Читать книгу Бункер. Расщепленные тенью - А. Воробей - Страница 6

Если выйти из Бункера и повернуть налево, будет довольно крутой овраг, поросший убийствеными колючками. Мы в шутку называем это место “теркой”. Меня передергивает каждый раз, когда я представляю себе последствия падения с этого склона, но в одном месте можно спуститься, если знать, где. Там, дальше по тропинке, скрытая от посторонних глаз, стоит беседка. Мы сколотили ее несколько лет назад. Со временем столбы покосились, летом ее выжигало солнце, и поливали дожди, зимой сковывали морозы. В итоге краска пошла трещинами, поотколупывалась, и теперь беседка стала похожа на кривого серого монстра с зелеными чешуйками. Доски пола рассохлись и шевелятся под ногами, одна ступенька крыльца провалилась. Сумрак подает Сказке руку, помогая подняться – боится, что она споткнется в темноте. Для нас, живущих в Бункере, звездная ночь – ясная и светлая, но не для нее.

Кошка зажигает свечи и расставляет на полу и скамейках. Крошечные огоньки подрагивают, придавая беседке непривычно одушевленные подвижные очертания. Пит залезает в гамак, подкладывает под голову рюкзак, который зачем-то потащил с собой. Уверен, у него там термос с чаем, кружки, остатки булочек, пледы и все, что, по его мнению, необходимо для уютного вечера на улице. Кэт забирается с ногами на перила, прислоняется спиной к столбику.

Мы не так часто собираемся в беседке все вместе. Как правило, это место для двоих, потому что между двумя всегда может завязаться разговор, проникающий в самую душу, затрагивающий такие глубины, которые не покажешь всем, но приоткроешь тому, кто по-настоящему близок здесь и сейчас. Много ночей я провел тут с Кошкой. Еще больше с Сумраком. И парочку с Питом. Кажется, я был чертовски пьян тогда, и приходилось слушать и говорить. И в этом тоже был смысл.

А зимой беседка превращается в место для одного. Когда поле не стрекочет, птицы замолкают, воздух становится ломким и хрустящим от прозрачности и тишины, а вокруг сияет белоснежное поле, можно прекрасно рассмотреть себя самого со всех сторон, распяв посреди этой кристальной чистоты. Увидеть то, что научился игнорировать, не замечать, прятать где-то в глубине своего мерзкого нутра годами. И, прикоснувшись к этой своей части, испугаться и сбежать, чтобы не запачкать это место, а потом долго не возвращаться и не хотеть смотреть на себя в зеркало. У меня так было. Много раз.

Мне непривычно быть здесь со всеми. Я не готов ничего говорить, я просто слушаю и наблюдаю. Сказка горит изнутри. Ей все интересно, она задает миллион вопросов, которые, на мой взгляд, более чем абсурдны: “Что это за мир? А в нем есть шоколад? А гороскопы? Птицы улетают на юг? Здесь показывают мультики? Рядом есть другие города? Далеко ли море? Можно мне завести собаку?” Какое счастье, что у нас есть Пит, который ответы выдает пулеметной очередью, кажется, особо не задумываясь: “Мир Чудес! Шоколада завались! Птицы летят всегда по небу! Собаку нельзя, она заразится от Волка бешенством и подцепит блох! Зачем тебе море, если есть речка?”

Кошка сторонится их, прячет лицо за длинными пальцами, сжимающими сигарету. Она, как и я, не выносит пустой болтовни. Пит не затыкается, словно ему выпал уникальный шанс поучаствовать в известной викторине, и он вот-вот выйдет в полуфинал. Наконец он рассказывает, как здорово ему удается полет, и Сказка подпрыгивает, не в силах усидеть на месте:

– Не может быть! Покажи прямо сейчас!

Уговаривать его не нужно. Пит вскакивает на перила, выжидает паузу, затем демонстративно падает спиной вниз и повисает в воздухе, точно невесомое облако. Нет никаких невидимых канатов и крюков. Ничего нет, кроме его собственной магии. Сказка визжит от восторга. Пит, медленно паря, облетает беседку по кругу, затем подхватывает девчонку и уносит в небо. Буквально на мгновение воцаряется тишина, и тут же заполняется стрекотом сверчков и кваканьем лягушек, которые на самом деле были здесь все это время, но заглушались несмолкаемыми голосами.

Мне не нравится, что Пит унес Сказку. За ним самим присматривать нужно, а доверять ему девчонку вообще немыслимо. Но если Сумрак до сих пор не бросился в погоню, значит все в порядке.

За беседкой начинается рощица, по ней проходит изгиб реки. В мелодии ночи я различаю что-то звонкое и переливчатое, похожее на девичий смех.

– Русалки, – говорю я.

– И что? – фыркает Кошка. – Побежишь к ним?

– Кис, не ревнуй. Ты же знаешь, я люблю тебя. Но поцелуй русалки приносит удачу.

– Не думал, что ты веришь в эти байки, – Сумрак вглядывается в черное небо, но Сказки и Пита давно не видно.

– Ты плохо разбираешься в людях. Я вообще довольно суеверный человек, ты прежде не замечал? – иронизирую я.

– Твое безрассудство тебя погубит. С акулой ты бы тоже полез целоваться?

– Если бы у нее было милое личико и пышная грудь, то уж не сомневайся.

В это время года речка бурная и поднимается почти в человеческий рост. Перейти ее вброд уже невозможно, а огромные камни полностью уходят под воду, лишь некоторые торчат лысыми макушками. Я перескакиваю с одного на другой, они мокрые и скользкие, и я чуть ли не падаю, но умудряюсь удержаться на ногах, кое-как поймав равновесие. Окажись я в воде, русалки меня утащат и живым не выпустят – это абсолютно точно. Сумрак не зря относится к хвостатым девам с опаской – мертвые не жалуют живых.

Собравшись с духом, совершаю последний грандиозный прыжок и оказываюсь на большом плоском камне прямо посреди реки. Шумит вода, квакают лягушки. Деревья по берегам высокие и раскидистые, между валунами огромные лапы папоротников сочные и жирные от воды. Наверняка русалки прячутся где-то рядом.

– Лилия, – зову я.

Ничего не происходит. Со стороны, наверное, я выгляжу, как Иванушка-дурачок, сидящей на камушке и зовущий русалочку. Сказал бы мне кто в моей прошлой жизни, что я буду заниматься подобным, я бы даже не засмеялся. Так как это, если и тянет на шутку, то очень скверную и не смешную. Но вот он я, посреди реки, зазываю речную принцессу. Потому что мне не показалось. Я их слышал, значит, они появятся. Мы, бункерные, плохо ориентируемся в числах месяца, но по всем моим ощущениям, сейчас русальи недели в самом разгаре.

Около меня вдруг раздается всплеск и доносится звонкий смешок. Кувшинки у берегов колышутся, точно их кто-то потревожил.

– Ты давно не приходил к нам, оборотень, – слышу я близко, но не вижу никого.

– Тем слаще наши встречи, – отзываюсь я.

Теперь они хихикают, не прячась, кружат возле камня, на котором я сижу, поднимая гребешки волн.

Из-под воды показывается голова. В огромных мокрых глазах, как в двух лужицах, отражается белая луна. Русалка опирается о камень и выныривает наполовину, ее кожа, покрытая крошечными чешуйками, сияет холодным серебристым светом. Длинные волосы липнут к телу, прикрывают красивую девичью грудь.

– Мы думали, ты забыл нас, – говорит она, ее голос сладок и певуч.

– Как же забыть вас? – я осторожно касаюсь ее лица кончиками пальцев. Кожа русалки мокрая и холодная. – Поцелуешь?

Вокруг нас раздается несколько смешков, еще две головы поднимаются из воды.

– А ты мне за это что? – ее глаза хищно поблескивают.

– А что ты хочешь? – я подаюсь немного вперед, придерживая ее за подбородок – влажные губы в сладостной близости.

– Возьми меня замуж! – говорит она и заливается звонким смехом, подружки тут же подхватывают: «замуж! замуж!»

– Дорогая, тут одно из двух, – я ухмыляюсь, притягивая ее к себе. – Или ты отращиваешь ноги, или я отращиваю жабры.

Губы русалки мягкие и сочные, но непривычно холодные. Она обхватывает меня одной рукой, оставляя мокрые следы на одежде. Я настойчиво углубляю поцелуй, чувствую вкус рыбы и речной воды, но мне не противно. Голова начинает кружиться, – все, что нужно утопленнице, чтобы затащить свою жертву под воду. Но я не останавливаюсь, мне нравится это легкое головокружение, тонкая девичья талия, податливые губы, уже горячие от наших поцелуев. Мне не хочется отпускать ее, я притягиваю к себе обнаженное тело, и русалка, словно обжигаясь о мою раскаленную кожу, с силой бьет хвостом по воде. Холодные брызги окатывают меня с головы до ног, я отпускаю ее, и она тут же выскальзывает и уходит на самое дно.

– Оборотень, поцелуй меня тоже, – говорит ее подруга, и они вновь принимаются хихикать.

– Нет, красавица, не в этот раз.

Русалки запросто могут заморочить и находиться рядом с ними по-настоящему опасно. Как и с любой другой нежитью. Но я предпочитаю рискнуть, чтобы получить заветный поцелуй.

Мне везет, и я благополучно возвращаюсь на берег. Поскользнись я на каком-нибудь валуне, и в беседку я бы уже не вернулся. Это ли не лучшее подтверждение того, что поцелуй русалки приносит удачу?

Я иду, а мои ноги странно пружинят, голова идет кругом, я будто пьян. Звезды вращаются в небе, мокрая одежда липнет к телу и холодит, но я все еще ощущаю жар внутри. Речные невесты могут разжечь пламя внутри любого живого, хотя сами навсегда утратили свое тепло. Я прихожу к ним каждый год. Иногда несколько раз за лето. Возможно, я им симпатичен, возможно, они жалуют меня за то, что я оборотень, а может, я просто счастливчик, ведь прийти к ним и вернуться обратно столько раз, сколько это делал я попросту невозможно. Наверное, Сумрак прав и пора остановиться на этом. Не может же мне везти до бесконечности.

Пит со Сказкой уже вернулись. Девчонка смотрит на меня с каким-то странным огнем в глазах.

– Ты правда ходил к русалкам? – спрашивает она с придыханием.

– Судя по всему удачно, – подмечает Кошка.

Я ничего не могу поделать со своим сияющим лицом, поэтому сажусь в самый темный угол, чтоб глаза никому не слепить.

– Я тоже хочу посмотреть на русалок! – Сказка едва держится, чтоб не бежать к реке вприпрыжку. – Давайте сходим?

– Куда сходим? – Сумрак смотрит на нее из-под хмурых бровей. – Хватает у нас одного идиота, бегающего к русалкам! Хочешь стать одной из них? Жить под водой, есть рыб, топить случайных путников? Никогда не подходи к реке! Я серьезно!

Сумрак может убедить кого угодно сделать все, что угодно, зыркнув как следует. Иногда он так посмотрит, и будто электрический ток пробегает по нервам. Его лучше не злить. Но сейчас происходят потрясающие вещи: вся его жесткость растворяется в ее хрупкости и мягкости. Он не может ее подчинить, он растерян и обезоружен.

– Ой, да что эти русалки! – встревает Пит. – Нет в них ничего особенного!

Пит тоже ходил к речным невестам за заветным поцелуем. Они тогда пошутили над ним, облили водой с головы до ног, опрокинули у самого берега. Вернулся наш Резвый Летун насквозь мокрый и злой. Но я знаю, что за его злостью скрывался самый настоящий страх. Он всерьез решил, что русалки его утопят, и с тех пор до ужаса боится приближаться к речке.

Сказка подходит и садится рядом со мной. Еще бы! Я сейчас самый жизнерадостный кусок мяса на ближайший километр! Ей хорошо в моем поле, оно близко к ее собственному. Мне самому приятно, что она подсела. Кошка достает сигареты, прикуривает от свечки. Питу хочется вернуться в центр внимания, его уши полыхают красным.

– Как тебе наш полет? – спрашивает он Сказку.

– О! – она вздрагивает, слегка задевая меня плечом. – Просто волшебно! Если бы можно было умереть на месте, я бы так и сделала! Умерла бы в тот самый момент, когда мы были над городом! Пожалуй, это лучшее, что было в моей жизни!

Пит польщен. Так его ещё никто не хвалил. Мне хочется вставить какую-нибудь гадость желчную до безобразия, чтобы стереть это самодовольное выражение с его лица, но я слышу лай собак вдалеке. Сумрак тоже слышит. Он выглядит расслабленным, но я замечаю, как он внутренне сжимается в тугую пружину. Все свечи разом гаснут, словно по команде, лишь красная точка сигареты продолжает висеть в воздухе рядом с лицом Кошки.

– Что такое? – спрашивает она.

Сумрак поднимается со скамьи, та издает жалобной скрип.

– Говоришь, поцелуй русалки приносит удачу? Вот и проверим. Удача тебе пригодится, оборотень.

Мне не нравятся его слова и тон, с которым он это произнес. Обычно так говорят: «Братец, у тебя проблемы. Бо-ольшие проблемы». А Питбуль – это действительно большая проблема. По меркам Города самая разъяренно-безумно-агрессивная проблема.

– Мне пойти с тобой? – спрашиваю.

– Нет. Ведите себя тихо.

Сумрак уходит, и мы долго сидим в молчании и в темноте. Сказка начинает нервничать, вся эта ситуация сбивает ее с толку: только что мы обсуждали русалок и полеты, а сейчас Сумрак куда-то ушел и в воздухе повисло тяжелое ощущение угрозы. Она не понимает, что происходит, но чувствует что-то неладное. Кошка перемещается с перил на скамейку, подцепляет пальцем еще мягкий воск, стекший со свечки, и мнет его, скатывая в шарик. Пит замирает, застывает монументом и превращается в огромное ухо, пытающееся уловить чужой разговор. Пустырь стрекочет, от реки во все стороны разносится кваканье лягушек и, как бы я ни напрягал свой слух, мне не удается услышать ничего из того, что сейчас происходит возле Бункера. Не слышно ни единого голоса, и даже лай собак стих.

Очень трудно усидеть на месте, когда отъявленный мордоворот приходит по твою душу, но я не могу оставить эту троицу без присмотра, поэтому усилием воли заставляю себя сидеть смирно.

Пит не способен переносить тишину и бездействие, он осторожно открывает рюкзак, раздает всем пледы и булочки, разливает из термоса чай. Из моей чашки пахнет душистыми травами и, как ни странно, горячее питье приходится кстати. Наше напряженное молчаливое ожидание превращается в приятное светское мероприятие. К сожалению, Сумрак возвращается к самому концу чаепития и не успевает разделить его с нами.

– Питбуль? – спрашиваю я, когда он приближается.

Между нами завязывается славная дружеская беседа:

– Питбуль.

– Что он хотел?

– Твою голову, конечно.

– В каком виде не уточнил?

– Нет, прости, я упустил этот момент.

– И что ты ему ответил?

– Что сейчас его голова ко мне ближе и проще будет оторвать ее.

– И он ушел?

– Ушел.

– Иными словами мы нажили кровного врага?

– Похоже, что так и есть.

– Хреново.

– Ожидаемо.

Кошка с Питом переглядываются, – городские разборки им не по душе, а Питбуль может развернуть настоящую войну, пока не утолит свою жажду мести. Если, конечно, ему это удастся.

– Ты его не тронешь.

Сумрак, словно мысли мои прочитал. Я действительно собрался догнать Питбуля, пока он не вернулся в Город. Здесь, на пустыре, у него против меня нет ни малейшего шанса. Это моя территория. Ночной Охотник мало кого пускает в свои владения и уж точно никого не выпускает.

– Это еще почему? – недобро улыбаюсь я.

– Я так сказал.

Подумать только! Он так сказал! И, видимо, решил, что я должен слушаться!

Во мне бьют барабаны и гремят сотни призывных труб. Действительно врут люди: поцелуй русалки не приносит удачу, он пьянит, сводит с ума, делает дикими и неудержимым. Ничто не способно меня сейчас остановить.

Я поднимаюсь, и в ту же секунду Сумрак делает шаг навстречу ко мне. Он чуть ниже меня, и тоньше раза в два, однако, я знаю, какую силу таит в себе это тщедушное тельце. Его упорство лишь распаляет.

– Старина, лучше уйди с дороги, – ухмыляюсь я зловеще.

Но Сумрак не пальцем делан. Уж если что решил, от своего не отступится. Время застывает густой и липкой мучнистой массой. Ветер, будто живой, поднимается с земли, скручивает травы, будоражит клейкие листья тополей. Сухие доски беседки начинают жалобно стонать.

– Прекратите немедленно! – доносится до меня вопль Кошки перед тем, как я успеваю занести руку.

Или мне это только кажется. Возможно, я не успел и этого. Горячая волна ударяет в грудь, пробивает ребра и оставляет огромную рваную дыру, из которой валит густой черный дым. Я пытаюсь глотнуть воздуха, но мне нечем – мои легкие сожжены, ребра торчат наружу острыми обломками, я вижу их и вижу повисшие на них лоскуты разорванной кожи и одежды. Падаю на одно колено, но не могу удержать равновесие и как-то совсем неуклюже заваливаюсь на бок. Кажется, по моим щекам текут слезы.

Я лежу на полу. Надо мной белые лица. Я вижу глаза, горящие зелеными светлячками, не могу понять близко они или далеко, точно звезды в небе. Хочу дотронуться. Мои пальцы касаются чего-то мягкого. Легкие втягивают воздух со свистом, разжимаясь, точно меха.

– Оставьте его, – слышу ледяной голос Сумрака.

Но на мне по-прежнему чьи-то руки. Гладят спину в том месте, где должна быть кровавая пропасть. Но ее нет. Чувствительность возвращается в каждую клеточку кожи под этими ладонями.

Я лежу, прижавшись щекой к дощатому полу, ощущая шершавую поверхность и спасительную прохладу, такую нужную сейчас. Дышать становится легче. Первым делом ко мне возвращается веселость. Я начинаю ржать, все еще корчась от боли. Смех рвется из меня громкими раскатами, я не могу остановиться.

– Все. Чокнулся, – решает Пит. – Сумрак, на этот раз ты переборщил.

– Неужели? – чувствую на себе изучающий взгляд. – Волк, а ты стал сильнее.

– Ты тоже, – скалюсь я. – Ты тоже.