. Два прислужника вызвались сопровождать его…

Через четверть часа пан Анджей вернулся. Но настроение у него было уже другим. Панна Барбара догадалась, что монах рассказал ему о сегодняшнем споре. Вины за собой она не чувствовала, но ей стало немножко боязно. Когда поехали, пан Анджей неожиданно спросил:

– Надеюсь, у тебя все хорошо?

– Как всегда, папенька, – ответила она и тут же поинтересовалась сама: – Но скажите скорее, какое известие вы привезли?

– Ах да, – было очевидно, что пан Анджей, забыв о цели своего визита, уже готов был завести с дочерью другой, менее приятный для нее разговор, на который настроил его приор, но сдержался. – В субботу его величество дает бал, – сказал он. – Приезжает его супруга, княгиня Елизавета. Будут высокие военные и все наши вельможи. Поступило приглашение и на твое имя. Впервые его величество оказывает тебе честь.

– Не может быть, папенька! Не верю своим ушам! – радостно воскликнула Барбара.

– Не веришь ушам, так поверишь глазам, – смеясь, ответил пан Анджей. – Как только приедем, покажу приглашение, – он обнял дочь. – Когда-нибудь, моя девочка, это должно было случиться. Тебе уже шестнадцать. Довольно играть в куклы и выслушивать признания детей. В субботу ты не просто увидишь свет и светское общество, но впервые станешь его частью. Надеюсь, все пойдет благополучно, и ты сумеешь показать себя с лучшей стороны. Благо, достоинств у тебя хватает. Запомни: это будет уже не утренник и не рождественская забава с ряжеными, это будет, выражаясь военной терминологией, смотр, где каждый составит о тебе свое мнение. И надо постараться, чтобы это мнение было достойным, ибо мы, Радзивиллы, заслуживаем этого!

Барбара была в восторге. Она почему-то сразу уверилась, что предстоящий бал коренным образом изменит ее жизнь. Ей хотелось думать, что на нем случится нечто необычное, счастливое. Она видела себя кружащейся в танце и невольно млела от избытка приятных предчувствий. Неожиданно панна вспомнила о школе.

– Но мне понадобится время, чтобы подготовиться к балу, – с тревогой обратилась она к отцу.

– До понедельника ты от уроков освобождена, – ответил пан Анджей. – Ради этого я и заезжал к отцу Симеону. Он разрешил. Надеюсь, эта отлучка не слишком повлияет на твои успехи, и ты без труда догонишь своих сверстниц.

Вместо ответа Барбара поцеловала отца. Этот поцелуй заставил пана Анджея окончательно забыть о жалобе монаха…

Ехать пришлось недолго. Уже через десять минут заискрилась широкая лента реки. Карета шумно прокатила по улице вдоль высокой каменной ограды. Впереди показались ворота из железных прутьев, составляющих замысловатый орнамент. Останавливаться не понадобилось – расторопные слуги распахнули ворота заранее. Карета на полном ходу въехала во двор, обогнула огромную круглую клумбу и наконец остановилась перед крыльцом большого двухэтажного дворца с мезонинами и высокой прямоугольной башней. Дворецкий открыл дверь, помог приехавшим сойти.

На ступеньках высокого, украшенного колоннами крыльца хозяина и дочь встретил отряд выстроившихся в линию гайдуков в темно-зеленых ливреях. Панночка сразу узнала среди них низкорослого Анисима. Старый гайдук смотрел на нее и виновато улыбался. «Тысячу извинений, ваша милость», – говорил его взгляд. Было ясно, что преданный слуга переживал, что ему не пришлось встретить ее сегодня. Желая успокоить старика, Барбара улыбнулась и изящно помахала ему ручкой…