Читать книгу Бороться и искать - Наталья Юрай - Страница 3

Рогволд стоял как истинный полководец – выпрямив спину, приподняв подбородок и сложив руки на груди. Взгляд его был устремлён в разгорающуюся красным точку над горизонтом. Вставало солнце, а он так и не сомкнул глаз. Саднила левая подмышка, хоть и обработана рана как следует, и заговоры произнесены нужные. Обидный до зубовного скрежета удар от пигалицы-практикантки. А хороша девка, чертовски хороша. Вот еще чуток ей подрасти, умишка поднакопить, можно и в огонь, и в воду, и за любым артефактом. Рогволд прочёл это в её глазах. Потрясающих карих глазах с золотистыми искорками на роговице. Мышка еще не догадывается, что ей только один путь – в его смертельную мышеловку. Её рассказ на комиссии будет изобиловать подробностями, а гнев бывших товарищей бывает чрезвычайно опасен. Жаль, конечно, но кто не с нами, тот против нас.

Тонкие смуглые ладони легли ему на плечи, темнокудрая голова прижалась к спине.

– Ляжем, любый мой? Хоть час, да наш.

– Не спится, обдумать всё надо и дело сделать. Ты схорон проверяла?

– Проверяла. Всё, как и в прошлый раз: и камушки на месте, и следов ничьих нет.

– Вот и ладно.

Предводитель разбойников повернулся к женщине, которая вот уже второй год следует за ним тенью и служит ему верой и правдой. Кетун была похожа на цыганку не только внешне. Её низкий бархатный голос, поющий странные песни на чужом языке, на привалах будоражил и привораживал его ватагу, а умение колдовать держало лихих ребят в подчинении. При этом ведьма никогда не лезла в разговоры, не высказывала прилюдного своего мнения, не командовала, не пререкалась ни с кем. Существовала параллельно и самостоятельно, чем добавляла себе исключительности в глазах окружающих. Кетун умело пользовалась своей красотой, завлекая зажиточных купцов, обводя их вокруг пальца с истинно кошачьей грацией, но убивать обобранных жертв оставляла разбойникам.

Богатство ватаги росло с каждой удачной вылазкой. Золото, драгоценные камни, редкое оружие и меха ждали своего часа в небольшой пещере, но Рогволду было уже мало, он рвался выше. Ему всегда нравилась власть, возможность решать чьи-то судьбы, карать и миловать, отнимать и дарить. Кетун посмеивалась над его мечтами поначалу, но как-то увидела в баранье лопатке нечто, что изменило её мнение. С того дня она стала атаману настоящей поддержкой, а не просто любовницей. Там, где Рогволд выстраивал сложный план, ведьма продумывала детали, и этот тандем был страшен и непредсказуем.

– Пусть люди спят. Коли спросят, где я, скажешь, что не их дело. – крепкий поцелуй не дал Кетун задать вопрос. – После всё расскажу.

Когда он в первый раз обратился, то испытал какой-то детский восторг. Должно быть бедолага Икар в начале своего полёта чувствовал нечто похожее. Сейчас превращение в птицу или собаку уже воспринимались проще. Знали бы его преподаватели, что вещали ему об этике с кафедр и парящих лектоэкранов, чего добился их курсант, которого почти исключили за аферу с ДНК Клеопатры. Они вытравливали в молодом человеке его флибустьерскую сущность. А ведь именно она помогала виртуозно справляться с испытаниями и экзаменами. Рогволд тряхнул головой: зачем сейчас он вспомнил о прошлом? Атаман глубоко вздохнул, настроился и в мгновение ока взмыл вверх бурым беркутом. Было уже достаточно светло, чтобы хищная птица смогла разыскать мужчину и женщину, спящих у большого валуна.

Рогволд действовал терпеливо, ждал, затем пролетел для верности над деревней, удостоверился, что отныне в ней нет жизни, а потом сопроводил девушку до места назначения. Наблюдал и снова ждал.

Вот она упала на спину, раскинув руки в стороны. Рогволд склонился над ней, провёл пальцами по нежной щеке, скрутил в колечко тёмно-русый локон. Вздохнул, подхватил руку, поцеловал пальцы и вытащил тот самый кинжал, которым девчонка его ранила.

– Хорош малец. – Любава широко улыбнулась. – Хоро-о-ош! В грудях так истинно добрый молодец. Глаза меня подводить стали, м-да. Девку с парнем попутала!

Женщина убрала с девичьего лица потемневшие влажные пряди и с лёгкой завистью отметила и ровную кожу, и красиво очерченные брови, и даже потрескавшиеся и посеревшие губы, которые, тем не менее, были весьма соблазнительной формы. Остальные прелести Любава окинула лишь мимолётным взглядом.

– Ну, девонька, давай-ка спасать тебя. – приподняв голову девушки, ведунья попыталась напоить её из бурдюка, но мешали плотно стиснутые зубы. – Давай, красавица, пей! Пей, голубка, чистая вода, чистейшая.

Спустя четверть минуты Катя всё же разжала челюсти и закашлялась, захлебнувшись первым глотком. Дальше дело пошло легче. Через некоторое время она даже смогла сесть, но тут же, почувствовав позыв к рвоте, попыталась отползти от своей спасительницы.

– Да не стыдись, отрава – он такая. Выгоняй её из нутра, выгоняй. А я и не такое видывала, девонька, не стыдись. – Любава встала, отряхнула юбки и отвернулась от вздрагивающей в спазмах девушки. Сделала пару шагов от колодца, осмотрелась. – Это кто же такое сделать посмел. Нелюди! О-хо-хо…

Ведунья достала из сумы холщовый мешочек, вынула из него горстку сухой травы, растёрла ее пальцами в труху и понюхала. Затем плеснула в ладонь воды из бурдюка и мизинцем замешала кашицу. Подсела к Кате:

– Глотай!

Та послушно с руки своей спасительницы слизнула неизвестное науке снадобье и обессиленная уткнулась Любаве в плечо. Мозг сам решил: если помощь пришла, нужно её принимать, а тело просто подчинялось, выбора-то не было.

– Хорошо. Жуй медленно и глотай. Опосля тебе воды дам.

Катя следовала указаниям, жевала, запивала, снова жевала, и так раза три, пока ведунья удовлетворённо не хлопнула ладонью о ладонь.

– Мутит ещё?

– Нет, тётенька, не мутит. Голову кружит.

– Ну, это ничего! Покружит, да и кончится. Пей больше. Пей, пока в горло вода литься не перестанет!

Они посидели молча еще минут пятнадцать. Катя то и дело прикладывалась к бурдюку и чувствовала, как возвращается в нормальное состояние. Противоядие или трава тому были причиной, ей не хотелось думать. Она словно чудом спаслась из болота, и сердце до сих пор заходилось от ужаса смерти, который пришлось испытать.

– Ну, горемычная, полезай в кибитку, поедем в Поляницу. Там будем Фёдора дожидаться.

Катя вскинула голову:

– Не могу, мне нельзя! Мне здесь ждать нужно, меня заберут! – и осеклась под внимательным взглядом Любавы. – Друзья заберут.

– Друзья-я-а-а, – протянула ведунья, – друзья-други – каждому по подруге. Стало быть, оставить тебя тут? Одну?

Катя кивнула и широко улыбнулась. Нет, определённо театр потерял в её лице талантливую исполнительницу

– Благодарствую, тётенька. Коли не ваша помощь, не видать мне света белого. Напужалась я сильно, ой как напужалась, тётенька! А сейчас хоть пой – так хорошо стало!

– Странно ты разговариваешь, голубка моя. Не наших краёв речь. Ты откуда будешь?

– Отовсюду буду. Нет у меня родного края. Мы дорожные люди, скоморошье племя. Где свадьба, где пир княжий, так и колесим по лесам и долам. Не помню, где родилась, кто отец с матерью. Подкидыш я, сирота.

Катя нутром чувствовала, что женщина ей не верит.

– Как вас величают, тётенька? Имя буду ваше помнить, за добро добрым словом поминать.

– Любава.

– Любава. Красиво. – Катя машинально накрыла ладонью маяк и вдруг с ужасом почувствовала, а затем и увидела на коже надрез с почти засохшей кровью.

– Это… Это вы? – сипло спросила она ведунью.

– Что? Рана? А ну, дай гляну.

Любава закатала Кате рукав, быстрыми движениям набрала воды, омыла ранку, достала из сумы узкую полосу полотна и наложила повязку, как заправская медсестра. – Заживёт, не глубокая. Оцарапалась, поди, когда падала. – женщина огляделась и в который уже раз за последние полчаса задумчиво взглянула на девушку: поблизости не наблюдалось ничего, что способно оставить тонкий чистый надрез, а уж получить такую рану в падении было и вовсе невозможно.

Катя же лихорадочно соображала, как поступить. То, что маяк вытащили намерено, не было сомнений. Но кто так не хочет возвращения девушки домой? Если напавшие на них с Фёдором разбойники, то им гораздо проще было бы убить её. Ведь предводитель, который прекрасно понимал, кто есть Катя на самом деле, скорее всего, чёрный искатель, ему уж точно свидетели не нужны. Или он её и убил? Думал, что убил. Воду же отравили. Голова снова начала болеть и кружиться, и с губ девушки сорвался громкий стон.

– Не оставлю я тебя тут, голубка. Нечисто тут, недоброе вокруг вьётся, уж поверь. Поехали в Поляницу, поживёшь у меня, а друзья твои… – тут Любава вновь с подозрением взглянула на Катю. – Друзья тебя найдут. Вставай-ка!

Катя не возражала. Она с трудом дошла до кибитки, перевалилась через борт и мешком рухнула на разосланную свежую солому.

– Вот и ладно, вот и ладно, – ведунья быстро развязала очередной мешочек, – поспи, голубка, поспи дорогою. И почти силком втолкнула снадобье в рот девушки. Через пару минут Катя провалилась в глубокий вязкий сон и проснулась только когда солнце клонилось к закату. Судя по всему, уехали они от злополучной деревни очень далеко. Катя пыталась припомнить подробности карты местности, но каждое усилие мысли вызывало приступ головной боли.

Как там говорил господин Санджай? Лечь и предоставить телу возможность жить своей жизнью. Когда Любава обернулась в очередной раз проверить свою пациентку, та лежала, вытянув руки вдоль туловища, обмякшая и бледная, но лицо было спокойным и словно светящимся.

“Эка девку разморило”, – подумала ведунья, и, взмахнув кнутом скорее для устрашения, чем для удара, прикрикнула на гнедую лошадь с белой звездой во лбу. Та задвигалась проворнее, и вскоре женщины уже подъезжали к сложенной из плит известняка высокой стене, в которой зияло чёрное отверстие городских ворот.

Стражники заступили дорогу:

– Любава, ты ли?! Новостей везёшь?

– Везу, везу, да не на твоём возу. Дорогу дайте, недосуг мне сейчас болтать.

Деревянные колёса загромыхали по выложенной камнями главной дороге. Она вела прямо от ворот к княжескому терему. Других признаков транспортной цивилизации в стольном граде не наблюдалось. Хорошо утрамбованная пыль да почерневшие от грязи и времени доски – вот и всё дорожное покрытие. Кибитку нещадно трясло, выбивая из Кати остатки сна. Они ехали по городу совсем недолго, вскоре Любава добралась до своего дома. Небольшой двор с сараем, несколько кур, невысокая, но крепкая хижина с прочной дверью из морёного дуба. Внутри печь, стол, лавка, да закут, размер которого Катя определила как крошечный, хотя и был он завешен куском ткани с вышивкой. Всё как у всех, и не скажешь, что здесь ведунья живёт.

Пока Любава распрягала лошадь, отталкивала кибитку в сторону (крытая повозка занимала почти весь двор) и растапливала печь, девушка сидела на лавке, не в состоянии активно двигаться, бессильно свесив руки.

Женщина кашеварила, когда со двора раздался мужской окрик, не сулящий доброй встречи:

– Любава!

Было заметно, как напряглась спина ведуньи, но Катя отметила, что та быстро взяла себя в руки, выпрямилась, аккуратно поставила ухват к печи, вытерла ладони о передник и решительным шагом направилась к двери. Но гость уже влетел в горницу, перекрывая тусклый вечерний свет мощной фигурой.

– Здрасьте! – весело, но вяло произнесла зачем-то Катя и добавила уже с хорошей порцией сарказма. – Дяденька.

Княжий сотник глянул на неё исподлобья – приветствие это было не в ходу у здешнего народа, но ответом не удостоил, обратившись к Любаве:

– Не врут люди, стало быть! – Фёдор стоял перед ними грозно сверкая очами, написали бы в былинах. Мужчина и вправду выглядел крайне злым, однако, как он будет объяснять своё состояние ведунье, которая ведь не в курсе предыстории. С Кати слетела вся сонливость, и чувство злорадного удовлетворения придало ей ещё большей смелости.

– Как поживаете?

Фёдор даже не повернулся к девушке, продолжая прожигать взглядом Любаву. Та усмехнулась и с вызовом сложила руки на груди:

–Ты, добрый молодец, чего налетаешь как орёл на цыплят, а? Я тебе дорогу перешла, аль в прошлый раз рану тебе криво залатала? Может, обидела тебя чем?

Говорила женщина негромко, но тональность речи явно намекала на крайнее возмущение.

– А ну сядь, и не громыхай мне тут, Аника-воин!

Фёдор к удивлению Кати смиренно уселся рядом с ней на лавку, сложив руки на столе. Вздохнул, покрутил головой, как жеребец в стойле, спокойно, но твёрдо произнёс:

– Прости, Любава! Вина моя, здоровья не пожелал, не гневайся. Я непутёвую эту отправил домой, а она с тобой в стольном граде обретается. Сказывайте, что с вами приключилось.

– А и нечего мне тебе сказывать, дел много. Пойду к соседям, квашню попрошу али закваску, мне девку на ноги ставить, хлебы печь. А вы тут сами разбирайтесь, кто из вас непутёвый. Приду, и мне всё расскажете. Всё, Фёдор, от первого до последнего словечка, понял?

Сотник кивнул. Катя молчала, в уме подбирала слова, не зная, с чего начать. Любава накинула платок и вышла, оставив гостей выяснять отношения. Когда за ней захлопнулась дверь, Фёдор резко развернул Катю к себе и больно приподняв ее веки пальцем, стал всматриваться в белки глаз. Потом оттянул нижнюю губу. Удовлетворённо хмыкнул и резко встал.

– Ты никого не заметила? Как вырезали маяк не почувствовала?

Считал, значит, сотник её мысли. Удобная система коммуникации.

– Нет. Я как в яму провалилась. Ничего не чувствовала. Совсем.

– Кто воду отравил догадаться можно, но маяк? Кому-то он здесь очень нужен. Или это ты решила поиграть в опытного искателя? Прикидываешься невинной жертвой, а сама…

Катя резко вскочила от возмущения, отчего голова её закружилась с такой силой, что колени ослабли, тело обмякло, и девушка начала падать. Фёдор подхватил её рукой, практикантка приникла к мужской груди. И, как в плохом водевиле, дверь в горницу распахнулась. Придерживая отороченные соболем длинные полы кафтана, порог перешагивал поляницкий князь собственной персоной.

– Вон оно как! – присвистнул правитель и невесело улыбнулся. – Фёдор, ты опять девицу спас?

Сотник невозмутимо подхватил потерявшую сознание Катю на руки и буквально закинул на печь.

– Да что поделать, княже, они сами мне в руки падают как яблоки спелые. Спасу от них никакого!

– Сказывай, – князь сел на лавку, привалился к стене и устало вытянул ноги в красных сафьяновых сапогах, – я ко всему готов.

– Еще одна деревня. Девчонку оттуда Любава вызволила. Отравленный колодец.

Князь прикрыл ладонью глаза.

– Мочи нет, Федя, ни единой силушки уже не осталось. Ночи не сплю. Если бы не княгиня, совсем разум потерял бы. Да хоть мёртвую ее найти бы! Коли честь поругана, так похоронить по обычаям человеческим, не то сгинет в полях как дохлый заяц.

– Чего развылся, светлый княже? Чай не баба! – вернувшаяся от соседей Любава со стуком поставила горшок на стол, развязала платок и спустила его на плечи. – Всемила твоя честь для мужа бережёт и костьми ляжет, а в поганые руки не дастся! Ты мне лучше скажи, чего вы улицу перегородили войском своим, али боитесь, что у меня тут степняков сотня спрятана в подполе? Или нынче так в гости наезжают – с дружиной да с гончими собаками? А болезная моя где?

– На печке лежит твоя девка, в себя приходит. – Фёдор сел рядом с князем и положил ему руку на плечо. Вольность неслыханная, но князь даже не шелохнулся. – Мы найдём её, княже, слово даю! Или не бывать мне больше сотником, да и не жить мне без Всемилы. Сам ведаешь поди.

– Ведаю, – почти шёпотом произнёс князь. – ведаю, друг мой верный. Если кто и найдёт Всемилушку, так только ты. Сердце приведёт.

На печке Катя внимательно вслушивалась в каждое слово. Почему Любава позволяет себе так грубо говорить с правителем города? Какая она, Всемила, что её так крепко любит Фёдор? Почему князь, который никогда не отдаст дочь за сотника, столь лоялен к чувствам молодого своего подданного? Сухое тепло обволакивало каждую клеточку, снова наваливался сон, и девушка не заметила, как крепко уснула.

Всемила смотрела на себя в отполированную до зеркального блеска серебряную пластину. Она пошла в отца статью и лицом, а вот от матушки унаследовала цвет глаз и роскошные волосы, правда темно-каштановые, а не огненно-рыжие. Мать она совсем не помнила – та умерла, когда девочке было три года. Однако нянька, до того, как новая княгиня не отослала её на дальний хутор, рассказывала, что первая жена князя была белолицей, рыжеволосой и веснушчатой. Более всего людей поражали её глаза, опушенные светлыми, загнутыми кверху ресницами, – в гневе цвета болотной тины, а в счастии – ярко зелёные. Поговаривали, что именно этими глазами ведьминскими и приворожила девушка князя, которому о ту пору прочили в жёны аж трёх княжён. Да и то сказать, был Могута хорош собой, силён, весел и щедр. Справедливостью своею снискал уважение у простого народа. А уж когда женился, то и княжество будто расцвело: много лет ни засух, ни обложных дождей, ни мора, ни войн. Довольный люд и думать забыл о своих подозрениях, жили и не тужили.

Всемила медленно водила щёткой по густым волосам, достающим до самых колен лёгкими завитками. Её нельзя было назвать высокой, но стройность и царская осанка добавляли роста. Классическое лицо с идеальными пропорциями, длинная красивая шея, высокая грудь и особенная способность выглядеть хорошо даже в растрёпанном виде, придавали девушке особую манкость. Княжна засиделась в девках, но женихи у дверей её светлицы не толпились: слишком своевольной и свободной слыла дочь Могуты у искателей покорности и услужливости. Девушка коснулась пальцем родинки на шее, что у самой ключицы, вспомнила, как однажды поймала взгляд Фёдора, устремлённый на эту отметину. Улыбнулась. Обернулась на звук: на подоконнике, вонзив острые когти в тёмное дерево, сидел бурый орёл. Всемила подошла к нему почти вплотную, протянула руку и дотронулась до нежного пуха у основания клюва. Хищная птица прилетала к княжне уже не в первый раз.

– Привет, дружочек. Где летал, что видывал? Сказал бы хоть словечко. – рука бессильно поникла, слёзы набежали и стали скатываться одна за другой по щекам. Крупные, солёные. – Вот взять бы и улететь с тобой к батюшке, на волю.

Княжна прижалась спиной к стене, сползла на пол и зарыдала в голос. Ей так остро стало жалко себя, такую молодую и полную сил, но не способную вершить свою судьбу. Она не увидела, как беркут сорвался с места и, набирая высоту, громко захлопал крыльями. Как его бесят эти бабские слёзы! Мощная птица поймала восходящий поток и, отдавшись силе ветра, громко заклекотала. Чёрная кошка, до того момента мирно дремавшая на кровати, потянулась, спрыгнула на пол и потёрлась о ноги плачущей красавицы. Еще не время, ещё не время…