Читать книгу Духовка Сильвии Плат. Культ - Юстис Рей - Страница 19

Последние семь лет я стараюсь не оставаться в тишине – она гнетет меня. По пути в офис я слушала радио, дома включала Сири, и даже на работе, если была такая возможность, вставляла наушники. Белый шум. Я нуждаюсь в нем. В Корке с этим возникают трудности: здесь нет ни телевизора, ни интернета, ни радио. Тишина и развешанные повсюду распятия медленно, но верно сводят с ума. Я забираюсь на чердак в надежде, что у Роберта хватило ума сохранить парочку книг. Он убрал их, потому что вспоминать обо мне было слишком больно или, напротив, он мечтал навсегда от меня избавиться?

Старая мебель, накрытая тканью, давно пришла в негодность. Чердак скрипит, трещит, разваливается – потолочные балки могут обрушиться в любую минуту, погрести меня под собой. Крыша протекает, на стенах появились несмываемые рыжие разводы, в углах – паутина и плесень. Похоже, в последние годы Роберт думал о чем угодно, но только не о сохранности дома. О чем тогда он, черт возьми, думал?

Срываю ткань со шкафов – закашливаюсь, облака пыли оседают, но маленькие частички еще долго пляшут в воздухе. Полки пусты и принадлежат паукам, которые плетут свою паутину, прямо как Доктор. От воспоминаний о нем по спине пробегает холодок. Нет, я слишком много потеряю, если поддамся страху.

В одной из коробок нахожу две книги. Первая – увесистая, плотная, с золотым тиснением на обложке – Устав. Раньше я ненавидела его и трепетала перед ним, а теперь – ничего. Он утратил ореол зловещей силы. Тоскливая пустота. Как детская страшилка, он потерял надо мной власть. Прячу его обратно – хочу сохранить его и те времена, когда Сид был жив.

Вторая книга – Библия, старая и потрепанная, с пожелтевшими страницами, но кто-то явно пытался уберечь ее – она замотана в холщовую ткань и в бумагу. Я раскрываю ее и пролистываю. Библия. Просто Библия. Однако на одной из страниц замечаю кое-что необычное. Одно из слов в Бытии обведено в круг:

«И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились».

(Бытие, 2:25)

Я пролистываю дальше и нахожу следующие слова.

«И сказал Каин Господу: наказание мое больше, нежели снести можно».

(Бытие, 4:13)

«…Он сказал: Владыка Господи! по чему мне узнать, что я буду владеть ею?»

(Бытие, 15:8)

«И сказал: Владыка! если я обрел благоволение пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего».

(Бытие, 18:3)

«…прости беззакония наши и грехи наши и сделай нас наследием Твоим».

(Исход, 34:9)

«Так было и всегда: облако покрывало ее днем и подобие огня – ночью».

(Числа, 9:16)

«Если она выйдет в замужество, а на ней обет ее, или слово уст ее, которым она связала себя».

(Числа, 30:7)

«Все одно; поэтому я сказал, что Он губит и непорочного и виновного».

(Иов, 9:22)

«Двух вещей я прошу Тебя, не откажи мне, прежде нежели я умру».

(Притчи, 30:7)

«Затем Иудифь пришла и возлегла. Подвиглось сердце Олоферна к ней, и душа его взволновалась: он сильно желал сойтись с нею и искал случая обольстить ее с того самого дня, как увидел ее».

(Иудифь, 12:16)

Были, мое, я буду, Твоими, и, Твоим, всегда, слово, одно, прошу, сердце, и душа – на первый взгляд полная бессмыслица, но если знать, кто оставил послание и кому, то слова становятся просьбой и даже мольбой: «Мое сердце и душа всегда были Твоими. Одно слово, и я буду Твоим. Прошу».

Патрик и Луиза. Он написал это послание, прежде чем она уехала, прежде чем покинула его. Он был готов оставить сан ради нее, но она не позволила. Почему? Почему, мама? Я храню ее дневник в коробке, там же, где все реликвии из Корка. Темно-зеленый ежедневник покоится под кроватью в моей нью-йоркской квартире. Больно от того, что я не могу перечитать его сейчас. Патрик, милый Патрик. Папа.

Я прячу книги обратно и выбегаю на улицу – мне нужно покинуть дом, иначе призраки прошлого погубят меня, – отправляюсь в город. Никто не станет меня искать. Возможно, моего отсутствия и не заметят. Молли избегает меня, прячется в женском доме – что еще за дом такой? А с Робертом бесполезно говорить.

До здания старшей школы Корка от дома с фиолетовой крышей ровно двадцать три минуты, или две тысячи пятьсот семьдесят три средних шага, – я помню цифры, но не решаюсь проверить их точность. Мой мир рухнет, если они не совпадут. О том, что магазин «У Барри» был когда-то магазином, я знаю лишь благодаря воспоминаниям – окна заколочены, судя по виду, его никак не используют.

Старшая школа Корка тоже претерпела изменения, но они ускользают от взора, когда на ступеньках я вижу их: юношу и девушку. Его волосы пылают даже в пасмурную погоду. И пусть в моем мире светит солнце, они бегут под дождем. Они безумно счастливы, но не догадываются об этом. Безмятежность юности. Счастье неведения. Они пробегают сквозь меня. Соревнуются, кто быстрее. Больно от того, что я знаю: это будет она.

Я выхожу на задний двор, слышу крики и хлопки. На поле, где много лет назад тренировались болельщицы, два десятка мальчишек, совсем маленькие и постарше (Питер Арго – вратарь), и один высокий мужчина играют в футбол. Футбол? Невероятный аттракцион щедрости от Доктора.

Мужчина оборачивается, и меня пронзает, когда я понимаю, что это преподобный Кеннел. Гоняет по полю с остальными? Что это? Очередная попытка умерщвления плоти? Он старше всех игроков на десять, а то и двадцать лет, но не только играет не хуже, но и запросто способен загонять их до смерти. На нем белая льняная рубашка и брюки. Кожа блестит от пота.

Я прохожу ближе и останавливаюсь у кромки истоптанного поля. Слежу за игрой. За ней! Флоренс Вёрстайл, давай хотя бы себе не лгать. Ты следишь за ним, за преподобным – его русые волосы отливают золотом, светятся в лучах закатного солнца, словно нимб. Божество. Ангел, спустившийся с небес. Или упавший…

Выдыхаю. Цель – вернуть ясность мыслей. Я видела не одного обнаженного мужчину, но никто из них не сравнится с одетым и играющим в футбол отцом Кеннелом.

– Даже не думай об этом, – раздается голос позади.

Ленни Брэдсон сидит на траве в нескольких футах от меня, прищурив глаза. Светлые волосы, белесые брови и ресницы придают ему вид инопланетянина – островок морозной зимы в мучительной жаре.

Я присаживаюсь рядом, прямо на землю.

– Не думать о чем?

– Он священник.

– Я в курсе.

– Тогда ты знаешь, что священники придерживаются целибата.

– Извини, что тебе пришлось уйти вчера.

– Нет, я вовсе не обижен. Не говори Питу, но я занимаюсь деревом, только чтобы помочь ему.

Мы оба усмехаемся.

– К тому же он очень хотел тебя видеть. – В его глазах читается неподдельная печаль. Он знает, что Пит переживал все эти годы. – Не говори, что я сказал это.

– Твой секрет умрет со мной, – я провожу пальцами по рту, как бы застегивая невидимую молнию.

Туфли натерли ноги, я снимаю их и дотрагиваюсь до прогретого ковра из травы.

– Почему ты не на поле? – спрашиваю я.

– Я не играю. Мне нравится смотреть.

– На кого? – подшучиваю я.

– Ни на кого – на что. Я в спорте, как видишь, не силен, – он тыкает в складки на животе. – Но мне нравится смотреть, как играют другие. Говорят, если можешь удержаться от азарта – смотри соревнования, если нет – лучше воздержись. Я могу.

– Попробуй. Хотя бы разок.

– Не хочу все испортить. Мистер Арго редко отпускает Пита из мастерской – сегодня один из немногих вечеров, когда ему удастся поиграть.

– Ты очень хороший друг, Ленни, – говорю я и возвращаюсь в тот день, когда он, еще мальчишка, сидел на камне в ожидании друга. Ленни так предан Питу, что хочется обнять его, поблагодарить за то, что он был с ним, пока я не могла. – Я ведь могу называть тебя Ленни?

– Можешь.

– Так что, Ленни, ты в порядке?

– Хочешь знать, не бьют ли меня?

– В том числе.

– Нет, я теперь уважаемый член общины. Я ученик преподобного. Он лучший священник на планете.

– Прямо-таки лучший? – посмеиваюсь я.

– Лучший.

Пит замечает меня, и его рот расплывается в улыбке, он машет мне, и я отвечаю тем же, а потом я встречаюсь взглядом с преподобным. Он прищуривается, то ли от того, что не ожидал меня увидеть, то ли от закатного солнца – лицо серьезное и сосредоточенное, в нем ничто не дрогнет. Он возвращается к игре. Мяч летит в сторону ворот, но он перехватывает его и запускает в ворота противника. Пит не успевает его отбить.

Ленни завороженно наблюдает за игрой. От него веет непривычным спокойствием и теплом – как от умудренного жизнью старика. Странное чувство, но приятное. Он не похож на парня из старшей школы. Я помню, какими они могут быть, какими они были в школе в Буффало: дерзкими, самолюбивыми, порой жестокими, но это не про Ленни.

– Не веришь мне? – спрашивает он.

– Почему же, верю.

– Это правда. Отец Кеннел говорит на пяти языках, прочел больше книг, чем все, кто когда-либо жил в Корке… и, как видишь, ведет со счетом шесть – один в пользу своей команды.

– Он тебе нравится?

– Конечно, он всем нравится.

– И Питу?

– Пит предвзят в этом вопросе. Но он знает, что однажды я стану таким же.

– Таким же умным?

– Таким же священником.

– Ты слишком молод, чтобы думать об этом.

– Мне семнадцать. По моим меркам, это почти семьдесят. Самое время думать о таких вещах.

– По твоим меркам?

– Да, бабушка говорила, что я родился со старой душой. Раньше я не понимал, что это значит. Она всегда путано выражалась.

– А что случилось потом?

– Она умерла.

– Когда?

– Два года назад.

– Мне очень жаль, Ленни.

– Она была больна, долго мучилась. Хорошо, что Господь забрал ее. Надеюсь, она нашла свой покой.

– Но что, если через десять-пятнадцать лет ты захочешь жениться? Подумай лучше об этом.

– Меня это не интересует.

– Это? В смысле девушки?

– Я хочу посвятить себя Богу.

Я одариваю его благосклонной улыбкой – бедный милый Ленни – и возвращаюсь к игре. Во время перерыва преподобный говорит с парнишкой лет пятнадцати, а потом берет из его рук бурдюк и отпивает – вода течет по подбородку и шее, под рубашку, и я невольно представляю себя этой каплей, что касается разгоряченного тела. Священник или нет, помощник Доктора или нет, но он слишком хорош. Это так нелепо!

– Он должен быть Папой, – говорит Ленни.

– Он хочет быть Папой?

– Нет. Он предпочитает оставаться с нами. Но он мог бы.

– Значит, у него есть причина оставаться.

– Да, есть.

– Какая же?

– Он святой.