Читать книгу Толкование сновидений. Полное издание - Зигмунд Фрейд - Страница 18

Мы приступаем к собственному научному исследованию сновидений с предположения, что сновидения – это результат деятельности нашего сознания. Тем не менее, когда мы просыпаемся, наш сон представляется нам каким-то странным и чуждым. Нам настолько не хочется нести ответственность за то, что мы видели во сне, что говорим: «МНЕ приснился сон», когда имеем в виду: «Я видел во сне». Откуда же у нас это чувство, что сновидения приходят к нам откуда-то извне? Возвращаясь к нашему обсуждению источников сновидений, мы должны прийти к выводу, что причина этого странного впечатления кроется не в ткани самого сновидения, поскольку оно соткано из того, о чем мы мечтаем, и из того, что происходит с нами наяву. Вопрос в том, не меняются ли во сне процессы, протекающие в сознании человека, и не потому ли у нас возникает то впечатление, о котором шла речь; а потому нам необходимо предпринять попытку охарактеризовать психологические особенности сновидений.

Г. Т. Фехнер наиболее точно обозначил существенное различие между состояниями сна и бодрствования, а также сделал важные выводы по этому поводу в своей работе «Элементы психофизики» (Fechner, 1889). По его мнению, «ни обычное снижение сознательной психической деятельности по сравнению с состоянием бодрствования», ни отвлечение внимания от внешнего мира, которое происходит во сне, не помогают в полной мере объяснить отличий между тем, что происходит с человеком во сне и в состоянии бодрствования. Но он предполагает, что мир снов и мир идей в состоянии бодрствования принципиально различны. «Если бы психофизическая деятельность и во сне, и в состоянии бодрствования лежала бы в одной плоскости, то сны, я полагаю, были бы просто продолжением состояния бодрствования, только мир идей выражался бы в них с меньшей интенсивностью, и, более того, по содержанию и форме они бы совпадали. Но факты убеждают нас в противоположном».

Не совсем понятно, что именно имел в виду Фехнер, считая, что психическая деятельность во сне происходит в совершенно иной области; и, насколько мне известно, никто не развивал эту его мысль в своих исследованиях. Думаю, мы можем отвергнуть мысль о том, что он имел в виду иную область, исходя из анатомии человека, предполагая, что за сон отвечает иная область мозга или гистологические слои коры головного мозга. Вполне возможно, что это предположение окажется плодотворным для дальнейших исследований, если его можно будет применить к структуре мыслительных способностей, которые строятся как набор компетенций, иерархически выстроенных по отношению друг к другу.

Другим исследователям было достаточно просто привлечь внимание к конкретным психологическим особенностям того, что происходит во сне, и на этой основе они строили свои дальнейшие рассуждения.

Было справедливо замечено, что одна из принципиальных особенностей того, что происходит во сне, проявляется именно в тот момент, когда человек засыпает, именно здесь и проявляется то явление, которое сигнализирует о наступлении сна. Шлейермахер (Schleiermacher, 1962) полагает, что для состояния бодрствования характерно мышление на основе понятий, а не образов. Зато во сне мышление оперирует в основном образами; и при подобном подходе к состоянию сновидения мы видим, как по мере того, как совершать управляемые волевым усилием действия становится все сложнее, начинают возникать идеи, не подвластные человеческой воле, и все они выражаются в образах. Подобная потеря сознательного контроля над миром идей и понятий и возникновение зрительных образов (которые обычно ассоциируются с подобными абстрактными состояниями) – вот две основные черты, свойственные сновидениям, и которые, в силу проведенных психологических исследований сновидений, мы неизбежно признаем в качестве основных характеристик того, что происходит во сне. Мы уже имели возможность убедиться, что такие образы – гипногогические галлюцинации – по своему содержанию совпадают с образами снов[26].

Таким образом, сновидения оперируют в основном зрительными образами, но в них есть и нечто другое. Они опираются и на слуховые элементы, и, в меньшей степени, впечатления, которые возникают в результате воздействия на другие органы чувств. Многое из происходящего во сне (как это обычно происходит и в состоянии бодрствования) представляется в форме мыслей или идей – возможно, в качестве, так сказать, отходов вербальных презентаций. Тем не менее истинными элементами сновидений являются лишь те, которые проявляются в форме образов, более напоминая результаты восприятия, то есть это скорее образы из памяти. Оставляя в стороне столь любимые психиатрами дискуссии о природе галлюцинаций, мы просто согласимся с авторитетными источниками, которые утверждают, что сны порождают галлюцинации, – и они вытесняют мысли, на смену которым приходят галлюцинации. В этом смысле между визуальным и аудиальным различия не существует; по наблюдениям, если человек, засыпая, вспоминает какие-то ноты, то эти воспоминания превращаются в галлюцинации, в которых звучит точно такая же мелодия; если в этот момент человек снова проснется – и эти два состояния будут сменять друг друга неоднократно в момент засыпания, – то на смену галлюцинации придет образ из памяти, гораздо более слабый и чье качество существенно отличается от исходного образа.

Не только превращение идей в галлюцинации отличает мышление во сне от мышления в состоянии бодрствования. Из этих образов конструируется ситуация; в них воссоздается какое-то реальное событие; как указывает Спитта (Spitta, 1882), «с их помощью мысль воплощается в действии». Но эту особенность мышления во сне можно полностью понять, если мы далее признаем, что в сновидениях – как правило, поскольку существуют исключения, которые требуют особого изучения, – мы, похоже, не мыслим о чем-то, а нечто переживаем, то есть полностью доверяем своим галлюцинациям. Лишь после того, как мы просыпаемся, мы обретаем способность критически осмыслить тот факт, что мы ничего на самом деле не переживали, а просто размышляли об этом каким-то особым образом, или, иными словами, были во власти сновидения. Именно эта отличительная особенность, которая отличает настоящие сны от мечтаний в состоянии бодрствования, которые мы никогда не принимаем за реальные события.

Бурдах (Burdach, 1838) приводит следующее обобщение тех характеристик происходящего в сновидениях, которые мы обсуждали: «Вот каковы основные характеристики сновидений: (а) В состоянии сна наша субъективная психическая деятельность представляется нам в объективной форме, поскольку мы воспринимаем плоды нашего воображения так, словно это результаты воздействия чего-то реального на наши органы чувств… (б) заснуть – значит потерять контроль над собой. И потому заснуть – значит до некоторой степени стать пассивным… Образы, сопровождающие сон, могут возникнуть лишь, если ослабевает наш самоконтроль».

Далее нам следует понять, отчего наше сознание подчиняется снам-галлюцинациям, вера в которые возрастает лишь после того, как был до некоторой степени утрачен контроль над собой. Штрюмпель (Strümpell, 1877) считает, что в этом смысле наше сознание функционирует правильно, в соответствии с заложенными в нем механизмами. Представляя собой не просто случайные образы, компоненты сновидения являются истинными и реальными мысленными переживаниями, соответствующими тем, которые человек переживает в состоянии бодрствования, когда все его чувства работают на полную мощность (там же). Бодрствующее сознание мыслит и оперирует с помощью слов, а сновидение – с помощью истинных чувственных образов (там же). Более того, сновидение опирается на пространственное мышление сознание: поскольку ощущения и образы помещаются вовне, как и в состоянии бодрствования (там же). Поэтому необходимо признать, что в сновидениях в сознании проявляется то же отношение к образам и ощущениям, как и в состоянии бодрствования (там же). Если же при этом оно впадает в заблуждения, это происходит оттого, что во сне отсутствует критерий, с помощью которого внутренние ощущения можно отличить от внешних. Сознание спящего не в состоянии подвергнуть образы сновидений проверке, которая бы подтвердила их объективную реальность. Кроме того, оно игнорирует различие между образами, которые могут сменять друг друга в результате волевого усилия спящего человека, и те, в которых подобное волевое усилие отсутствует. Сознание сбито с толку, поскольку оно не в состоянии применить причинно-следственные отношения к содержанию снов (там же). Итак, оттого, что сознание отключилось от внешнего мира, оно и доверяет субъективному миру сновидений.

Дельбеф (Delbouef, 1885) приходит к такому же выводу, но опираясь на иные аргументы из области психологии. Он считает, что мы верим в реальность содержания сновидений оттого, что во сне нам недоступны другие впечатления, с которыми мы могли бы эти сны сравнить, поскольку во сне у нас совершенно нарушен контакт с внешним миром. Но мы верим в то, что эти галлюцинации истинны, не потому, что во сне не можем проверить их подлинность. Сон создает иллюзию того, что это возможно: нам кажется, что мы прикасаемся к розе, которую видим, но ведь это все равно только сон. Дельбеф считает, что существует единственный достоверный критерий, с помощью которого мы можем понять, спим мы или бодрствуем, и это эмпирический способ проверки – проснуться. Я пришел к выводу, что все происходящее со мной с момента погружения в сон до пробуждения, – это иллюзии, если, проснувшись, я понимаю, что лежу раздетый в постели. В сне мое сознание воспринимало возникающие образы как реальные, потому что у меня сформировалась такая психологическая привычка (которая никогда не засыпает) – предполагать, что существует внешний мир, который отличается от моего собственного эго[27].

Поэтому следует рассматривать разрыв с реальностью как самый основной показатель того, что человек погрузился в состояние сна. И заслуживают внимания некоторые глубокие замечания Бурдаха, которые он сделал много лет назад, которые проливают свет на взаимодействие сознания спящего человека с внешним миром, не позволяя нам слишком полагаться на вышеизложенные умозаключения. Он указывает: «Сон наступает лишь в том случае, когда сознание человека не возбуждается внешними стимулами… Но самое основное условие погружения в сон – это не столько отсутствие сенсорных стимулов самих по себе, сколько отсутствие интереса к ним[28]. Некоторые сенсорные стимулы на самом деле могут быть необходимы для того, чтобы успокоить сознание. Мельник может заснуть лишь под шум мельничного колеса; тот, кто привык спать при свете свечи, не сможет заснуть в темноте» (Burdach, 1838).

«Во сне душа отключается от внешнего мира и своей собственной периферии… Но связь с внешним миром полностью не прерывается. Если бы мы не могли ничего слышать и чувствовать, погрузившись в сон, а не только после того, как уже проснулись, то нас совсем невозможно было бы разбудить… мы еще больше сможем убедиться в том, что поток ощущений во сне не прекращается, учитывая тот факт, что нас часто будит не ощущение само по себе, а его психический контекст: спящего человека разбудит не просто любое слово, а только если его окликнуть по имени… и потому отсутствие некого сенсорного стимула может разбудить человека, если такой стимул имеет для него какое-то принципиально важное значение: человек просыпается оттого, что погас ночник, а мельник – оттого, что остановилось мельничное колесо. Эти люди просыпаются потому, что прекратилось некое сенсорное воздействие на него, и это значит, что человек воспринимал его, но, поскольку такое воздействие не тревожило его, или, скорее, приносило ему удовлетворение, то это его во сне не волновало» (там же).

Даже если мы не будем принимать во внимание подобные возражения, а они весьма существенны, нам тем не менее следует признать, что все рассмотренные нами свойства сновидений, связанные с отключением от внешнего мира, не могут помочь нам понять, отчего сновидения воспринимаются нами как нечто чуждое нашему сознанию. В противном случае можно было бы создать галлюцинации из снов снова в идеи, а ситуации, которые нам снятся, – в мысли, и мы таким образом научились бы интерпретировать сны. Это мы и делаем, когда, просыпаясь, обращаемся к воспоминаниям о том, что нам приснилось; но независимо от того, сумеем ли мы полностью восстановить содержание сна целиком или лишь частично, сон по-прежнему окутан тайной для нас.

И безусловно, все авторитетные авторы указывают на то, что во сне с идеями, которые были актуальны в состоянии бодрствования, во сне происходят другие, гораздо более глубокие изменения. Штрюмпель (Strümpell,1877) так выразил свои мысли по этому поводу: «Когда чувственное восприятие и сознание перестают работать в нормальном режиме, исчезает психическая основа чувств, желаний, интересов и поступков человека. Тогда и психические состояния – чувства, интересы и ценности, – которые связаны с воспоминаниями о том, что происходило с человеком в состоянии бодрствования… постепенно угнетаются, и в результате нарушается их связь с этими образами; во сне многократно воспроизводятся образы объектов, людей, мест, событий и действий, которые проникли в него из состояния бодрствования, но ни один из этих образов не сохраняет во сне своей психической ценности. Она утрачена, и потому такие образы свободно и по собственной воле блуждают в человеческом сознании…» Штрюмпель считает, что именно оттого, что эти образы утрачивают свое психическое значение (в силу чего происходит разрыв с окружающим миром), сны и кажутся нам такими странными, разительно отличаясь от наших воспоминаний.

Мы уже упоминали о том, что само по себе погружение в сон предполагает сбой одной из способностей нашего сознания – а именно целенаправленного управления потоком наших мыслей. И теперь мы можем предположить, что сон оказывает воздействие и на область всех психических функций. Похоже, что функции некоторых из них на время перестают действовать; но изменяются ли при этом все остальные функции, могут ли они нормально работать в этих условиях? И здесь правомерен вопрос, можно ли объяснить отличительные характеристики сна снижением психической активности спящего человека, что подтверждается нашим восприятием сновидений после того, как мы проснулись. Сны бессвязны, их самое противоречивое содержание не вызывает у спящего ни малейших возражений, в них возможно невозможное, наши знания, на которые мы полагаемся в состоянии бодрствования, здесь теряют всякую ценность, и мы ведем себя, как этически и интеллектуально неполноценные люди. Всякого, кто наяву стал бы вести себя так как он это делает в своих сновидениях, окружающие сочли бы ненормальным. Если бы этот человек стал наяву рассуждать так, как во сне, то его сочли бы глупым или слабоумным. Приходится признать, когда мы низко оцениваем мыслительную деятельность человека в состоянии сна и утверждаем, что во сне высшая нервная деятельность существенно заторможена или, в большинстве случаев, не проявляется в должной мере.

Исследователи единодушно высказывают свое мнение на этот счет, – а исключения мы будем затем обсуждать далее, – именно на основе этих суждений можно сформулировать теорию или толкование происходящего с человеком во сне. Но настал момент от общих рассуждений перейти к обзору мнений различных авторов – философов и врачей – по поводу того, в чем заключаются психологические особенности сновидений.

Лемуан (Lemoine, 1855) считает, что «бессвязность» образов в сновидениях – это единственная их отличительная черта.

Мори (Maury, 1878) разделяет его мнение: «Не существует абсолютно разумных и логичных сновидений, в которых хотя бы отчасти не наблюдались бы некоторые логические несоответствия, некоторая доля абсурда».

Спитта, цитируя Гегеля (Spitta, 1878), выражает свое согласие с ним в том, что снам совершенно не присущи объективность и логическая связность.

Дюга (Dugas, 1897a) утверждает: «Во сне господствует психическая, эмоциональная и умственная анархия, в нем предоставленные самим себе функции ведут бесконтрольную и бесцельную игру. Сознание во сне становится одушевленным автоматом».

Даже Фолькельт (Volkelt, 1875), в теории которого физическая активность во сне отнюдь не рассматривается как совершенно бесцельная, рассуждает об «ослаблении, разъединении и путанице, которые теперь царят в мире идей, которые в состоянии бодрствования представляют собой единое целое, благодаря логике центрального эго».

Цицерон подверг самой жесткой критике абсурдные связи между идеями в сновидении (De divinatione II [XXI, 146]): «Какие только глупости, невероятные небылицы, бред и чушь не приснятся нам!»

Фехнер (Fechner, 1889) считает, что «создается впечатление, что психическая деятельность из мозга разумного человека перекочевала в мозг глупца».

По мнению Радштока (Radestock, 1879), «в сущности представляется сформулировать стройные законы на основании этих безумных поступков. Когда ослабевают разум и внимание, контролирующие блуждающие идеи в состоянии бодрствования, сон кружит их в бешеном вихре, и все они беспорядочно перемешиваются друг с другом, как в калейдоскопе».

Гильдебрандт (Hidebrandt, 1875) восклицает: «Что за удивительные нелогичности совершает спящий человек, когда он, например, строит выводы! С какой хладнокровностью опровергает он самые крепко выученные уроки жизни и ставит все с ног на голову! Какие только смехотворные противоречия законам природы и общества он ни готов безоговорочно принять, прежде чем наступит полная неразбериха и заставит его проснуться! Во сне мы искренне убеждены, что трижды три – двадцать; нас не удивит, если собака прочтет нам стихи, покойник сам уляжется в могилу или увидим, как скала будет плыть по воде, мы торжественно нанесем визит в герцогство Бернбург или главе государства Лихтенштейн, чтобы проинспектировать их флот; или мы добровольцами отправимся на службу в армию Карла XII незадолго до Полтавской битвы».

Бинц (Binz, 1878) на основе теории сновидений, построенной на таких представлениях, указывает следующее: «Из десяти сновидений как минимум девять абсурдны. Мы воссоединяем в них людей и вещи, которые совершенно друг с другом не связаны. Одно мгновение – и вот, словно в калейдоскопе, одна бессмысленная и безумная комбинация образов сменяет другую, и все становится все более и более запутанным. Мозг, который отчасти погружен в сон, продолжает свою изменчивую игру, но вот мы наконец проснулись, и, хлопнув себя ладонью по лбу, задаемся вопросом, в состоянии ли мы еще мыслить и воспринимать мир рационально».

Мори в своей работе «Le sommeil» («Сон») (1878) проводит такую параллель между образами из снов и мыслями в состоянии бодрствования (что будет особенно интересно врачам): «Создание этих образов во сне, которые у человека в состоянии бодрствования управляются волевым усилием, напоминает, в области сознания, примерно такое явление, которое в сфере двигательных функций наблюдается у страдающих хореей и параличом…» Далее он рассматривает сновидение как целый ряд проявлений, которые свидетельствуют о деградации мыслительных способностей и возможности строить умозаключения (там же).

Я не считаю здесь необходимым цитировать мнения авторов, которые разделяют утверждение Мори по поводу высших форм психической деятельности. Например, Штрюмпель (Strümpell, 1877) отмечает, что в сновидениях – даже тех, которые не кажутся такими абсурдными, наблюдается снижение способности человека строить логические действия, которые основаны на связности и взаимоотношениях между объектами. Спитта (Spitta, 1882) полагает, что идеи в сновидениях абсолютно не подчиняются причинно-следственным отношениям. Радшток (Radestock, 1879) и другие авторы подчеркивают, что в сновидениях ослабевает способность индивида выносить суждения и строить умозаключения. По мнению Иодля (Jodl, 1896), во сне человек не способен критически мыслить, а сознание не участвует в процессе переосмысливания того, что им воспринимается. Тот же автор указывает, что «во сне любая осознанная деятельность проявляется в неполном виде, подавляется и существует изолированно». Штрикер (Stricker, 1879) и многие другие авторы объясняют, что те противоречия, которые возникают между нашим сознанием в состоянии бодрствования и тем, что нам снится, обусловлены тем, что во сне какие-то факты забыты, или тем, что исчезают логические связи между различными идеями. И так далее и тому подобное.

Тем не менее те, кто скептически отзывается о психической деятельности в состоянии сна, согласны, что в сновидениях отпечатки психической деятельности сохраняются. Такую позицию ясно высказывает Вундт, чьи теории оказали существенное влияния на исследования в этой области. Но что же сохраняется от нормальной деятельности сознания, когда человек погружается в сон? Существует единодушное мнение на счет того, что способность воспроизводить события в памяти, похоже, страдает при этом в наименьшей степени (см. раздел В выше), хотя некоторые несообразности в сновидениях можно списать на забывчивость. По мнению Спитты (Spitta, 1882), есть часть сознания, на которую не воздействует сон, – это мир чувств, именно он и управляет сновидениями. Под «чувствами» («Gemut») он понимает «стабильный комплекс чувств, на которых строится субъективная сущность любого человека».

Шольц (Scholz, 1893) убежден, что один из видов мыслительной деятельности, который функционирует во сне, – это тенденция материала сновидений представать в аллегорическом виде. Зибек (Siebeck, 1877) также полагает, что во сне сознание получает возможность более «широкой интерпретации» чувств и того, что воспринимается человеком. Особенно сложно оценить, как именно функционирует во сне высшая форма психических функций – сознание. Поскольку все наши знания о снах доступны нам только благодаря сознанию, нет сомнения, что его роль во сне велика; однако Спитта (Spitta, 1882) полагает, что во сне активна лишь какая-то часть сознания, а не самосознание.

Образы в сновидениях следуют закономерностям, которые подчинены законам об ассоциациях, и это наиболее ярко проявляется в сновидениях. Штрюмпель (Strümpell, 1877) полагает, что «Сны подчиняются своим собственным законам, и в них, судя по всему, главную роль играют или чистые идеи, или органические стимулы, которые сопутствуют подобным идеям, – то есть на них никоим образом не влияют рассуждения или здравый смысл, а также эстетический вкус или нравственные принципы».

Авторы, мнения которых я здесь привожу, характеризуют процесс формирования сновидения следующим образом. Все сенсорные стимулы, которые возникают во сне, имеющие различные источники, о которых мы уже упоминали выше (см. раздел С выше), порождают в сознании в первую очередь, ряд идей, которые предстают в виде галлюцинаций или, как их называет Вундт, в виде иллюзий, поскольку они обусловлены внешними и внутренними воздействиями на органы чувств. Эти идеи соединяются друг с другом по известным законам ассоциаций и, следуя этим законам, порождают ряд идей (или образов). Затем весь материал, насколько возможно, обрабатывается той мыслящей частью сознания, которая действует во сне. (Например, см. Вундт (Wundt, 1874) и Вейнгандт (Weygandt, 1893).) Пока не удается выяснить, какие именно мотивы обусловливают цепочки ассоциаций, в которые будут выстраиваться возникающие из внутренних источников образы из сновидений.

Часто отмечалось, что те ассоциации, которые связывают между собой образы в сновидениях, весьма специфичны и отличаются от тех, которые возникают во время бодрствования. Например, Фолькельт (Volkelt, 1875) утверждает: «Создается впечатление, что в сновидениях ассоциации произвольно располагаются относительно друг друга, на основе случайных совпадений и связей, предсказать которые весьма затруднительно. Все сны переполнены такими неряшливыми и беспорядочными ассоциациями». Мори (Maury, 1878) придает огромное значение этой характерной особенности сновидений – способу связи между идеями в сновидениях, поскольку именно благодаря ей можно провести близкую аналогию между происходящим во сне и некоторыми психическими расстройствами. Он выделяет две основные характеристики такого «delire» («помутнения ума»): (1) спонтанный автоматический акт мыслительной деятельности и (2) ложную болезненную ассоциацию между идеями.

Сам Мори приводит два ярких примера своих собственных сновидений, в которых образы в снах были связаны только на основе сходства в звучании слов. Однажды ему приснилось, что он совершил паломничество в Иерусалим или в Мекку; пережив множество приключений, он оказался вдруг в гостях у химика Пеллетье, они побеседовали друг с другом, а затем тот дал ему цинковую лопату, которая потом во сне превратилась в огромный меч (там же). В другом сне Мори шел по большой дороге, отсчитывая километры по верстовым столбам, и вот он оказался в лавке, где стояли большие весы, а продавец стал укладывать на эти весы килограммовые гири, чтобы взвесить самого Мори; затем он обратился к Мори со словами: «Вы не в Париже, а на острове Гилоло». Сон продолжался, и ему приснились цветы лобелии, а потом генерал Лопеза, о смерти которого он недавно прочел. Потом ему стало сниться, что он играет в лото, и тут он проснулся (там же).

Мы, без сомнения, должны настроить себя на то, что такая низкая оценка качества работы психики во время сна происходит не без некоторого противоречия, – хотя в данном случае это противоречие – это весьма непросто. Например, Спитта (Spitta, 1882), который оценивает происходящее во сне весьма критично, настаивает на том, что и в сновидении, и в состоянии бодрствования действуют те же психологические законы. Другой исследователь, Дюга (Dugas, 1897a), заявляет, что «сон – это не помрачение рассудка и не сбой в его работе». Но подобные утверждения не представляют особой ценности, поскольку их авторы не предпринимают попыток соотнести их со своими собственными описаниями физической анархии и нарушения всех функций, которые превалируют в снах. Но, похоже, у некоторых авторов возникла догадка о том, что безумие снов, вероятно, следует неким законам и его даже можно стимулировать, как это делал тот Принц Датский, кого считали безумцем. Эти авторы не могли судить о происходящем только на основе того, что лежало на поверхности; или, иными словами, поверхностное впечатление о снах могло скрывать за собой нечто иное.

Например, Гэвлок Эллис (Havelock Ellis, 1899), не вдаваясь в долгие рассуждения о том, что сны кажутся нам абсурдными, называет их «архаическим миром богатых эмоций и несовершенных мыслей», изучение которых могло бы открыть для нас древние этапы эволюции психической жизни.

Деймс Салли разделяет эту точку зрения (James Sully, 1893), высказываясь еще более категорично и убедительно. Его суждения тем более заслуживают внимания, поскольку из всех психологов именно он был убежден в том, что в сновидениях зашифрован важный смысл. «Ведь наши сны – это способ сохранения множества личностей, одной за другой. Во сне мы видим мир и переживаем его по-старому, следуя импульсам и совершая действия, которые господствовали над нами раньше».

Дельбеф (Delboeuf, 1885) прозорливо замечает (хотя совершенно напрасно не приводит опровержений тому, что противоречит его доводам): «Во сне сохраняются в неприкосновенности все способности психики, кроме восприятия: ум, воображение, память, воля, мораль; просто во сне они направлены на нечто воображаемое и переменчивое. Спящий человек напоминает актера, который играет роли то сумасшедших и мудрецов, то палачей и жертв, то карликов и великанов, то демонов и ангелов».

Маркиз д'Эрвей де Сент-Дени (Marquis d'Hervey de Saint-Denis, 1867) яростнее всех спорит с теми, кто утверждает, что психическая деятельность в сновидении угнетается. Мори, книги которого я, несмотря на все свои усилия, не мог раздобыть, вступал с ним в живую полемику. Мори (Maury, 1878) так комментирует его позицию по этому вопросу: «Маркиз д'Эрвей наделяет ум в состоянии бодрствования полной свободой действия и способностью к вниманию, создается впечатление, что он считает основной характеристикой сна лишь то, что все чувства блокированы и закрыты для внешнего мира. И потому, по его мнению, спящий человек лишь незначительно отличается от того, чьи чувства полностью заблокированы и чьи мысли вольно предоставлены самим себе; единственное различие между обычными мыслями и мыслями спящего человека тогда заключалось бы лишь в том, что у спящего эти мысли приобретали бы зримый и объективный облик и не отличались бы от свойств внешних объектов, а воспоминания бы принимали форму событий, которые происходят в данный момент». Далее Мори добавляет следующее замечание, что «здесь есть еще одно существенное отличие, а именно: интеллект спящего человека не обладает тем равновесием, которое ему свойственно в состоянии бодрствования».

Вашид (Vashide, 1911), более подробно рассматривает изложенное в книге Эрвей де Сент-Дени и цитирует отрывок из нее (1867), в котором упоминается об очевидной бессвязности сновидений «Образ во сне – это отображение какой-то идеи. Идея – это самое главное; видение из сна – это только ее внешняя оболочка. Когда это становится ясно, необходимо уметь следовать за идеями, которые выстраиваются одна за другой, нужно осознавать, из какой ткани созданы сны; тогда непоследовательное становится понятным, самые фантастические концепции превращаются в простые и абсолютно логичные факты… самые странные сны поддаются самому логичному объяснению, когда научишься анализировать их (это не точная цитата из книги, а ее свободное изложение Вашидом)».

Йохан Штерке (Johan Starke, 1913) упоминает о том, что похожее замечание о непоследовательности и нелогичности снов встречалось в работах автора, который жил много лет назад, Вольфа Дэвидсона (Wolf Davidson, 1799): «Странные несоответствия между нашими идеями во сне основаны на законе ассоциаций; но иногда они проглядывают в нашем сознании очень смутно, так что нам кажется, что произошел нелогичный скачок от одной идеи к другой, а на самом деле никакой нелогичности не было».

В литературе на эту тему можно найти множество различных интерпретаций того, что такое сон с точки зрения психологической деятельности. От крайнего отрицания малейшей их ценности, с чем мы уже знакомы, к догадкам о том, что они могут содержать нечто важное, но это пока не удалось обнаружить, к точке зрения, в соответствии с которой сны представляют собой даже большую ценность, чем то, что происходит в состоянии бодрствования. Гильдебрандт (Hildebrandt, 1875), который, насколько нам известно, предоставил полное изложение характеристик сновидения в трех антиномиях, упоминает о двух крайностях по поводу этого вопроса в третьем парадоксе, о котором он рассуждает: «…именно противоречие между повышением интенсивности мыслительной жизни, которое нередко приводит к ее виртуозности, а с другой стороны, ухудшение и ослабление, которое часто приводит к утрате всего человеческого. Что касается первого, то мало кому из нас не известно по собственному опыту, что временами в ткани и образах снов проявляется подлинная глубина эмоций, нежность чувств, ясность зрения, тонкие наблюдения и блеск разума, которые никогда не свойственны нам в состоянии бодрствования. Сновидение поэтично, аллегорично, пропитано непревзойденным юмором, редкостной иронией. В сновидении нам открывается идеализированный мир, и эффект от его восприятия усиливается оттого, что видна его подлинная, глубоко понятая сущность. Сновидение открывает нам земную красоту в райском сиянии, наделяет возвышенное еще большим величием, показывает нам наши повседневные страхи в самом ужасном их обличье, а то, что нам кажется смешным, предстает еще более комичным. Бывает так, что после пробуждения мы еще долго находимся под впечатлением от увиденного, и нам кажется, что в реальном мире не сможем испытать ничего подобного».

Тогда возникает вопрос, как к одному и тому же явлению могут относиться и самые уничижительные ремарки, и самые хвалебные слова? Неужели одни авторы проигнорировали абсурдные сновидения, а другие не заметили тех, в которых был заключен глубокий смысл и тонкие оттенки значения? А если бывают два разных вида снов, которые соответствуют и первому, и второму описанию, может быть, поиск психологических характеристик снов окажется не пустой тратой времени? Но может быть, достаточно будет просто констатировать, что в сновидении возможно все, что угодно, – от глубочайшей деградации мыслительной деятельности до ее самых невероятных высот, недоступных в состоянии бодрствования? Каким бы удобным ни казался подобный ответ на этот вопрос, принять его невозможно, поскольку, похоже, все попытки исследования проблемы сновидений исходили из того, что некоторые отличительные различия между снами все же существуют, их основные черты универсальны для всех сновидений и что с их помощью можно устранить все внешние противоречия.

Нет сомнения, что в ту эпоху, когда значительную роль играла философия, а не естественные науки, с большей готовностью признавались положительные результаты психической деятельности в состоянии сна. Так, например, считал и Шуберт (SchÜbert, 1814), полагая, что во сне душа освобождается от оков внешнего мира, и Фихте в молодости (1864)[29], а также все другие авторы, которые считают, что во сне душа воспаряет на новый уровень, но эти взгляды кажутся нам теперь не очень убедительными; в наши дни разделять их будут лишь мистики и люди верующие[30]. Когда большую роль стала играть естественно-научная парадигма научного мышления, она оказала влияние и на интерпретации сновидений. Врачи более, чем кто-либо другой, склонны считать психическую деятельность во сне тривиальной и бесполезной, но философы и наблюдатели без научной подготовки – психологи-любители, мнением которых именно в этой области нельзя пренебрегать, все еще (следуя народным поверьям) продолжают верить в ценность снов. Все, кто склонны недооценивать психологическую ценность того, что происходит в сновидениях, естественным образом склоняются к поддержке тезиса о соматической стимуляции сновидений; а те, кто верят, что во сне сохраняются многие способности из состояния бодрствования, не находят оснований отрицать, что стимулы, порождающие сновидения, могут возникнуть и во время сна.

Даже самое хладнокровное, лишенное всякой сентиментальности сравнение разных видов психической деятельности позволяет отдать особую роль одной из форм высшей нервной деятельности – памяти; и мы уже подробно обсуждали нетривиальные свидетельства в пользу такой точки зрения (раздел В выше). Другое достоинство сновидения, которое возводит его на пьедестал, которому отдавали дань авторы прежних лет – в силу того, что оно способно господствовать над временем и пространством, – можно без труда признать необоснованным. Как указывает Гильдебрандт (Hildebrandt, 1875), это преимущество иллюзорно; поскольку во сне пространство и время воспринимаются точно так же, как в состоянии бодрствования, и причина в том, что и во сне, и наяву это всего лишь некая форма мышления. Существует мнение, что сны обладают еще одним преимуществом над состоянием бодрствования в том, что касается времени, – что они независимы от него. Такие сны, как тот, что привиделся Мори, в котором его отправили на гильотину (см. выше), похоже, доказывают, что во сне в короткий промежуток времени может поместиться целый ряд чувственных идей по сравнению с тем, что доступно нам в состоянии бодрствования. Но это мнение вызывает ряд различных возражений; со времен работ Ле Лоррена (Le Lorrain, 1894) и Эггера (Egger, 1895), посвященных внешним признакам продолжительности снов, развивается долгая и интересная дискуссия по этому вопросу, но представляется маловероятным, но ни за кем еще не осталось последнего слова ни по поводу этого вопроса, ни по поводу того, каковы его последствия[31].

Шабанэ (Chabaneix, 1897) собрал много примеров, которые убедительно доказывают, что во сне сознание продолжает домысливать то, с чем оно не справилось в состоянии бодрствования; что в нем могут быть разрешены сомнения и проблемы и что оно может стать источником вдохновения для поэтов и композиторов. Но хотя сам по себе этот факт не вызывает споров, его смысл и дальнейшие трактовки вызывают множество сомнений, которые затрагивают принципиальные вопросы[32].

И наконец, считается, что существуют вещие сны. Здесь мы встречаемся с конфликтом, в котором сталкиваются категорически выраженный скептицизм и упорное повторение одних и тех же утверждений. Без сомнения, с нашей стороны было бы правильным не настаивать на том, что эти позиции совершенно беспочвенны, поскольку существует вероятность того, что целому ряду случаев, которые здесь упоминаются, можно будет найти объяснения в области естественной психологии.