Читать книгу Революция для своих. Постиндустриальная Утопия - Григорий Луговский - Страница 25

В усвоении культурного опыта большую роль играет эмпатия, но особенно – стремление подражать сильным, успешным членам общества. Каждый, включившийся в игру, хочет достичь в ней успеха, а потому важно усвоить правила и использовать их наиболее эффективно. Игра дарит как удовольствие в случае выигрыша, удачи, так и страх неудачи, проигрыша. Фактически, любая эмпатия начинается с сопереживания себе, включающего знание вероятного исхода собственных поступков.

Если субъект – тот, кто отстаивает и развивает своё, то идеальный субъект, которого можно лишь помыслить, должен быть «вещью в себе», заниматься только собой, не вникая ни во что внешнее. Поэтому, стоит людям лишь ощутить больше свободы, как начинает наблюдаться расцвет нарциссизма, эксгибиционизма и других форм самолюбования. Эти маленькие слабости —не зло, но все-таки уход от пути, который направлен на развитие человеческого потенциала. Эгоцентрический вектор устремлений субъектности к собственному ядру нужно понимать и уважать, но любой субъект не мыслим также без устремленности во внешний мир, являющийся источником благ и опасностей. Даже наша базовая животная самость далека от «сферической в вакууме», которую бы могло себе позволить самодостаточное существо. И чем с большей уверенностью мы говорим о «великом уме», или «большом сердце», тем очевиднее, что эти люди уделяли много времени, внимания и воли миру, а не себе.

В теории о контурах сознания, описанной Т. Лири в «Семи языках бога» и развитой Р. А. Уилсоном в «Психологии эволюции», эмоции выступают сигнальной системой оповещения животных об изменении границ их личной территории. Позитивные эмоции возникают, когда у нас что-то прибыло, получилось, а негативные – в случае потери, неуспеха. Таким образом, любая эмоция – сигнал об изменении конфигурации личной свободы. А вот чувства, «сентименты» – признак душевной связи с другими существами, то есть сопереживание. Именно такую природу имеют культурные, творческие, естественные (как связь с природой) переживания, отменяющие на какое-то время значение личных границ.

Стоит говорить о разных формах эмпатии, разделяя сопереживание себе, сопереживание своим ближним и сопереживание миру как целому, всеобщей гармонии и порядку. Эти три переживания не обязательно исключают друг другу, но вполне могут рождать внутренний конфликт. И только от воли субъекта зависит, как в нем разрешится это противоречие.

Интересно, что одни и те же культурные акты могут быть продиктованы разными формами эмпатии. Например, отказ от мясоедения может стать итогом озабоченности гармонией мира или результатом заботы о собственном здоровье.

Эмпатия, выражаемая ликованием, торжеством, может быть названа экстазом. Это эмоциональная, животная реакция от ощущение расширения привычных границ, выход за пределы себя, слияние с объектами/субъектами восприятия, или со всем окружающим миром. Но ликование бывает разным. Его можно условно разделить на высокое и низкое, а используя терминологию Ницше – аполлоновское и дионисийское. Так, экстазом является как ликование болельщиков-фанатов на стадионе, так и Архимеда, выпрыгивающего из ванны с криком «Эврика». Внешне обе эти реакции похожи, но разница заключена в разном участии личной воли. В первом случае это ликование по поводу достижения «наших», во втором – радость из-за собственного открытия. Первый экстаз служит утверждению коллективной субъектности, а второй – личной.

Еще одной формой человеческих реакций на внешний мир является сочувствие. Способность ставить себя на место страдающего греки называли катарсисом, «очищением». Испытывают ли катарсис болельщики в случае проигрыша их футбольной команды? Вряд ли это столь очевидно, как экстаз по случаю победы. Тем не менее, и неудачи способны сплачивать коллективы. Но все-таки больше это касается собственных неудач, понуждающих к анализу ошибок. Поэтому там, где катарсис затрагивает личную волю, когда она может быть ответственна на результат действий, происходит очищение, или переоценка себя, своих действий, сил, целей. Но и там, где происходящее не зависит от нашей воли, можно не только пассивно сочувствовать, подвывая чужому (или коллективному) горю, но и делать выводы, проводить работу над ошибками, пусть и чужими. Это не так действенно, как собственный опыт, но все-таки тоже работает.

Существует и другое название для катарсиса и сочувствия – одержимость. Если экстаз связан с собственной деятельностью и ее достижениями, то одержимость – переживание красоты, чьих-то достижений, причем это могут быть достижения и красота как «наших», «ближних», так и всеобщая, «ничья». Экстаз служит утверждению субъектности, а одержимость – приближению к состоянию объекта, растворению в окружающем мире. Простейшим примером одержимости является отождествление себя с героями фильмов, книг, игр, когда происходит временная «утрата себя», превращение в другого.

С другой стороны, не является ли примером одержимости поведение болельщиков на стадионе, эмоционально уходящих в игру? И разве экстазу Архимеда не предшествовала одержимость идеей познания, которая и позволила ему совершить открытие? Одержимость и экстаз можно рассматривать как этапы любого акта познания, где чередуются подчинение воле предмета исследования и «взлом» этой воли в результате обнаружения истины. В идеале этот процесс выглядит как диалог двух воль, принимающий характер субъект-субъектной связи, либо такого чередования, когда субъект и объект временно меняются местами.

Иногда одержимость способна вызывать психические расстройства и даже соматические изменения, вроде появления стигматов у впечатлительных лиц, предрасположенных к такого рода переживаниям. Зомбирование тоже является формой одержимости, искусно направляемой внешней волей, отличаясь этим от спонтанной одержимости.