Читать книгу Галинословие - Андрей Ч. - Страница 12

– Тюрьма ни в коей мере не умаляет человеческого достоинства, и на моём мнении о тебе она никак не отразится. А вот то, что ты себя со Христом сравниваешь, весьма печально! – отчитал меня отец Иоанн.

Слова его показались мне настолько обидны, что я решил больше у него не исповедаться. Заводить с ним речь о Гале стало негласным табу, а Галя присутствовала во всех моих делах, и обойти её на исповеди не представлялось возможным.

– Я и на дружбу согласен, и малым буду доволен! – пытался я объяснить священнику всю безобидность своего ухаживания за ней.

– А если она влюбится и замуж захочет? – вопрошал священник.

«Ага, как же!» – возмущался я неосведомлённости настоятеля и сдержанно отвечал:

– Тогда женюсь. Я же люблю.

– Вот видишь? Ты сам себе противоречишь!

Поповская логика выводила меня из себя, ведь именно он себе противоречил. Поп строил вопрошающему логические ловушки и сам же в них попадал. Логика отца Иоанна была шита белыми нитками, вся его невнимательность была видна насквозь. Не наставление, а софизм низкой пробы. В иронии я священника не уличал, но чувствовал всю неискренность разговора и участвовать в исповеди больше не хотел:

– Где здесь противоречие? Захочет Галя замуж, я возьму её. Не захочет, буду просто другом. Это даже унизительно обсуждать. Всё выйдет так, как она захочет.

– Другом? А телесные желания, а если ты не воздержишься и сорвёшься? – засыпал наводящими вопросами священник.

– Мне лучше знать свои границы! – еле сдерживал я негодование: – Каюсь, что нарушал рождественский пост.

Неискренность настоятеля выводила меня из себя. Да, что поп о себе возомнил? Какое ему дело? Он не игумен, а я не монах. Сто раз зарекался не делиться на исповеди сокровенным. Мне, живущему в воздержании, нужно оправдываться перед женатыми и многодетными попами? И отец Григорий в этом вопросе ничем не отличался от отца Иоанна. Он меня тоже однажды ошарашил – предложил регулярно посещать бывшую жену для удовлетворения физических потребностей. Даже если он таким образом пытался воссоединить семью, то выглядело это совершенно низко. Человек не скотина, чтобы такое ему советовать, и семья не на постели держится. Против этих застревающих в памяти советов возмущалась вся человеческая натура. За всеми красивыми увещеваниями попы видели в человеке животное – священники не тянули меня из могилы, а заколачивали в гроб. Поповская отповедь бросала тень на мою любовь, и вообще на способность любить бросалась тень. К той, кого любишь, подобными помыслами не прикасаешься, и это не связанно с какими-то правилами и наставлениями. В десятом классе я жил глазами учительницы начальных классов, теперь живу Галей. Зачем же мне пятнать её светлый образ животной страстью, зачем слушать яд из чужих уст?

В такие минуты казалось, что я и священники родом с разных планет, что не они меня, а я их должен учить целомудрию. Стоило только углубиться в эту мысль, как тут же возникал вопрос: кто из нас с Земли, а кто пришелец? Мне хотелось быть одновременно и небожителем, и коренным жителем планеты – и духовным существом, и законным хозяином природы. Неопределённость моя происходила из незнания происхождения человечества – официальная история окончательно утратила доверие, а альтернатив ей было множество. Я же не хотел быть чьей-то моделью, я просто хотел жить в том же мире что и Галя.

Есть дети, для которых тайна деторождения настоящая трагедия. Она воспринимается с трудом, долго и мучительно отвергается, оспаривается, пока не становится одним из личных поражений в самом начале жизни. В моём детстве главным аргументом того, что дети рождаются не самым красивым способом, являлось отсутствие детей у дедушки Ленина. Подростковый отказ верить слухам разбивался козырной картой бездетности вождя пионеров – дедушка Ленин до физической близости с женщиной опуститься никак не мог, и именно поэтому при всей любви к детям остался без собственных детей. На принятие этой правды ушли месяцы, осознание мира медленно перестраивалось на новые вводные, и пусть правда вопреки своей природе оказалась не самой красивой, но мне удалось найти такому ходу вещей красивые оправдания, а обретя через много лет Христа и труды Игнатия Брянчанинова, я вновь коснулся человеческой чистоты. Так почему же священники отбирают эту чистоту у людей и отдают Богу? Бога они славословят, людей же марают почём зря. Ладно бы по заслугам, но они для профилактики и напраслину возводят. Мне ближе другая логика: светло творение – светел Творец.

В поисках Гали я терял авторитеты, и страшно мучился этим. Священники – это последние наставники, с которыми я распрощался. Не осталось никого, кому можно безоговорочно доверять, только невидимый Христос, Галя и мама.

Христу я уподоблял не себя, а саму связь с Галей. Моя связь с Галей преступна в глазах суда, а Пилатовское лукавство заключалось в том, что суд предлагал мне самому стать палачом. Раз за разом меня ставили перед выбором: или буду распят я, или же я отрекусь и распну то, чем живу. И такое положение дел не редкость – такое положение дел повсюду. По всей земле судят исключительно за любовь – за другие преступления только для прикрытия, чтобы приравнять любовь к преступлению, а отказавшихся быть палачами изолировать в исправительных колониях в среде настоящих разбойников. На миру и смерть красна, а ты попробуй любить годами, попробуй в вечности. Отрекись, отрекись, отрекись! Будут продлевать Аид, пока не отречёшься, а когда сломают, тогда с радостью и освободят. Свобода внутри, и только когда её вырвут, отпустят – всё, иди к своей Гале!