Читать книгу Поэзия Каталонии - Антология, Питер Хёг - Страница 12

– Вы одна ли в этот вечер,

женушка родная?

Вы одна ли в этот вечер,

вдовушка честная?

Нет, одна я не бываю,

граф Арнау милый,

Нет, одна я не бываю,

Господи, помилуй!

Кто же с вами вечеряет,

женушка родная?

Кто же с вами вечеряет,

вдовушка честная?

– Бог и Пресвятая Дева,

граф Арнау милый.

Бог и Пресвятая Дева,

Господи, помилуй!

– Ну а где же дочки ваши,

женушка родная?

Ну а где же дочки ваши,

вдовушка честная?

– В спальню я их отослала,

к ниткам да иголкам,

В спальню я их отослала,

вышивают шелком.

– А нельзя мне их увидеть.

женушка родная?

А нельзя мне их увидеть,

вдовушка честная?

Напугаются уж больно,

граф Арнау милый,

Напугаются уж больно,

Господи, помилуй!

Ну пускай меньшую только,

женушка родная,

Ну пускай меньшую только,

вдовушка честная.

– И меньшую, граф Арнау,

вам не уступлю я,

И меньшую, граф Арнау,

тоже ведь люблю я.

– Замуж дочкам не пора ли,

женушка родная?

Замуж дочкам не пора ли,

вдовушка честная?

– Без приданого не выдашь,

граф Арнау милый,

Без приданого не выдашь,

Господи, помилуй!

– У окна, под половицей,

кожаный мешочек,

там уж, вдовушка честная,

хватит вам на дочек.

Ну а где служанки ваши,

женушка родная?

Ну а где служанки ваши,

вдовушка честная?

– Серебро на кухне чистят,

не жалеют мела.

Серебро на кухне чистят,

чтоб не потускнело.

– А нельзя мне их увидеть,

женушка родная?

А нельзя мне их увидеть,

вдовушка честная?

Напугаются уж больно,

граф Арнау милый.

Напугаются уж больно,

Господи, помилуй!

Ну а где же слуги ваши,

женушка родная?

Ну а где же слуги ваши,

вдовушка честная?

Спят они на сеновале,

граф Арнау милый,

Спят они на сеновале,

Господи, помилуй!

Хорошенько им платите,

женушка родная.

Хорошенько им платите,

вдовушка честная,

По усердью им и плата,

граф Арнау милый.

По усердью им и плата,

Господи, помилуй!

Как же в дом-то вы проникли,

Граф Арнау милый?

Как же в дом-то вы проникли,

Господи, помилуй?

– Сквозь оконную решетку,

женушка родная.

Сквозь оконную решетку,

вдовушка честная.

– Ай, так вы ее спалили,

граф Арнау милый!

Ай, так вы ее спалили,

Господи, помилуй!

– Не коснулся я решетки,

женушка родная.

Не коснулся я решетки,

вдовушка честная.

– Ай, у вас глаза дымятся,

граф Арнау милый.

Ай, у вас глаза дымятся,

Господи, помилуй!

– То мои грехи выходят,

женушка родная.

Оскорбительные взгляды,

вдовушка честная.

– Ай, у вас дымятся губы,

граф Арнау милый.

Ай, у вас дымятся губы,

Господи, помилуй!

– То мои грехи выходят,

женушка родная.

Криводушье и злоречье,

вдовушка честная.

– Ай, у вас дымятся руки,

граф Арнау милый.

Ай, у вас дымятся руки,

Господи, помилуй!

То мои грехи выходят,

женушка родная.

Нечестивые объятья,

вдовушка честная.

Ай, у вас дымятся ноги,

граф Арнау милый.

Ай, у вас дымятся ноги,

Господи, помилуй!

– То мои грехи выходят,

женушка родная.

По кривым путям хожденье,

вдовушка честная.

– Что это за шум я слышу,

граф Арнау милый?

Что это за шум я слышу,

Господи, помилуй?

– Это конь мой бьет копытом,

женушка родная.

Это конь мой бьет копытом,

вдовушка честная.

– Ячменя ему подсыпьте,

граф Арнау милый.

Ячменя ему подсыпьте,

Господи, помилуй!

– Нет, ячмень он есть не станет,

жеиушка родная.

Ест он проклятые души,

вдовушка честная.

– Ну а где приют вам дали,

граф Арнау милый?

Ну а где приют вам дали,

Господи, помилуй?

– Где же, как не в преисподней,

женушка родная?

Где же, как не в преисподней,

вдовушка честная?

– Почему же в преисподней,

граф Арнау милый?

Почему же в преисподней,

Господи, помилуй?

– За обманы да бесчестья,

женушка родная.

За обманы да бесчестья,

вдовушка честная.

И не нужно поминаний,

женушка родная.

И не нужно поминаний,

вдовушка честная.

Ведь от этих поминаний

Нет мне облегченья.

Ведь от этих поминаний

Только злей мученья.

И пускай заложат камнем,

женушка родная,

и пускай заложат камнем,

вдовушка честная,

ход, к монашенкам ведущий,

женушка родная,

в монастырь Святой Агеды,

вдовушка честная.

Петухи никак запели,

женушка родная?

Петухи никак запели,

вдовушка честная?

– Да уже как раз и полночь,

граф Арнау милый.

Да уже как раз и полночь,

Господи, помилуй!

– Ну тогда хоть на прощанье

облегчите муку.

Ну тогда хоть на прощанье

дайте же мне руку!

– Да вы мне ее сожжете,

граф Арнау милый.

Да вы мне ее сожжете,

Господи, помилуй!

Есть в Арагоне юная дама,

солнцу равная красой;

кудри золотые вьются

до земли у дамы той.

(Ох, как искусно, Анна Мария,

Ты крадешь сердец покой!)

Кудри матушка ей чешет,

взявши гребень золотой;

каждый локон – загляденье,

чудо – волосок любой,

волосков атласные пряди

облегают стан прямой.

Ей сестричка их заплетает

гладкой, ровною косой;

косу крестная кропит ей

ароматною водой,

а невестка перевивает

разноцветною тесьмой.

С дамы брат очей не сводит,

горд красавицей сестрой;

с ней на ярмарку он едет

и, не стоя за ценой,

серьги, кольца выбирает

для сестрицы дорогой,—

от их тяжести платочек

чуть не рвется кружевной,

«Братец, братец мой! К обедне

ты сходи, прошу, со мной!»

В храм войдет – алтарь мгновенно

блеск удваивает свой;

капли розами расцветают,

коль черпнет води святой.

Место уступить все дамы

ей спешат наперебой;

на полу сидят все дамы,

ей же ставят стул резной.

Капеллан, забыв молитвы,

путает одну с другой;

певчий вовсе умолкает,

от смущенья сам не свой.

«Кто ж она? Кто эта дама,

столь прекрасная собой»?

Скажет: «Дочь», – король французский,

здешний – назовет сестрой.

Кто не верит, пусть вглядится

в башмачка узор цветной:

арагонский герб с французским

он увидит пред собой.

Как в Лериде, славном граде,

все узники вместе сидят,

сидят и поют они песню,

а было их сто пятьдесят.

Их песню слушала дева,

под окном тюрьмы затаясь.

Они ее увидали

и песню прервали тотчас.

«Что ж, узники, вы не поете,

иль вам помешала я?»

«Ах, как же нам петь, сеньора?

Темница наша страшна,

сидим без воды и хлеба,

гуляем в день только раз,

и часто злой тюремщик

гулять не пускает нас».

«Ах, пойте, узники, пойте,—

я скоро вызволю вас».

И вот с мольбой о подарке

приходит к отцу она.

«Дитя мое, Маргарида,

чем я одарю тебя?»

«Ах, батюшка мой родимый,

ключи от тюрьмы мне дай!»

«Дитя мое, Маргарида,

не быть тому никогда:

назначена казнь на завтра —

им всем петля суждена».

«Ах, батюшка мой родимый,

пощаду милому дай!»

«Дитя мое, Маргарида,

кто милый твой? Отвечай!»

«Ах, батюшка мой родимый,

он высок, и рус, и удал».

«Дитя мое, Маргарида,

его прежде всех казнят».

«Ах, батюшка мой родимый,

пусть вешают и меня!»

«Дитя мое, Маргарида,

не быть тому никогда».

Из золота были петли,

перекладина – из серебра,

вся виселица цветами

была разубрана.

Кто ни проходит мимо —

нежный вдохнет аромат,

и в память о бедном влюбленном

слова молитвы звучат.

Сидит на морском берегу

юная дева,

вышивает шелком платок

для королевы.

Стежок кладет за стежком,

проворна иголка…

Работа к концу, да беда —

больше нет шелка.

Тут бригантина плывет.

«Ах, ради Бога!

Шелк не везешь ли, моряк?

Дай мне немного!»

Ей отвечает моряк

сильный и смелый:

«Какой тебе надобен шелк,

алый иль белый?»

«Я вышиваю платок

пунцовым шелком…»

«Ну так взойди на корабль,

выбери с толком».

Запел моряк, и под звуки

его напева,

наскучив шелк выбирать,

уснула дева.

Корабль отплыл; тут она

от сна восстала:

глядит вокруг, а земли —

как не бывало!

Берег родной от нее

где-то далеко.

В открытом море корабль

плывет одиноко.

«Верни на берег меня,

о, сделай милость!

Мне страшно в море, моряк!» —

дева взмолилась.

«Чтоб стала ты мне женой,

взял на душу грех я…»

«Нас три сестры, но была

прекрасней всех я.

За герцога вышла одна,

за графа другая,

но стану, на горе себе,

женой моряка я.

Лишь бархат носят да шелк

мои сестры ныне,

а мне, видно, век щеголять

придется в холстине».

«Ты в золоте станешь ходить,

жить будешь безбедно:

отец мой – английский король,

а я – принц наследный.

Семь лет я тебя искал,

прекрасная дева:

я в Англии буду король,

а ты – королева».

Сколько б лет еще, галерник,

я месил морскую воду,

но любовь меня скрутила,

и я вымолил свободу.

Граф покаяться велел мне

сразу, как сойду на сушу,

но, еще на сходнях стоя,

облегчил я свою душу.

К тетушке иду сначала,

наш старинный герб над входом.

«Тетушка, да вы всё та же,

не осилить вас невзгодам!»

«Тот, кто это мог сказать бы,

на семь лет к веслу прикован».

«Тетушка, он – перед вами,

и свободен от оков он.

Тетушка, молю, скажите,

матушка моя здорова ль?»

«Дон Луис, она в могиле —

горя-то ведь было вдоволь».

«Тетушка, скажите, жив ли

батюшка мой? Что с ним стало?»

«Дон Луис, давно ослеп он —

слез-то пролито немало».

«Тетушка, скажите, жив ли

брат мой? Вот бы повидаться!»

«К маврам он попал в неволю,

вряд ли ты увидишь братца».

«Тетушка, а что с женою?

Тетушка, ну хоть полслова!»

«Замуж собралась мерзавка —

стало быть, нашла другого.

Завтра, говорят, венчанье —

милость им нужна Господня…»

«Тетушка, молю, скажите,

дома ли она сегодня?»

«Дома, говоришь, племянник…

Дом она уже сменила,

новый-то у самой церкви,

у Святого Михаила».

«Тетушка, сейчас уйду я.

Плащ мне принесите старый,

да у вас моя гитара,

эх, отвык я от гитары».

Песню он запел, и тотчас

муж проснулся беззаконный:

«Вы послушайте, мой ангел,

что за горестные стоны, —

так могли бы петь сирены

или рыбы в море пенном…»

«Ах, сеньор, при чем тут рыбы

и зачем тут петь сиренам?!

Вы нас разлучили с мужем,

это он поет, горюя…»

«Ах, так вот вы как, сеньора!

Что ж, тогда его убью я».

«Прежде вы меня убейте —

мне одной не жить на свете!»

Муж убит был ровно в полночь,

женщина же – на рассвете.

И когда, ликуя, души

выпорхнули прочь из тела,

это были белый голубь

со своей голубкой белой.