Читать книгу Революция для своих. Постиндустриальная Утопия - Григорий Луговский - Страница 27

Говоря о страхе, мы уже начали говорить и о смехе. Но если страх известен почти всем живым существам, то смех – новая эмоция, социальный акт, направленный на что-то или кого-то. О страхе обычно говорят меньше, чем о смехе, по ряду причин. Во-первых, страх – чувство более интимное, скрываемое, подавляемое. Во-вторых, страх способен реализовываться в самых разных действиях, даже прямо противоположных – от оцепенения и полного безучастия в происходящем вокруг, до включения реакции решительного отпора внешней угрозе. Возможно, кто-то скажет, что героические действия не имеют ничего общего со страхом, но это будет близорукое мнение. Страх – первейшая реакция, стимулирующая как труса, так и героя.

Смех, насмешка – инструменты установления контакта между людьми, но «своими людьми», теми, кто способен оценить конкретный юмор. Чужие, их нормы поведения, их язык, их внешность часто становятся объектом насмешек и благодатной почвой для создания анекдотов. А улыбка стала сигналом к общению, признаком отсутствия злых намерений, приглашением в «свой круг». Вероятно, эффект смешного – самый древний и бессознательный инструмент укрепления социальных норм и культурных ценностей (что по сути одно и то же). Смех является орудием, иногда смертельным, особенно в сплоченных коллективах. Страх быть осмеянным, оказаться объектом насмешек/издевательств, сопровождает человека всю жизнь и является, возможно, сильнейшим стимулом нашей социализации. Причем такой стимул может выступать как кнутом, так и пряником.

Смех – не только сила, утверждающая культуру, но и спутник, или брат-близнец творчества, созидающего культуру. И творчество, и смех связаны с нарушением какого-то ранее установленного порядка, являются силами, благодаря которым космос встречается с хаосом, после чего космос либо усиливается/утверждается, либо ослабевает/разрушается. Все зависит лишь от дозы. Но поскольку «космос» и «хаос» – только индивидуально воспринимаемая мера упорядоченности, что-то может служить хаосом для одних, и космосом для других.

Если сравнить порядок (космос) с протоптанной дорогой, то чувство встречи с хаосом возникает, когда кто-то с этой дороги пытается сойти на нехоженую территорию. Первопроходец может либо дать начало новой дороге (новому порядку, космосу), либо, потоптавшись в хаосе, вернуться на магистральный путь существующего порядка. В первом случае первопроходец совершает признаваемый другими подвиг – создает новую культуру, которая всегда является ответвлением от какой-то прежней культуры (либо появляется на месте пересечения нескольких культур). Во втором случае мы получим кратковременный эффект разрядки, вроде смеха.

Если говорить о разнице между смехом и творчеством, то она определяется скорее результатом деятельности, чем первоначальной целью. Для детей, например, нет особой разницы между смехом, игрой и творчеством. Эти виды деятельности растут из одного корня и лишь со временем, усложняясь и «взрослея», начинают различаться. Кстати, страх оказаться смешным чаще всего и парализует любую творческую активность, постепенно убивая эту потребность в человеке.

Цель творчества и смеха – получение удовольствия особого рода. Кто-то может считать это удовольствие эстетическим, я же предпочту назвать его экстатическим, связанным с выходом за пределы имеющегося порядка. Природа такого удовольствия шире или глубже, чем просто эстетическое чувство. Является ли эстетическим удовольствие от анекдота, или карикатуры? Эффект смешного вызывает в нас то, что нарушает нормы нашего космоса. Смешное воздействует так, чтобы мы не стремились нарушить эти нормы, а наоборот – хотели их сохранять и утверждать, дабы самим не стать смешными.

Но чем больше человек знает, тем сложнее его рассмешить, потому что он видит все меньше незыблемых правил и норм, все больше возможного и допустимого. Тот, кто многое знает, уже не боится быть смешным. Он сам может быть инструментом расширения списка норм для космоса своего общества, чтобы многое, ранее считавшееся смешным, таким больше не считалось.

Чем меньше в культуре смешного, тем богаче она потенциально, поскольку все ранее бывшее смешным освобождается как поле для творчества. В тех общества, где творчества мало, очищающий и укрепляющий устоявшееся положение вещей хаос приходит в виде смеха. Парадокс, но космос невозможен без инъекций хаоса, только в одних случаях они укрепляют этот космос и проявляются через смех, а в других – расширяют пространство этого космоса и проявляются в творчестве.

В сегодняшнем цивилизованном мире мало смешного и много творческого. Хотя культура постмодерна пронизана иронией, но когда нет твердых основ, чего-то незыблемого, ирония служит не инструментом смеха, а творческим приемом. Можно сказать, что постмодернизм – этап культуры, где место смеха целиком заняло творчество. Проблема такого творчества в том, что художнику, сошедшему с магистрального пути, некуда возвращаться. Нет никаких обочин и диких пространств. Дороги теперь везде. Поэтому и смеха здесь быть не может, ведь в такой культуре нет ничего запретного. Сохраняются лишь рефлекторные попытки вызвать смех – сдавленные улыбки, хихикающие рты, в которых уже нет той первичной эмоции, которая когда-то служила утверждению чувства «своего общества».

Сегодня «свое общество» может рождаться и жить только в архаичных формах социальности – в малых группах, организованных вокруг своих идей, интересов, увлечений. Только там и возможен смех, и здоровое творчество, которому нет необходимости кричать, чтобы быть услышанным. Иногда таким «своим обществом» может быть отдельный человек. Во всяком случае, любой полноценный творец является обществом в миниатюре. Поэтому он способен не только творить, но и оценивать; говорить и слышать; показывать и видеть.

Толерантное общество трагично из-за того, что в нем теряются поводы для смеха, который является социальной реакцией на нарушителей норм культуры. А если понятие о нормах размыто, требуется приложить слишком много усилий, чтобы эти нормы нарушить. Теракты, Брейвик, фильмы про Ганнибала-каннибала – это и есть попытки культуры и отдельных субъектов пробить брешь в коре безразличия, которой покрывается обыватель. «Шарли эбдо» удается быть смешными (а иногда и мертвыми) только потому, что они выходят за грань даже принятых в Европе норм приличия. Хотя чаще острие их сатиры направлено за пределы Европы, либо на явления, привносимые в сегодняшнюю европейскую жизнь извне.