Читать книгу Революция для своих. Постиндустриальная Утопия - Григорий Луговский - Страница 30

Любой член общества должен быть «культурным человеком», знающим, «как правильно себя вести» в различных ситуациях. По этому признаку он и воспринимается как «свой». Но кроме «культурных людей» существуют и «люди культуры» – специалисты, отвечающие не только за сохранение культурного опыта, но и за его расширение и ревизию.

«Человек культуры», не зависимо от того, зафиксирован ли этот статус обществом, обладает повышенным интересом к рефлексии и творческому переосмыслению действительности. Если обыватель, «культурный человек», получив больше свободы, предпочтет растратить ее на рост благополучия, выполняя природную программу любого животного, «человек культуры» скорее направит вновь открытые ресурсы на расширение сознания – открывание или создание нового. Критический взгляд на свою культуру помогает ему переместиться в позицию, из которой она создается, то есть стать творцом. «Великие умы имеют скептический склад», – писал Ницше.

У А. Тойнби эти «люди культуры» названы творческим меньшинством, призванным принимать вызовы внешнего мира, формулируя ответы на них. Каждый факт культуры рождается из творческого акта какого-то субъекта. А импульсом к этому творческому акту служит определенное впечатляющее событие внешней, или внутренней жизни субъекта – все, что вызывает гамму сложных переживаний, требующих ответа.

В эзотерическом ключе рассматривал творческое меньшинство П. Успенский, называя его «внутренним кругом человечества», свехчеловеками – хранителями знаний, в том числе и тех, которые никогда не становятся достоянием большинства. Похожий взгляд на творцов культуры представлен в книге Эдуарда Шюре «Великие посвященные». Позже подобные взгляды отразились в «Розе мира» Леонида Андреева.

Люди культуры наделены видением и веданием большего. Это позволяло предвидеть вероятные события, что в архаическом сознании выглядит как волшебство, магия, связь с незримыми сакральными силами. «Тот не писатель, кто не прибавил к зрению человека хотя бы немного зоркости», – писал Константин Паустовский. От чувствительности «антенн» творческого меньшинства, воспринимающего вызовы, и успешности ответов на эти вызовы зависела жизнеспособность обществ. «Общество деградирует, если не получает импульсов от отдельных личностей; личность деградирует, если не получает сочувствия от всего общества», – писал Уильям Джеймс. Такие импульсы формируют культуру, а значит, и лицо общества. Поэтому на протяжении всей истории целям выживания общества служил отбор специалистов по сохранению и перепрограммированию культуры.

Культура всегда была продуктом творчества конкретных людей, частично становясь общим достоянием, а частью оставаясь культурой «для личного пользования». Естественно, любая символическая деятельность остается социальным продуктом, даже если это «внутренняя империя» фантазий и идей. Но если культура – общественное сознание, то, как любое сознание, она имеет психоделический характер, требуя столь же изобильного языка выражения. Поэтому общества, испытывая недостаточность средств выражения своих ощущений, обращаются к помощи тех, кто видел глубже, чувствовал больше, обладал интуицией и развитым пониманием бытия.

Любое «народное творчество» включает две фазы: акт передачи высказывания творца и акт приемки обществом этого послания. У первобытных авторов не было союзников в виде бумаги, или скрижалей, способных хранить их мысли, потому традиционный творец вынужден «идти в народ», чтобы его услышали. Художник в своем выборе-вдохновении проходит испытание как творец, а общество сдает экзамен на жизнеспособность и «космичность» (способность узнавать прекрасное), выбирая своих художников из множества субъектов, проявляющих творческую активность. «Незначительное меньшинство мыслит, остальная часть чувствует, в итоге же получается общее движение» (Петр Чаадаев).

Качество отбора обществом творческих реакций отдельных субъектов говорит о его здоровье. Больное общество сигнализирует о своей болезни фиксацией ответов болезненных, не показывающих пути к выздоровлению, а усугубляющих страдание. Обычно вырождающиеся культуры склоняются к выбору внешней формы вместо содержательности, пышной красоты вместо скромной силы новых идей.

В исторической реальности отношение к творческому меньшинству далеко не всегда было трепетным и возвышенным. «Сверхчеловеки» могли вызывать враждебность и непонимание, представляться опасными, ведь они имели дело с иным миром, получая оттуда свои знания. У архаических народов эти люди часто представлялись «чужими среди своих», ведь свой принимает традицию как норму, а не подвергает ее переоценке [8]. Первобытный творец – не профессия, а призвание. Он ощущал потребность творить как внешнюю волю, находясь с этой невидимой силой в диалоге, что для непосвященных выглядит как набор странностей.

***

«Людей культуры» нужно разделить на две категории – шаманы и жрецы. На протяжении почти всей истории они существуют под различными именами, исполняя разные социальные роли. Первым появился шаман, от которого в процессе усложнения общества отделилась фигура жреца.

Представлять шамана как чувака с бубном, в дурацкой шапке с рогами, это примерно то же, что видеть русского обязательно в лаптях и с медведем, а украинца в шароварах и в вышиванке. Конечно, эти мемы не беспочвенны, выступая кратчайшим путем к восприятию обозначаемых явлений. Но если мы хотим не упрощать (мемизировать), а видеть явления в их сложности, придется отказаться от краткого пути, езды по ровной трассе, проложенной культурой для тех, кто хочет сэкономить на рефлексии и анализе фактов.

Шаман отличается от жреца потребностью и способностью творить, создавать новое в русле единого духовного потока традиции, но «не смотря на общую основу мировоззрения, каждый шаман вносит в это мировоззрение свое индивидуальное толкование, он по-своему объясняет причины различных явлений природы… люди, не получившие шаманского дара, живут теми воззрениями, которые передаются им от предков, шаманы же в основном базируются на своих видениях» [9]. «В шамане как будто и нет ничего такого, чего нельзя было бы обнаружить у иных сакральных лиц. Однако все эти качества и свойства явлены в шамане сверх меры – его способности восприятия мира, контакты с предками и духами, жизнедательные потенции, владение словом и т.д.» – отмечают исследователи южносибирского шаманизма [10].

Наиболее ярких классических шаманов можно найти в первую очередь у народов Сибири, во вторую – у индейцев обеих Америк, в третью – у множества народов южной Азии. Элементы шаманизма мы встретим и у австралийцев, отделившихся от остального человечества около 12 тысяч лет назад, и у африканцев, которые никогда не покидали материнский для человечества континент и потому мало участвовали в культурной диффузии.

Многое свидетельствует, что шаманизм в разное время был религией всех народов мира, хотя термин «религия» здесь можно использовать с натяжкой. Религия в собственном смысле слова основывается на поклонении, развитом культе, на вере, а не знании и практике. Все религии можно свести к трем основам: язычеству (культ природы), шаманизму (культ человека) и монотеизму (культ бога). Все духовное многообразие человеческого опыта – вариации на темы этих трех мистических мировоззрений, хотя любую из этих фундаментальных религиозных концепций мы нигде не найдем в чистом виде. В любом язычестве имеются персоны, подобные шаманам, в шаманизме присутствует поклонение силам природы, а в монотеизме всегда есть следы культа природы и человека. Многие черты облика шамана проявлены в Иисусе Христе, в пророке Мухаммеде, в скандинавском боге Одине, множестве других персонажей мифов и эпоса разных народов.

Нужно также учитывать, что религиозный опыт шамана – явление более сложное и богатое, чем условный шаманизм его одноплеменника. Для шамана его шаманизм – практика, а для его соплеменника, «культурного человека» это уже вера, поклонение, попытка отражения чужого опыта. Поэтому для шамана шаманизм – не религия, а для его соплеменников – религия. Насколько они могут совпадать? Думаю, не более чем роман для автора и для его читателей.

Классический шаман в своем ритуальном облике обычно пытался предстать как «космический человек», соединяющий в себе все уровни мироздания. Вероятно, отсюда берет начало представление о человеке как микрокосме. Распространенным первобытным образом бытия выступало «мировое дерево», пронизывающее прошлое, настоящее и будущее, объединяя чувственное и мыслимое, подсознательное и сверхсознательное. Костюм шамана часто повторял детали такого дерева, выступая своеобразной «картой мироздания». Шаманы могли путешествовать в своих ритуалах-камланиях как в верхний, так и в нижний мир, принося оттуда ценные знания для мира среднего – своего общества. Аналогичным образом можно описать и деятельность ученых, художников, писателей. Все они что-то приносят человечеству, а их путешествия направлены либо вглубь себя – к мышлению или бессознательному, либо на постижение внешнего мира – к «кладовым культуры», к тайнам материи и жизни. В этих разнонаправленных путешествиях своей мысли они пытаются находить ответы на вопросы, стоящие перед собственным сознанием и обществом.

В широком смысле шаманы – достаточно независимые от суда общества мудрецы, которые в разных культурных и исторических условиях проявляют свой дар достаточно сходно. Все эти персонажи характеризуются сакральной внесистемностью, которая делает их носителями высшего человеческого (воспринимаемого как сверхчеловеческое, божественное) знания. Таковы индийские йоги, продолжающие традицию ведических риши, мудрецы в даосизме, жившие подаяниями, странствуя по селениям, исламские дервиши, русские юродивые – «блаженные Христа ради», сочетавшие сакральное безумие с божественным провидением.

***

В более сложно организованных обществах на смену шаманам приходят жрецы. Если шаман выступал символом универсума, человеком-храмом, то жрец – лишь элемент сложной бюрократической системы, какой-то религиозной организации, церкви. Позже появляются «жрецы науки», «жрецы закона». Все они только слуги своего культа, утратившие «космичность» шамана, занятые той частью забот мира, которые доверила им система. Если авторитет шамана строится на общественном признании, опирающемся на веру в его природный дар и волю, то место и роль жреца в обществе определяется иерархией и стажем покорения карьерных ступенек. В этом шаман больше похож на современного музыканта, писателя, художника, добивающихся признания собственным трудом и талантом.

Власть жреца – это сила болта в сложной машине. Сломавшийся болт легко заменить. Личность же уникальна и незаменима. А еще личность ценит свободу, как питательную среду для всестороннего развития. Ведь универсум имеет много сторон. Живое космическое дерево нельзя распилить на дрова, или пустить на мебель. Тогда оно теряет и жизнь, и универсальность, сводясь к единственной утилитарной функции. Так и с машиной, и с болтиком в ней. Машина «заточена» под конкретные задачи, она не терпит свободы. Еще меньше свободы у болта. Если болт нарушает правила машины, он негоден для службы, его вышвыривают.

Жрецы никогда не равны богам. Они только священнослужители, выспрашивающие милости у небес. Обычно специализация у жреца узкая: организовывать ритуалы, приносить жертвы, возносить молитвы, принимать послания богов. Шаман же – «и швец, и жнец, и на дуде игрец» в сфере сакрального. Свободный, частнопрактикующий жрец невозможен, хотя люди с психологией жрецов могут оказаться «не у дел», становясь несистемными служителями своей культуры, сидящими «на скамейке запасных» (что-то вроде оппозиции, которая может стать властью). Шамана же не интересует земное, человеческое покровительство. Это предприниматель, действующий на свой страх и риск. Он общается с духами на равных, как партнер, а то и повелевает некоторыми из них. В деятельности шамана много игры, импровизации, он имеет дело с живой реальностью сакрального. А жрец опутан канонами и уставами закостеневшей религиозной системы, в которой боги уже скорее мертвы, чем живы.

Здесь уместно вспомнить шпенглеровское противопоставление культуры и цивилизации. По Шпенглеру, культура порождает цивилизацию, а та убивает культуру. Тогда же на место шаманов приходят жрецы. Но шаманы не исчезают совсем, уходя в оппозицию, становятся внесистемными духовными лидерами – знахарями, отшельниками, сказителями, художниками, интеллигентами, то есть свободными творцами и распространителями альтернативных взглядов. Не случайно почти все народно-освободительные движения апеллировали к первозданному состоянию общества, а не к неизвестному умозрительному будущему. Свобода представлялась как восстановление состояния «золотого века», который был разрушен порядком, символизируемым цивилизацией, государством и их жрецами.