Читать книгу Революция для своих. Постиндустриальная Утопия - Григорий Луговский - Страница 28

Противоположностью страха является не смех (ведь они тесно связаны), а любопытство. Страх и любопытство – две сильнейших эмоции, играющие важную роль и в жизни высших животных, которые не рождаются совершенно готовыми к бытию, а проходят определенную стадию научения. Человеческая же мутация, или «грехопадение», заключена в том, что мы способны сохранять это детское состояние «неготовности к жизни» всю жизнь. Естественно, тоже в индивидуальной мере.

Любопытство является влечением к новому, страстью к познанию, а страх взывает к сохранению известного и имеющихся границ. Страх и любопытство вступают в противостояние, каждый качается на индивидуальных качелях между этими силами. Там, где сильнее оказывается страх, устанавливается консерватизм, примерами которого служат и криминальная среда, и первобытный коллектив. Для такого индивида или общества радость несут повторяющиеся моменты бытия, утверждая его стабильность, следование извечным законам. Там, где сильнее любопытство, источником позитивных эмоций выступает новый опыт и познание.

Все красивое и новое явно или косвенно ценно для выживания. Но любая новизна, чтобы быть воспринятой, «услышанной» и оцененной, должна пройти через стадию красоты. Жизнеспособное общество начинается не с рационального осознания удобства взаимного выживания, а с единства иррационального – эмпатии на основе общих представлений о прекрасном, способных меняться от общества к обществу, от века к веку и от человека к человеку. Мы можем не только по-разному «знать», но и чувствовать. Не зря поговорка «о вкусах не спорят» так популярна.

Шеллинг считал, что красота это бесконечность, выраженная в конечной форме. Я бы уточнил, что красота указывает на всеобщие законы бытия, которые мы в этой красоте распознаем. Но одновременно с тем любая красота имеет динамические (меняющиеся) границы, иначе никто не мог бы ее различить, выделить. Любое произведение искусство формирует граница, отделяющая его от остального мира. Для картины это рамка, для театра – сцена, для кино – экран, для ритуала и игры – время и место их совершения. Культура рождается из границ, в которых действует определенное единство эстетических вкусов. Поэтому культура – прежде всего нормы и запреты; пределы, а не беспредел.

Изначально красивое – есть служащее некой идее, воплощая ее наилучшим образом, исполняющее свою миссию. Например, целая чашка красива – она свою роль исполняет. Разбитая некрасива. «Красивый человек» – слишком широкое понятие, поскольку предназначение человека неясно. А вот «красивая девушка» яснее: такая, которая наилучшим образом может послужить для рождения здоровых детей. «Красивое яблоко» – без видимых изъянов, аппетитное. Нецелое, ущербное = некрасивое.

Но человек взял на вооружение красоту, используя ее как магическую силу – вначале, вероятно, для власти над стихиями (духами), а теперь эксплуатирует ее как некую харизматическую силу, воздействующую на эмоции других людей. Человек создал рафинированную красоту; отделил идею красоты от предмета, подвесил ее в воздухе, превратив в магию. Рафинированная красота выражает только одну идею – избыточности, богатства, психоделичности. Так, красивый гроб с рюшечками никак не улучшает функциональность гроба, не является реализацией идеи гроба. Или инкрустированная камнями рукоятка меча служит лишь показателем пафосности ее владельца, никак не улучшая «мечность» меча. Отсюда все эти помпезные стили рококо, ампир, гламур. Отсюда и искусство – первоначально магическое, т.к. его функцией было улавливание идей, отделение их от предмета. Сегодня искусство уже часто не удовлетворяется простыми идеями, ищет или творит сложную красоту, тем самым следуя одним с наукой направлением в познании мира. Собственно, любая наука – искусство работы с фактами. И тогда все, чем занимается человек – наука или искусство. В чем их отличие? Наука работает с фактами общими и повторяемыми, а искусство – с частными и неповторимыми.

Все ценное, воспринимаемое обществом как достойное запечатления в памяти культуры, выглядит как симбиоз красоты и новизны. Именно «настоящее», «цепляющее» (или делающее одержимым, приводящее в экстаз) люди ищут везде – в жизни, в искусстве, в науке. А когда речь идет о жизни сознания, то можно даже не делать различия между жизнью и искусством, реальностью и вымыслом, бытием и мечтами, планами, идеями. Наши мысли направляют нас в ту сторону, где мы видим притягивающее нас Настоящее – красоту и/или новизну. Вот это «и/или» является важной отличительной чертой, делящей людей, творящих и воспринимающих творчество, на две большие категории.

***

Иногда, чтобы сказать что-то новое, нужно создать новый язык. Искусство – это соревнование индивидуальных языков по выражению единых истин, понятых через призму субъективного восприятия. То же касается философии, которая, как мы говорили, есть одна из сутей сознания – субъективного «схватывания» мира.

Сознание – нечто избыточное по отношению к природным нормам психической жизни. А что такое норма? Предсказуемость, повторяемость, следование каким-то древним программам. Наличие сознания, которое выбивается из колеи работающих программ и способно само себя перепрограммировать – уже бунт против природы. Меньше сознания – больше здоровья для психики, больше природы.

Культура и отдельное сознание соотносятся как два зеркала. Поставив их напротив друг друга, мы никогда не сможем узнать, какие именно призраки отразятся в этих зеркалах. А пытаясь заглянуть в межзеркалье, будем видеть лишь себя. Это пространство – сфера действия творческой воли, в которой индивидуальный разум с одной стороны работает с личным опытом и генетически усвоенным багажом психики, а с другой – с усвоенным опытом культуры.

Большому, сложно организованному сознанию нужны особые лекарства – культурные. Как само наше сознание полностью искусственно, так и лекарством ему служат эстетические пилюли: искусство, литература, ритуалы и т. п. Все, что мы ищем, на самом деле является материалом для строительства себя и лекарством для больного сознания. Именно такова суть Настоящего. И все то, что воздействует на нас как лекарство, как обезболивающее, мы принимаем как Настоящее – способное вызывать хотя бы кратковременную реакцию освобождения, катарсиса.

Причины страданий сознания экзистенциальные, они коренятся в осознании своей отдельности, а потому – уникальности. Мы как бы заточены в своем внутреннем мире, поэтому полное понимание Другого невозможно. Общение всегда будет цепью догадок и неточных переводов, что особенно актуально для развитого сознания. Каждое такое сознание – итог уникального пути личных исканий. Поэтому понимание прекрасного способно не только объединять с другими, но и разъединять.

Если развить одну из мыслей К. Г. Юнга, существуют невротический и шизофренический типы личности. Конечно, это не означает, что все мы психически нездоровы. Но с точки зрения природы быть человеком – значит являться страдающим, болеющим существом. Невротик бежит от внешнего хаоса в мир иллюзий. Такой человек ищет в искусстве/литературе недостающей ему в жизни гармонии, порядка. Главным символом порядка выступает красота. Поэтому невротик прежде всего реагирует на внешнюю форму – наиболее очевидные и архаичные признаки красоты.

Шизофреник – противоположный невротику тип. Это человек хаоса, а не космоса; новизна для него важнее красоты. Чем отличается космос от хаоса? Наличием предсказуемости, устоявшихся форм и норм. Хаос же непостоянен, непредсказуем и потому видится как опасное, тревожное, но и творческое состояние бытия.

Невротическая культура направлена на сохранение опыта прошлого, а шизофреническая – на поиск нового, расширение горизонтов. Невротик видит и приемлет красоту «проверенную временем»: котики, цветочки и прочая милота, мелодрамы, комедии, ритмическая односложная музыка. Развлекать, убаюкивать, уводить в мир фантазий и грез – вот суть невротической культуры. Невротик – человек, олицетворяющий близость к природе и архаике. Он тяжело принимает новое, а потому окружает себя понятными, легкодоступными и древними образцами красоты. Цветами и котиками могли любоваться еще люди палеолита. Эта красота архетипическая, глубоко укорененная в нашей психике. Она рекурсивна и фрактальна, в ней почти нет места новому. А невротическое искусство – это бесконечный «конкурс двойников», самоповторы и поиск идеальной формы давно известных образов.

Культура шизофреническая ориентирует на усложнение и поиск новых форм. Шизофреник в первую очередь хочет разгадывать ребусы, а не любоваться. Он находит красоту именно в процессе поиска, его манит новизна и утомляет мир повторяемости. Новые идеи, смыслы, новые формы красоты. Нужно только приложить усилия, чтобы эту красоту рассмотреть. Относительность представлений о красоте успешно демонстрирует современное искусство, размывая устоявшиеся эстетические взгляды, но и оно существует в определенных рамках, в которых формирует атмосферу чуда раскрытия новой красоты.

Фактически понятие новизны вторично. Речь всегда идет только о красоте, она и есть искомое всеми «настоящее». Но каждый способен видеть красоту чуть иначе, наблюдая мир «со своей колокольни». Котики и цветы никуда не деваются – этот древний пласт восприятия красоты доступен всем. Но дальше начинаются ступени личного культурного восхождения, переоткрывания красоты.

Нельзя сказать, что невротики глупее шизофреников. Просто ориентиры разные. Ведь интеллект – объективный механизм, а сознание – индивидуальные, субъективные установки, набор программ по эксплуатации имеющегося интеллекта. Куда сознание направит свои волевые усилия, ту ниву и будет перепахивать беспристрастный интеллект. Поэтому чаще всего «люди дела», обыватели – сторонники эгалитарной невротической красоты и культуры. Их мозг «заточен» под другие проблемы, а культура служит просто фоном жизни.