Читать книгу Жернова. 1918–1953. Книга тринадцатая. Обреченность - Виктор Мануйлов - Страница 13

Где-то что-то происходило, но все это шло стороной от маршала Жукова. Стороной же пролетело лето. С частыми дождями, выездами на полигоны, где проводились учения войск, иногда на охоту или рыбалку.

Жена уехала в Москву. Там квартира, которая требует присмотра, там уже взрослые дети, внуки. У жены свои заботы, у него свои. Накатывало одиночество. Не радовал предстоящий отпуск, отдых и лечение в Кисловодске. Жизнь текла неполно, как обмелевший в засуху ручей. Правда, иногда приглашали на заседание обкома партии, членом которого он состоял, но все, что решалось на обкоме, казалось мелким даже по сравнению с тем же самым в Одессе. Не говоря о Берлине. Да и не лез больше Жуков со своими инициативами, вроде борьбы с преступностью. Что же касается подчиненных ему войск, то все вопросы решались не здесь, а в Москве, куда Жуков старался ездить как можно реже.

Георгий Константинович глянул на часы. Шестнадцать-тридцать. На семнадцать часов назначен прием у врача. В комнате отдыха, расположенной за кабинетом, он снял китель с золотыми звездами и колодками, надел другой, на котором не было ничего, кроме погон, и покинул кабинет. За ним увязался адъютант, но Жуков отмахнулся от него, сказав, что идет в медсанчасть и сопровождающие ему не нужны.

Жуков вышел на площадь, огляделся.

Стояла золотистая пора ранней осени. Далекие вершины гор парили над голубоватой дымкой, на ближайших холмах темнела усталая зелень елей и пихт, просвеченная огненными пятнами берез. Над головой плыли в прозрачном небе подвижные ожерелья перелетных птиц, на землю падали их тревожные клики.

Георгий Константинович постоял с минуту, задрав к небу голову, затем пошагал дальше. На углу старушка продавала цветы. Жуков уже миновал ее, остановился в раздумье. Вернулся, купил пять белых хризантем. Оглянулся, натянул на глаза фуражку. Подумал: «Что-то тебя, Егорий, заносит. К добру ли?»

Чем ближе подходил к санчасти, тем сильнее билось сердце. Он еще утром, загодя, попросил адъютанта выяснить, кто сегодня из врачей принимает. Оказалось, Галина Александровна Семенова. Георгий Константинович был у нее однажды на приеме. Еще весной. Обычный врачебный медосмотр, все как всегда, ничего особенного. Сколько раз он бывал на таких осмотрах. Разные врачи слушали его и щупали, и он не очень-то обращал на них внимание, занятый своими мыслями. А тут…

А тут произошло что-то совсем непонятное. Едва врач дотронулась своей рукой до его руки и, прижав пальцами вену, стала считать пульс, пульс стал неожиданно учащаться. Георгий Константинович и сам почувствовал это по учащенному биению своего сердца. С чего бы это?

– Какой у вас неровный пульс, – удивилась врач. – У вас это всегда так?

– Да нет… – и голос маршала осекся. Он кашлянул в кулак и уже со злостью своим скрипучим голосом: – Душно у вас здесь.

– Разве? Впрочем, извините, Георгий Константинович, должно быть, так оно и есть. Сейчас я открою окно. – И пояснила: – И к духоте, знаете ли, привыкаешь.

Георгий Константинович сидел, набычившись, следил исподлобья за женщиной: как она, легко поднявшись со стула, подошла к окну, щелкнули шпингалеты – пахнуло осенней свежестью.

– У нас, если ветер со стороны заводов, лучше не открывать. Сегодня, слава богу, воздух почище, – говорила она, возвращаясь на место. – А у вас аритмия сердца. Надо лечить.

– Да нет, это так, сейчас пройдет, – оправдывался Жуков. – Мне болеть нельзя.

Она глянула на него с любопытством своими черными глазами, скупо улыбнулась.

– Вам, Георгий Константинович, надо почаще бывать на свежем воздухе, побольше двигаться. Тогда ваше желание быть здоровым непременно осуществится. И все-таки я советую вам некоторое время попринимать лекарство. Оно снимет аритмию сердца, укрепит сердечную мышцу.

Жуков усмехнулся: почаще бывать на свежем воздухе… Да он этот воздух почти не покидает. Тут что-то другое. Однако в те минуты он и сам не мог понять, что именно. А главное – никак не мог вспомнить, как зовут эту женщину. Ведь прочитал же на двери кабинета табличку, но запомнил только звание: «Майор медицинской службы…», а дальше, хоть убей, не помнит. Подумает еще, что он, маршал, ее, майора, и за человека-то не считает. Небось, тут о нем и так всякие сплетни ходят, и тот факт, что он ее ни разу не назвал по имени-отчеству, лишь укрепит эти сплетни.

Покинув кабинет, Жуков еще раз глянул на табличку: Семенова Галина Александровна. И пошагал по коридору на выход, унося с собой странное ощущение, что он только что утратил нечто очень важное и нужное.

«И ничего в ней такого особенного нет, – думал он с досадой, шагая к штабу округа. – Обыкновенная женщина. Таких вокруг пруд пруди. И все это в тебе оттого, что ты давно не знаешь женской ласки… Пора бы и угомониться, – посоветовал он себе, всерьез этот совет не воспринимая. – Похоть в тебе взыграла, Егорий, в этом все дело, – грубо оборвал свои рассуждения Георгий Константинович. – Вот поедешь в войска, там все и пройдет».

Однако, не прошло. Майор медицинской службы Семенова не отпускала его от себя ни на шаг. А по ночам так просто изводила взглядом своих внимательных и чуть насмешливых черных глаз. Лишь усилием воли Жуков заставил себя забыть эту женщину. И только сейчас, вернувшись с полевых учений войск и готовясь к отпуску, снова вспомнил ее глаза и с такой пронзительной тоской захотел увидеть их еще раз, что тут же и решил, не откладывая дела в долгий ящик, пойти к ней на прием, глянуть на нее, но уже спокойно и непредвзято, убедиться, что она не стоит его тоски, отбросить эту, никому не нужную, тоску и продолжать жить в привычном ритме привычными заботами. И не мальчик уже, к тому же дети взрослые и она наверняка замужем. Такие женщины не могут быть одинокими. Хотя какие «такие», объяснить не мог и не пытался.

И вот он стоит напротив знакомого кабинета и чувствует, что во рту пересохло, в голове пусто до звона, но главное – ужасно почему-то боится, что сейчас войдет, а там совсем другая женщина, или даже мужчина, а он со своими цветами: «Здрасти, я ваша тетя!» И даже если она там – так тем более. Что он ей скажет?

Кто-то шел по коридору навстречу, весело и молодо стуча каблуками, и Георгий Константинович, набрав в грудь побольше воздуху, постучал и толкнул дверь.

– Можно? – спросил робко, как провинившийся курсант военного училища, вызванный в кабинет грозного генерала.

– Да-да, входите, Георгий Константинович, – метнулся ему навстречу знакомый голос. И столько в нем было доброжелательности, или еще чего-то, может даже, и радости, что он, шагнув через порог и закрыв за собой дверь, тут же, едва поздоровавшись, начал поспешно оправдываться:

– Вот, собираюсь в отпуск. В Ессентуки. Да. А ваши пилюли очень, знаете ли, помогли. Очень. Сердце теперь – как часы. Большое вам, Галина Александровна, спасибо. И… и примите, пожалуйста, эти цветы. В знак благодарности. Кхм, кхм…

Она поднялась навстречу, вспыхнула.

– Да что вы, Георгий Константинович, право… Могли бы и не приходить сами. Прислали бы адъютанта, я бы ему передала вашу санаторную карту. Ведь вы так заняты, я же знаю…

Он неуклюже сунул ей в руки цветы, снова заторопился, будто боялся, что ему не дадут высказаться:

– Да какой там занят! Разве это занят! Вот раньше… – Испугался, осекся, растерянно глянул на нее и, решив сгладить впечатление: – Не война, слава богу. Бумажки в основном, будь они неладны…

И опять он говорил что-то не то и не так, что должен бы говорить этой женщине. Именно этой, потому что другим, особенно во время войны, мог говорить что угодно, особенно слов не выбирая и ни перед кем не оправдываясь.

Галина Александровна передала цветы медсестре. Велела:

– Катя, поставь в воду.

Затем уже Жукову:

– Садитесь, Георгий Константинович. В ногах правды нет.

– Если она вообще где-нибудь обретается, – сорвалось у него с языка. И он, брюзгливо опустив губы, спросил: – Будете меня слушать?

– Вы на что-нибудь жалуетесь?

– Да нет, бог миловал. Так, то тут кольнет, то там заноет.

Она засмеялась:

– Верный признак здорового человека.

И смех оказался таким радостным, как… и не знаешь даже, как его назвать.

Он тоже покхекал из солидарности. А сам все вглядывался в нее, настойчиво отыскивая в ее лице что-то такое, что поразило его при первом посещении. И лишь тогда, когда Галина Александровна подняла на него глаза, понял, что искал: тогда была весна. Но не успокоился.

– Вы когда едете? – спросила она, что-то записывая в его медицинскую карту.

– Через три дня, – ответил он, поглощенный тем, что бродило в нем: оно было новым, еще им не испытанным.

Собственно говоря, все было новым. И цветы своей будущей жене он не дарил: не принято было, считалось пережитком буржуазного прошлого, и волнения такого не знавал: был молод и самонадеян, и никакие преграды в ту пору между ним и женщинами не стояли. А тут что-то отделяло его от майора медицинской службы Галины Александровны, мерцая прозрачным пуленепробиваемым стеклом, путало мысли, заставляло говорить не то, что думал, о чем бы хотел сказать.

Жуков всеми силами своей души и ума искал, как отодвинуть это стекло в сторону, убрать преграду, их разделяющую, но ни ума, ни воли не хватало, чтобы это сделать. Перед Сталиным так не робел, как перед этой женщиной…

Он вспомнил, что забыл спросить у адъютанта, что из себя представляет майор медицинской службы Семенова именно как врач, хотя интересовала она его как женщина. Он собирался замаскировать свой интерес тем, что ему хотелось бы иметь дело с врачом более солидным и знающим, а заодно, как бы между делом, узнать, замужем она или нет. Хотел спросить и забыл. И хорошо сделал: эти адъютанты такой народ, им палец в рот не клади, сразу может раскусить его нехитрую политику. К тому же неизвестно, не приставлен ли он к тебе в качестве соглядатая… Впрочем, какое все это имеет значение. Имеет значение лишь то, что эта женщина запала в душу, что с этим надо что-то делать. И немедленно.

А немедленно – это встать и уйти. Но как раз на такой шаг и не хватало решимости. А другие шаги находились где-то за пределами его опыта.

– Говорят, в вашем драмтеатре хорошая труппа, – начал Жуков издалека, с того, что первым пришло в голову.

– Да, очень хорошая, – согласилась Галина Александровна.

– Я сейчас шел, смотрю афиша, а на ней «Бесприданница» Островского. Хотелось бы посмотреть… – Помолчал немного и, будто кидаясь с обрыва в ледяную воду: – Вы не составите компанию старому вояке?

– Отчего же? – вскинула она голову с гладко зачесанными длинными черными волосами, убранными под белую медицинскую шапочку. – С большим удовольствием, Георгий Константинович. Только не сегодня. У меня сегодня дежурство по госпиталю. А завтра… Я позвоню насчет билетов…

Он не ожидал, что она так легко согласится. Даже почувствовал некоторое разочарование. Но тут же спохватился:

– Спасибо вам, Галина Александровна, за то, что не отказали. И не извольте беспокоиться: билеты – это мое дело… Так я завтра… Вы скажите, где я вас могу встретить…

– Возле театра давайте и встретимся.

– Нет, что вы! Это невозможно! – забеспокоился Жуков, представив себя топчущимся с букетом возле театра. – Лучше я заеду за вами. – И твердо, точно отдавая приказ: – Так будет лучше.

И опять она согласилась легко, будто ей было все равно, где встречаться:

– Хорошо, заезжайте.

И, написав на бумажке адрес, протянула Жукову.

Он взял, поднялся, склонил голову.

– Еще раз большое вам спасибо, Галина Александровна, – с удовольствием и даже со вкусом произнес он ее имя. – Тогда – до завтра.

– И вам тоже… за цветы. Белые хризантемы – мои любимые. И за приглашение. Я так давно нигде не была.

* * *

Жуков нажал кнопку звонка. Дверь открылась, вошел адъютант.

– Звали, Георгий Константинович?

– Звал. Скажи, в местный театр в чем ходят наши генералы? В форме или в гражданском?

– Кто как, Георгий Константинович. Но в основном в форме.

– В форме, говоришь? Ну, хорошо. Можешь быть свободным… Впрочем, подожди. Скажи водителю, чтобы заехал за мной в восемнадцать-ноль-ноль. На квартиру.

– Так рано? Начало в девятнадцать-тридцать. А тут идти-то всего пять минут.

Жуков нахмурился.

– А улица Нагорная – это где?

– Это почти на окраине. Если пешком, то минут сорок. На машине – десять.

– Тогда в восемнадцать-тридцать.

– Будет исполнено, Георгий Константинович.