Читать книгу Галинословие - Андрей Ч. - Страница 14

Процессы текли так неторопливо, что порой ошибочно казались закрытым делом. Как только заканчивались судебные баталии, возникала зияющая пустота. Если судебные разбирательства были хоть какой-то формой общения с Галей, то теперь даже и они прекратились. Самые серые и тоскливые месяцы в году обнажили вдруг такую вселенскую пустоту, что я не нашёл ничего лучшего, как заполнить её обращениями к Лукерье Михайловне. Чужой маме я отправлял по два-три заказных письма в неделю с почтового отделения, которое находилось прямо под офисом нашей фирмы. В цветных конвертах и с Галиным портретом на марках письма даже внешне должны были доставлять радость.

«Лукерья Михайловна, надеюсь, что на Новый Год Галя навестит вас, и это письмо застанет её дома. Представляю, как она огорчится, но я не могу во всём идти у неё на поводу, так что пусть тоже в чём-то смирится. Я знаю, что материальная помощь оскорбительна, что любая помощь обязывает, что помогающий имеет свою корысть. Всё это я знаю, поэтому эти условности можно когда-нибудь переступить – можно уже быть выше условностей. Посмотрите на это так: да, он бегает за моей дочерью и разными способами пытается связать её с собой, но ничего противоестественного в таких попытках нет. Если Галя не будет отвечать ему, то можно не волноваться – ничего плохого в безответной любви нет, и это даже хорошо, что Галю кто-то любит! Вы можете тратить помощь на отопление, на поездку к дочери, на заказ меня покалечить. Моя корысть заключается в самом факте того, что я помогаю маме моей любимой. Мне самому стыдно, но ради Гали можно и унизиться. Книгу я посылаю, чтобы вы убедились, что во втором издании нет иллюстраций с портретами. Сибирские издатели мне написали, что, мол, не поймёшь этих женщин – красивая обложка, а девушке не по нраву. У меня Родина важней церкви, и я уверен, что у Гали после тридцати Родина встанет на первое место. Это по неопытности человек придерживается космополитических взглядов, а со зрелостью он начинает различать вред либерализма, и Родина снова занимает подобающее ей главенствующее место. Пусть бомбы лучше на нас падают чем на Родину – ветки без корней ничто, а без ветвей дерево ещё не погибло. Ветви отрастут новые, а ствол нет. Конечно, первым делом я постараюсь спасти Галю. Меня ещё не скоро пустят на Украину, поэтому приезжайте сами. У меня три комнаты, и я вас до Койска провожу. Я вас вербую, но у вас не будет никаких обязательств – просто будьте свидетелем.»

По прошествии дня написанное уже не казалось мне чем-то убедительным, и, урывая минуты из рабочего времени, я подыскивал более доходчивые предложения для Галиной мамы. С новыми запечатанными в конверт словами я бежал, сообщая коллегам, на почту!

«Лукерья Михайловна, со стороны мои письма кажутся глупостью, потому что влюблённость и есть глупость, а влюблённый человек однозначно глуп. Я смирился с запретом видеть Галю, тем более запрет можно обойти. Только не пугайтесь – пишу и думаю, что яблоня от яблони недалеко падает, и если Галя недоверчива ко мне, то и от вас мне доверия не дождаться. Тогда и письма мои тщетны. Когда человеку запрещают жизненно необходимое – а видеть Галю не блажь, а жизненная необходимость – то он всё равно выход найдёт. Будет биться как муха о стекло и со временем обнаружит форточку. Если бы Галя учитывала это, то контролировала бы ситуацию, оставляя мне отдушину. Раз уж мне всё запрещено, то я хочу от Гали дочь, хочу назвать её Галей. Я её даже вижу – такую серьёзную и улыбчивую, белокурую, синеокую, ухоженную и озорную девочку в платье. Это будет папина дочь, потому что Галя слишком строга. Дисциплина и учёба с раннего детства, а я буду дурачиться с ней, придумывать абсурдные истории, веселиться и играть. Галя будет даже ревновать её ко мне – она не умеет играть и шутить, или умеет, но не показывает. Галина Сергеевна очень закрыта, а Галина Андреевна будет открытой. Она будет ходить пешком, ездить верхом, ловить ящериц и кататься на лыжах. Всего этого Галина Сергеевна боится. Галя даже велосипеда и птиц боится. Когда я принёс ей сороку, то она отскочила и не проявила никакого желания взять её в руки, а Вика призналась, что никогда не каталась на велосипеде. Найди ваша дочь себе кого-нибудь, и я уйду. Только пусть это будет не иностранец. Пусть Галя говорит с любимым человеком на русском. Только с русским Галя будет счастлива. Если бы все русские знали, насколько они гениальнее и свободнее европейцев, они бы удивились. Даже беда наша в том, что мы живые и не вписываемся ни в какие стандарты. Не выдавайте Галю за робота. Отдайте мне мою царевну. Я бы и дружбой довольствовался, но Галя меня близко не подпускает – придумала дистанцию в пятьдесят шагов. У меня от Гали земля под ногами плывёт. Улыбнётся – крылья вырастают. Зачем вычёркивать меня из жизни, зачем сталкивать с Земли? Пусть она признает меня, позволит мне быть».

Многим знакомо чувство, когда, спасая отношения, непрестанно находишь новые аргументы, которые просто необходимо озвучить, и кажется, что теперь-то наверняка достучишься до родного сердца. Я настойчиво стучался в сердце Гали через сердце Лукерьи Михайловны. Только отправив очередное письмо, я расслаблялся и мог активно заниматься работой. Без выплеска на бумагу чувств приступать к выполнению непосредственных задач было невозможно. Эмоции слишком захлёстывали меня, чтобы долго оставаться свободным.

«Лукерья Михайловна, в ожидании жизнь проносится мимо. У Гали всё меняется, а я не имею право даже взглянуть на её перемены. Боль заключённого – именно это я испытываю последние месяцы. Приходится искать пути, которые каким-то образом приблизят меня к Гале: книги, письма, портреты. В Койске я заставал Галюшу в такие моменты, когда у неё ничего не происходило. Это и понятно, ведь я ждал её возле общежития, в котором она прячется как улитка в ракушке. Может быть, во время гастролей жизнь Гали сверкает яркими красками, а возле общежития она тиха. Когда-то она покинет эту ракушку, как покинула Славянск, Харьков, Москву и Северную Гавань. В каждом городе кто-то её любил, не хотел расставаться, но отпускал, и только я не отпускаю. Не отпускаю и сам чувствую себя пленником, потому что есть что-то ещё непонятное и необъяснимое, что мешает мне её отпустить, и глупо уверять меня, что можно всё сделать иначе, ведь на самом деле всё всегда именно так как есть, и никогда ничего по-другому быть не может. Разве что в будущем, и мне приходится жить будущим, создавать в нём рядом с Галей место для себя. Ведь дни, проведённые с ней, Богу угодны, а, значит, и я иду не против воли Божией, а против Галиной воли, а она против моей. Мы сражаемся, и у нас самая обычная борьба мужчины и женщины. Она уместна, угодна, позволительна. Да и не борьба это, а танец. Суды и полиция – только бубенцы в Галиных руках!»

«Лукерья Михайловна, Галя покинула Северную Гавань 25 сентября 7524. Уехала с филармоническим оркестром, в котором работала её сестра. Я бежал за автобусом, а она сидела на последнем сиденье и не смотрела в окно. Смотрела Вика и вела репортаж. Потом я разрисовывал автобусную парковку, и некоторые надписи сохранились до сих пор. Сегодня я ждал окончания концерта того самого оркестра в надежде, что Галя приехала вместе с сестрой. Музыканты сказали, что Виктория перешла в Боммскую оперу, и с ними больше не гастролирует. Три года назад Галя сказала, что все, кого она отвергла, потом даже благодарили её. Она придумала это на ходу – мы шли из деревянного храма, и она пыталась меня отвергнуть. Она боялась, что я влюблюсь, уже видела это и предложила мне бегать за своей знакомой. Я спросил, как она может желать знакомой то, чего сама не желает, и она согласилась, что это некрасиво. В этом признании вся она – только с такой искренней девушкой можно быть счастливым. Настоящие люди свою родину не оставляют, и среди эмигрантов настоящие люди – это исключение. Галя – это исключение, а суды – это вынужденная необходимость, но никак не предательство. Это инициация. Я сам напрашивался на испытания, и Галя дала мне их. Галя будет моей, она и так уже моя. Сакральное никаким способом не отнимется, а Галя для меня сакральна, так что приготовьтесь к долгой осаде!»

Раньше я ещё ориентировался на её отношение к моим выходкам, теперь же я не могу учитывать её чувства – не вижу её и полагаюсь не на саму Галю, а только на своё представление о ней. То, что я считаю безобидным, кажется Гале наглостью. О преступной наглости говорят и суды. Я не люблю наглецов, и не хочу быть одним из них. Между моими поступками и хамством есть разница. Хам получает наслаждение от своих издевательств над людьми, я же не получаю никакого удовольствия от того, что Галю мои поступки тяготят. Я действую не из праздности – Галя нужна мне как воздух, как друг и уже потом как женщина. Как музу её у меня никто не отнимет. Джон Раскин считает, что если чувство может быть воспето поэтом, то оно благородно, а если нет, то низко.

Поступки расцениваются по-разному. Посыл может быть одним, а доноситься совсем по-иному. Это моя личная трагедия. Не потому что я наглец, а потому что для Гали я могу навсегда остаться таковым. Осознание себя в её глазах негодяем только увеличивают мои попытки переубедить её и подстёгивает меня к более активным действиям. Галя думает, что отдалит меня неуважением, но вместо этого только притягивает к себе, и мне её искренне жаль. И себя жаль – не могу уйти негодяем. Она слишком важный человек, чтобы мне было всё равно. Уступить мне кроху внимания с её стороны сто раз легче, чем устраивать эту абсурдную войну. Галя борется за свободу, на которую я не посягал. Может, дело не в свободе, и Галя борется за что-то ещё? Узнать бы, что она защищает, и вопрос разрешится сам собой, а пока вопрос растёт как снежный ком. Не знаю, куда всё приведёт, не знаю, как закончить войну.

Лучше пусть Галя побьёт меня, чем копит подрывающую здоровье ненависть. Я ей могу своё здоровье отдать – пусть передаст мне свои болезни, и я буду носить их за неё. Галя думает, что живёт, но она играет – играет музыку, играет в жизнь, играет в церковь. Её слова о вере неубедительны именно потому, что она играет. Если бы она жила, она бы увидела, что я тоже живу, но она меня не замечает. Она требует, чтобы я прекратил играть, потому что её игра важней, а я ей мешаю. Мешать можно играть, но никак не жить. Мешать можно притворяться. Галя плачет:

– Да исчезните вы, наконец!

Но слёзы не работают, и она пробует другие средства:

– Вы нарушаете мои правила!

– Это не настоящие правила. Это самообман.

– Вы сами играете, а не живёте! Чем вы лучше вестфальцев?

– Ничем.

– Вот и не мешайте мне играть Скарлатти!

«Лукерья Михайловна, принимают помощь от тех, кому доверяют. Ухаживать за Галей большое счастье, и я не строю иллюзий. Галя считала, что я пожалею и озлоблюсь, но ошибалась в своих оценках. Знаете почему? Потому что в любой ситуации лучший выход – это поднять себе планку. Чем больше Галя отрицает меня, тем выше мне приходится расти. Когда ты растёшь, упасть невозможно. Падает тот, кто не растёт, а подпрыгивает. Признаться, я тоже иногда прыгаю и падаю, но Галя поднимает меня одним своим существованием. Галя феномен, и, если я удосужусь иметь ещё одну дочку, то только от неё. Вы можете испытывать счастье хотя бы потому, что кто-то пишет вам о любви к вашей дочери. О любви к Вике никто, например, не напишет. Надеюсь, Галя теперь у вас на побывке. Смотрит на ваше счастье и недоумевает: мама, зачем ты его слушаешь? Выбрось это письмо! А вы смеётесь»

«Сергей Прокопович и Лукерья Михайловна, представляю, как я вас утомил. Письма без ответа превращаются в фарс, и чем больше их, тем больше фарса. Не хочу уподобляться священнику церкви Фрола и Лавра – ни в коем случае не клянчу я руки вашей дочери. Мне всего-то нужно её общение. Обещаю вести себя корректно. Дружба со мной никак не ухудшит Галину жизнь. Ухудшает жизнь только неправда, а я перед Галей честен. Что можно сломать? Только что-то ненастоящее, а настоящее сломать невозможно. Это только в лотерее проигрывают, а в настоящем все выигрывают. От правды только польза, от дружбы только польза. Гале нужна моя дружба, иначе в её жизни меня бы и не было. Помирите нас, а я вам дом построю. Если вы думаете, что европейцы лучший выбор для Гали, то ошибаетесь. Нельзя русской девушке за иностранца. Это и ей не на пользу, и родине во вред. Это как выдавать великана за карлика, а богиню за смертного. Галя моя. Какой бы ролью она меня не наделила, я буду рядом. Хочет она рядом сталкера, врага, друга – её решение. Не отстану! Найду архимедовский рычаг и переверну Землю!»

«Лукерья Михайловна, посмотрел участки для дома под Славянском в селе Никольском и селе Богородичном. Вы можете подумать, что дом в обмен на дочь это мелко, и будете правы – требовать Галину руку взамен дома слишком низко. Я просто хочу посвятить ей что-то материальное, твёрдое и долговечное. Строительство принесёт всем только плюсы: это интересно, это увеличит шанс возвращения Гали домой, это уверенность в её будущем, и это станет концом войны. Я признался Гале только после того, как она отказалась дружить. И после этого признания мы дружили ещё интенсивнее. Дом будет одноэтажным, но с высокими потолками, с деревянной верандой на солнечной стороне и большим залом. Бывают фундаменты, которым по пятьсот лет, и я хочу сделать фундамент на века, чтобы Галины потомки пользовались им и через сто, и через триста лет. И ничего в отношениях не нужно менять – я продолжу бегать за Галей, а она продолжит защищаться. Помогите выбрать участок и контролировать строительство. Средства буду переводить я, вы же будете заключать договора и присылать отчёты!»

«Лукерья Михайловна, с Новым Годом и Рождеством! Вы даже не представляете как хочется увидеть Галю. Мне можно смотреть на неё с пятидесяти метров, и ради этого я готов прыгнуть в ночной поезд. Только при виде её я не сдержусь и сокращу дистанцию до метра. Я требовал пересмотра дела, и победил: запрет сократили до пятого мая. Галя удивительна тем, что у неё отсутствует кокетство. Она всё делает искренне, что нельзя сказать о её сестре. Викины слова ничего не стоят, и нельзя стать счастливым лукавя, Галя же уже счастливая, и её ненависть лучше иной любви, потому что настоящая. Да и не ненависть – это вовсе, а любовь без натянутых улыбок и вежливости. Со мной она не церемонится – свободна и естественна, без масок и учтивости. Она маски вообще едва терпит, поэтому и малообщительна. Если Вика хочет наладить жизнь, пусть избавится от привычки лукавить – чтобы Гале быть счастливой, нужно, чтобы все вокруг неё были счастливы. Пришлю вам билет на самолёт, чтобы вы могли навестить Галю и сравнить Северную Гавань с Койском. Может, вы убедите Галю вернуться сюда? Пришлю билет, а вы сами решите, ехать вам или нет. Галя лишает меня других возможностей участвовать в её жизни. Вспомните в юности, когда вам не отвечали, разве вы сразу опускали руки? Разве не делали попыток в даже безнадёжных ситуациях? Разве вы учите Галю сдаваться, если что-то не получается? Так вот и я не сдаюсь – у меня ещё столько сил, что грех вешать голову. Если Богу будет неугодно, то и сил у меня на Галю не будет, а их почему-то всё больше и больше. Галя обязательно ответит мне!»