Читать книгу Духовка Сильвии Плат. Культ - Юстис Рей - Страница 10

Шесть лет спустя

Он останавливает машину и смотрит на меня, пытливые голубые глаза поблескивают в полумраке салона. Рука сжимает руль. Он волнуется? Он один из лучших адвокатов на Манхэттене, и наверняка у него было немало женщин – он должен уметь это скрывать. Стоит признать, на работе он актер без «Оскара», но, когда мы остаемся наедине вне офиса, у него не получается играть – я заставляю его волноваться.

– Я рад, что сегодня ты была со мной.

– Только сегодня? – отшучиваюсь я, лениво растягивая рот в улыбке. Превратить комплимент в шутку, снизить градус, пренебречь флиртом – единственный способ не позволять мужчинам увлекаться слишком сильно, впрочем, срабатывает он не всегда.

Он горько усмехается. Мелкая морось шуршит по стеклу. Ночные блестящие улицы.

– Это моя работа, – уже серьезно добавляю я.

– И только?

Я хотела бы сказать, что нет, но обещала не лгать ему, когда он принял меня – выпускницу Гарвардской юридической школы с минимальным опытом, но далеко идущими амбициями – в свою фирму младшим адвокатом. Я до сих пор держу слово – в мире, где так много лжи, я обязана хоть с кем-то быть честной.

Раз в год все нью-йоркские адвокаты тратят баснословные деньги на званый ужин в ресторане отеля «Плаза» и делают это неспроста – связи очень важны, порой важнее денег. В огромном зале – блеск хрусталя, кипенно-белые рубашки официантов, начищенные бокалы с искрящейся жидкостью, лодочки на шпильке, туго завязанные галстуки, разжижающие мозг беседы, выученная вежливость – они обрастают связями, предлагают свои услуги и хвастаются. В основном, конечно, хвастаются. И тот, кто выиграл наибольшее количество дел, а главное – получил крупные гонорары за последний год, становится звездой вечера, не успевая отбиваться от предложений о сотрудничестве. И так уж вышло, что этим кем-то оказался мой босс Филл Ричардс. Не без моей помощи, но, пока мои чеки обналичиваются, я покладиста и почти не принципиальна. А Филл – благородный человек, что редкость в юридической среде, и позволяет мне греться в лучах его славы.

Иногда я поражаюсь тому, как Филл сохранил собственное «я» в окружении маститых акул, ведь он не такой. Я уважаю его за это: Филл никогда не строит из себя того, кем не является. В отличие от меня. Однако он не знает, что я люблю его как коллегу и друга, и поэтому пытается завоевать мое расположение. Хотя, возможно, он знает об этом, но не в силах признать, а я не в силах разорвать порочный круг его попыток заполучить меня. Так и вижу нас, застрявших в этой машине до скончания веков: – Стань моей. – Не стану.

– Ты же знаешь, я не люблю приемы. Предпочитаю одиночество.

– А ты знаешь, что без тебя не обошлось бы.

– Да брось, никто бы и не заметил.

– Флоренс, ты не просто мой адвокат, ты… – Он замолкает, ищет правильное слово, которое не спугнуло бы меня. Жаль, он не подозревает, что дело вовсе не в словах. – Ты моя правая рука, и я хочу, чтобы люди знали об этом. Ты не всегда будешь просто адвокатом, если так пойдет дальше, к тридцати ты станешь партнером.

Он накрывает мою руку своей. Я натянуто улыбаюсь, и сердце ухает в желудок – это катастрофа, код «Красный» – самое время сматывать удочки.

– Давай прокатимся куда-нибудь? Еще не поздно, к тому же сегодня пятница.

– Знаешь, это предложение звучит очень двусмысленно, учитывая, что ты сказал о моем потенциальном партнерстве.

Он теряется, убирает руку. Будь я прокурором, он проиграл бы дело.

– Нет, – морщится он, стукнув по рулю, – я не имел в виду ничего такого. Флоренс…

– Я знаю, – я дотрагиваюсь до его плеча. Порой он становится беззащитным, как пятилетний мальчишка, так и хочется утешить его, купив сладкую вату и билет на лошадок. – Я тебя знаю, Филл. Не переживай.

– Ты подумала… ты решила, что я предлагаю тебе повышение взамен на…

– Нет, про тебя я никогда так не подумала бы. Мы работаем вместе последние два года, так что да, я знаю вас, мистер Ричардс.

– Не надо, не называй меня так. Я же не старик.

– Странно, – хмыкаю я, – а мне казалось, тебе за семьдесят.

Он усмехается.

– Мне тридцать пять, мисс Вёрстайл, и вам это как никому известно.

– Да, а еще мне известно, что ты не стал бы принуждать к тому, чего мне не хочется, взамен на партнерство в юридической фирме. Это мог бы сделать более беспринципный мужчина, беспринципный начальник, но ты будешь честен, несмотря на то что ты лучший адвокат на Манхэттене.

Он сглатывает, сжимая руль сильнее.

– Я перехожу черту, да?

– Иногда.

– Прости. Не хочу становиться сумасшедшим боссом.

– Ты и так сумасшедший босс, но мне это нравится, – произношу я намного более двусмысленно, чем хотелось бы.

Филл берет мою руку и едва уловимо целует тыльную сторону ладони. Невинный, почти невесомый поцелуй, но я покрываюсь мурашками. Прикосновения. Другого мужчины. Это неприятно. Я не хочу все усложнять. Он отпускает руку, несколько секунд мы сидим в тишине салона, как подростки на первом свидании. Тоскливые струйки бьют по лобовому стеклу.

– Я отправил тебе дело Стэнтона, – его тон резко меняется: деловой, важный, безапелляционный. Босс в здании. Меня это устраивает. – Он хочет, чтобы вопрос решился как можно скорее, поэтому мы договорились о встрече на завтра. Надо, чтобы ты тоже присутствовала. Изучи материалы – нам не помешает твой взгляд.

– Стэнтон? Тот сальный лысый мужик?

– Этот сальный лысый мужик не лучший человек на свете, но он знакомый моего брата, я не могу отказаться.

– Хорошо, мистер Ричардс. Поможем очередному мерзавцу избежать наказания.

«Это работа. Это моя работа», – повторяю про себя, как мантру, растягивая рот в улыбке.

– До завтра, Филл. – Я открываю дверцу машины, вешая ремешок сумочки на плечо.

– До свидания, Флоренс.

Семеню на шпильках к подъезду, новые туфли натерли мозоль на пятке. Обернувшись у двери, машу Филлу, чтобы сгладить неловкость, и он отвечает тем же, словно папа, провожающий дочь в школу, и я люблю его – как отца, как брата, которого у меня никогда не было и о котором я не просила, – надеюсь, он не решил, будто я смущена его вниманием. Я не смущена – я напугана.

В университете я ни с кем не встречалась – едва хватало времени на сон. После выпуска с головой окунулась в работу. Когда напряжение текло из ушей тонкой струйкой, я позволяла себе встречи на одну ночь. Но только на одну, только в определенные дни и только на моих условиях. Никаких имен, пустых обещаний, задушевных разговоров. Больше я не позволяю себе и этого. Попытки мужчин привлечь мое внимание до крайности бесят и заканчиваются крахом. Если я хоть на минуту даю слабину, они пытаются забраться под броню, найти в ней трещины, обнажить душу, залезть под кожу, а я не намерена никого впускать – там и так достаточно тесно.

Нажимаю на кнопку и выдыхаю, когда слышу приглушенное дребезжание лифта, собирающегося с рывком остановиться. Еще минута – и я дома. По меркам Нью-Йорка квартирка небольшая и скромная, по моим же – уютная берлога, к которой за последние два года я знатно привыкла. Привыкла к высоким потолкам, стенам из красного кирпича, темной мебели, к отсутствию картин, точнее, к их расположению: на полу, изображением к стене – заранее ограждаю себя от того, что может в них привидеться, если охватит сонный паралич. Я привыкла к скрипу половиц и холодильнику, у которого через раз закрывается дверца, даже к окнам в гостиной, выходящим на север, из-за чего в квартире постоянно темно. Я привыкла…

Последние три года я работала как проклятая. Сначала в фирме попроще, где приходилось надрывать задницу, чтобы вырвать дела поинтереснее и посолиднее. Позже – в Нью-Йорке. Первые шесть месяцев после университета я пахала без выходных и перерывов, потеряла пятнадцать фунтов[10] и половину волос, а вместо них приобрела обсессивно-компульсивное расстройство, панические атаки и паранойю, но выиграла больше дел, чем мои старшие коллеги за все годы адвокатской практики. В Нью-Йорке жизнь начала налаживаться. Филл верит в работу, настроенную на качество, а не на количество, и в то, что работники могут приносить деньги, только когда у них все в порядке со здоровьем и психикой, поэтому включает в страховку обязательные медосмотры и походы к психологу.

Но даже в «Ричардс & Спенсер» я работаю по двенадцать часов в сутки – привыкла много работать, мне это нужно – застой губителен. Филлу не нравится, когда я загоняю себя, но он уважает меня, потому что в этом мы похожи: два циника-трудоголика, которые понимают слишком много о мире, чтобы позволить себе передышку. Да, я кручусь как белка в колесе, но так было всегда, однако теперь я знаю, ради чего страдаю. Я красивая, почти двадцатипятилетняя женщина с престижной работой, приличной зарплатой и регулярным циклом. У меня все в порядке… на первый взгляд в порядке.

Скидываю туфли в гостиной, прошу Сири включить музыку – она выбирает Лесли Гор «Я не твоя собственность» – и плетусь на кухню. Мозоли на пятке и большом пальце пощипывают и пульсируют. Уверена, туфли придумал какой-то бесноватый ученый, целью которого было искалечить ноги женщин – иной цели я не вижу, однако каждый день надеваю туфли на каблуках и юбку-карандаш, чтобы не выделяться. На ходу выпускаю шпильки из волос, и корни отвечают благодарной болью. Открываю дверцу холодильника – содержимое боковой полки отзывается звонким лязгом. Никаких вин и шампанского – пусть их оставят себе павлины из «Плазы», но помимо этого у меня есть все: виски, ром, джин, текила, водка, абсент, бренди. Говорю же, у меня все в порядке. Именно поэтому пятничный вечер я проведу в компании алкоголя с высоким процентом содержания спирта, а не с мужчиной, который проявляет ко мне неподдельный интерес.

Откручиваю крышку с бутылки водки и наливаю в стакан, слушая приятное бульканье.

Говорят, пить в одиночестве – первый признак алкоголизма.

Но я не алкоголик.

Второй – отрицать свой алкоголизм.

Порой я смотрю на себя со стороны и становлюсь себе противна. До зуда, до тошноты. Выдернуть бы себя из себя. И поместить внутрь что-то новое. Удобоваримое и простое. Наверное, это третий признак, но о нем я никогда не слышала.

Когда я начинала адвокатскую практику, после ночи за очередным делом я выпивала немного водки или виски вместо теплого молока, чтобы поскорее уснуть и провалиться в бездну, где нет ни бумаг, ни прокуроров, ни свидетелей, ни судей. С тех пор так и повелось… Забвение помогает сохранить здравый рассудок и стать той, кем должна быть. Начинающие адвокаты – пушечное мясо: клиенты, прокуроры, судьи – все видят молоко, не обсохшее у них на губах. Если не получится избавиться от этого на первых порах – тебе конец. Публичные выступления, встречи с клиентами, грязные подробности чужой жизни похоронят все, над чем ты работал столько лет. Мой секрет в том, что я ничего не боюсь и поэтому всегда выигрываю – мне нечего терять. Внутри я мертва.

Раньше Сид приходил ко мне в снах, но в последний раз это было так давно, что уже не вспомнить. Вместе с ним я погружалась в другой мир, оживала. Просыпаясь, окуналась в реальность, а потом снова впадала в забытье. Сид помогал мне справляться, но я больше не вижу его ни в снах, ни в толпе – только в воспоминаниях, которые потускнели и померкли, как бы сильно я ни старалась их удержать. Думаю, он ушел намеренно. Я тоже не захотела бы видеть себя настоящую.

Сид верил, что я стану хорошим человеком, что буду защищать униженных и обездоленных, тех, у кого нет таланта к четкому построению сложных предложений. Я сама верила, что изменю этот жестокий, несправедливый, грязный, черствый мир – духовку Сильвии Плат. В восемнадцать это казалось реальным. Но рано или поздно иллюзии терпят крах. Мои потерпели. Розовые очки разбились стеклами внутрь. Защищая бедных, не оплатишь счета, не заполнишь холодильник выпивкой и не купишь туфли на каблуках, чтобы не выделяться среди коллег, поэтому я работаю с теми, у кого карманы полны франклинами[11], – заключаю сделку с совестью. Я не спрашиваю, виноваты ли они. Так или иначе я обязана их защищать. Лучше не знать.

Работа адвокатом превратила меня в человека без совести. Я своего рода священник, день за днем провожу исповеди, выдаю индульгенции – прощаю людей за деньги. Я обеляю их, использую мозги и подвешенный язык, чтобы представить информацию в том свете, в котором нужно мне и моему клиенту. Я не стремлюсь к геройству. Я не могу себе этого позволить. Я не герой, Сид. У тебя всегда была слишком светлая голова и слишком большое сердце. Но у меня их нет. Я безжалостна. Ненавижу ли я себя за это? Да. Продолжу ли я это делать? Да. Ради Молли, которой я обеспечу лучшую жизнь. Она все, что у меня осталось. Она – мое все. Ты знаешь это.

Джейн больше не звонит мне. Теперь в Корке напряженка с телефонной связью – Доктор сдержал обещание и оградил горожан от внешнего мира, поэтому Джейн вынуждена писать письма, как когда-то делал Патрик, но они не отражают полную картину происходящего. Джейн не умеет лгать – я чувствую, что она врет, даже за мили от меня. С каждым годом она пишет все реже, письма становятся все короче. Она запрещает приезжать, а я не спешу в Корк – единственное место в этом мире, которое может окончательно раздавить меня.

Делаю глоток, на этот раз прямиком из горла, и ложусь на кровать. Бретельки платья неприятно впиваются в плечи. Телефон вибрирует в сумочке, которую я кинула на пол в гостиной. Это Филл. Он печется обо мне, потому что не знает, что я пережила. Думает, я твердая снаружи, но мягкая внутри. Это не так. На вид я очень милая, но внутри стальной стержень – он приносит боль даже мне. Вибрация утихает. Стоит отдать Филлу должное – он пытается.

Филл – хороший человек и замечательный мужчина, а такие в наше время, а тем более в Нью-Йорке, встречаются нечасто. Он начальник и мог бы добиться меня деньгами, шантажом или властью, но никогда не пытался. Филл хорош собой и умен – мужчина мечты… для женщины, у которой все в порядке с головой. И, очевидно, это не я.

Сев в кровати, я достаю из тумбочки прикроватного столика перочинный ножик, поднимаю ткань платья и режу внутреннюю сторону бедра. После нескольких бокалов шампанского и стаканов водки способность чувствовать боль притупляется – врезаюсь сильнее, пытаюсь забраться под кожу, вырвать то, что не дает заснуть. Кровь струйкой течет на белую простыню – такая яркая, жидкая, словно разбавленная водой. Заливаю порез водкой.

Выпиваю еще. И еще.

Закончив бутылку, кое-как стягиваю с себя платье и заворачиваюсь в одеяло.

Вдалеке играет Сири – я не боюсь Бога, я боюсь людей[12] – я не могу оставаться в тишине.

Проваливаюсь в сон без сновидений.